– Всем оставаться на местах, – крикнул сержант, выхватывая шпагу. – Все арестованы.

– Не слишком ли торопишься, дружок? – ответил Питрель, вставая.

В трактир прибывала городская милиция. У солдат на руках были белые повязки, а на шляпах и шлемах белые кресты.

Драка началась у входа. Кто-то из католиков оттолкнул гугенота. Протестант потянулся за оружием, но выстрел из аркебузы убил его наповал. Трактир взревел, солдаты набросились на протестантов.

В первые минуты боя в кровавом кошмаре погиб Антуан. Бернан Питрель вытащил из рук убитого католика алебарду и махал ею как косой.

– Выбираемся на улицу, – крикнул он вьеннцам. – Сейчас к канальям подойдёт подмога, и тогда мы трупы.

Франсуа вооружился шпагой истекавшего кровью сержанта. Победить католиков было непросто: на большинстве солдат были панцири и латы. По телам врагов и гугенотов Баррье выбежал на улицу. Рассечённый клинком Бернан остался лежать на залитом кровью полу.

Августовская ночь была тёмной и тёплой. Над головой светили звёзды, веял тихий ветерок. По улице Бертен-Пуаре бежали люди с факелами. Поблёскивавшие от огней латы выдавали в них солдат.

Франсуа кинулся бежать. Скрываясь в тёмных местах под балконами и в углах, он продвигался к центру Парижа. По всему городу слышались выстрелы и холодящие душу крики. На мостовой валялись трупы.

Католики с белыми повязками на рукавах и с белыми крестами на шляпах вламывались в заранее отмеченные дома, где жили гугеноты. Сонных людей выволакивали наружу и с изощрённостью безнаказанных убийц издевались над ними. Жертвы молили о пощаде, но их крики лишь вызывали хохот потерявших человеческий облик мучителей. Кого-то сбрасывали с балконов и верхних этажей, из окон раздавался женский визг.

По переулку, в котором притаился молодой протестант, бежали факельщики с пиками. Франсуа выскочил на соседнюю улицу. Здесь кровавый кошмар продолжался. Казалось, Париж сошёл с ума.

На улицах, истекая кровью, лежали тела. Кто-то пал бездыханным. Кто-то, стиснув зубы, заливался кровью и оплакивал отрубленную руку. У входа в богатый дом лежали два мёртвых мальчика лет одиннадцати в ночных рубашках.

Улицы мелькали одна за другой, но нигде Франсуа Баррье не мог найти уголка, в котором не продолжался бы этот ужас.

– Вот ещё один гугенот!

Небольшой отряд католиков бросился к нему. Разгорающийся рассвет прогонял тьму. Не переставая звучали предсмертные вопли протестантов.

С противоположного конца улицы появилась ещё одна толпа католиков. На Франсуа дохнуло могильным холодом, неминуемая смерть схватила его за горло. Казалось, над головой звучат песни ангелов.

Слуга помчался от врагов к дверям дома. Если они открыты, останется призрачный шанс на спасение. Паписты заулюлюкали и кинулись за жертвой. Франсуа Баррье доживал последние минуты.

Двери открылись. На утреннюю улицу вышел худощавый человек в чёрном плаще и шляпе с белым пером.

– Торопитесь, молодой человек? – со славянским акцентом спросил незнакомец.

Баррье попытался оттолкнуть господина в чёрном и пробежать в дом, но незнакомец схватил его за рукав. Франсуа замахнулся клинком, готовый до последнего вздоха отстаивать свою жизнь, но встретившись со спокойным взглядом господина, опустил руку.

– Это непринципиальное решение, – ровным тоном заметил незнакомец. – Они вас и в доме убьют. Париж беснуется, Сена окрасилась кровью. Даже король расстреливает гугенотов из окон дворца.

Язык Франсуа прилип к нёбу, горло пересохло. Под взглядом незнакомца гугенот оцепенел. Преследователи приближались.

– Попробуем договориться с ними, – улыбнулся господин в чёрном.

Полтора десятка папистов, вооружённых пиками, алебардами и аркебузами окружили их потной толпой.

– Доброе утро, господа, – приветствовал их незнакомец. – Не спится?

Оторопевшие от такого начала разъярённые убийцы утратили пыл.

– Он тоже протестант! – сказал солдат с раскрасневшимся от бега лицом, указывая на шляпу господина.

– Отсутствие белого креста не делает меня протестантом, мсье, – поправил вояку человек в плаще. – Вы хотите его убить?

Незнакомец показал глазами на Франсуа.

– Убитый гугенот не сделает вас богаче, – заверил господин.

Пронзительный взгляд и спокойный тон незнакомца сняли с католиков горячку погони. Противиться ровной интонации было невозможно.

– Предлагаю сделку, – произнёс незнакомец со славянским акцентом. – Я вам даю сто пятьдесят золотых экю, а вы оставляете молодого человека в моем распоряжении.

– Деньги мы возьмём и без вашего согласия, – сказал солдат с крупными чертами лица, поднимая аркебузу.

– Это не имеет смысла, – уголком рта улыбнулся незнакомец и отвёл ствол. – Убив меня, вы не получите денег.

Франсуа потом вспоминал эти секунды и не мог понять, почему католики и он сам поверили словам нежданного спасителя.

– Ладно, гони монету, – согласился солдат. – Только убирайся побыстрее.

Господин запустил руку в недра плаща.

– Вот, можете не пересчитывать, – протянул он убийцам мешочек с деньгами. – Здесь ровно сто пятьдесят. Дороговато ты мне обходишься, – посетовал он, обращаясь к Франсуа.

Дальнейшие события Баррье помнил как в тумане. Они с незнакомцем шли по окровавленному Парижу. Пробегавшие католики почему-то их не трогали, словно они были невидимы.

– Вот вам Европа, молодой человек, – говорил спаситель, переступая через трупы и обводя рукой Париж. – За ночь убили две тысячи человек, и это только в столице! Резня была и в других городах. Прошу заметить: убивали не только солдаты, но и простые обыватели!

У нас в России царь-батюшка учинил опричнину, но опричников было всего тысяча человек. Это сейчас их тысяч шесть. Но до такого кошмара даже Иван Грозный не додумался!

Незнакомец привёл гугенота в гостиницу. К удивлению Франсуа, она не пострадала во время ночной бойни. Господин провёл Баррье в богато обставленный номер.

– Вы русский? – спросил, наконец, Франсуа. – Вы спасли мне жизнь.

– А вы сообразительны, молодой человек. Хотите мне служить? Кстати, как вас величать?

Мысли плохо прокручивались в голове протестанта.

– Франсуа, – пролепетал гугенот. – Франсуа Баррье. Вы предлагаете мне место? Я согласен. Я буду преданно…

– Не торопитесь с ответом, – остановил его незнакомец. – Если будете мне служить, вы никогда не увидите своих родителей, хотя во Францию иногда приезжать будете. Идёт?

– Идёт.

– Чтобы успокоить совесть, Франсуа, пошли им денег. В Градиньяне на сто золотых экю можно неплохо пожить.

Незнакомец вытащил из комода мешочек, в котором звенели монеты.

– Когда в Париже станет спокойнее, отправимся отсюда. Да, ещё одно условие: придётся выучить русский язык. Люблю, знаешь ли, родную речь.

– Как мне называть вас, мсье? – поинтересовался гугенот.

– Называй монсеньором. Монсеньор Дерюгин. Сможешь выговорить?

– Я буду стараться, – ушёл от ответа Баррье.

Тёплым летним днём тверской помещик Павел Григорьевич Гусятников сидел на балконе своей усадьбы и покуривал трубку. В деревне Медное Павел Григорьевич провёл всю жизнь, если не считать нескольких лет обучения в кадетском корпусе в Санкт-Петербурге, откуда дворянина Гусятникова попёрли за несоответствующее дворянскому достоинству поведение.

Формулировка «за несоответствующее дворянскому достоинству поведение» больше всего обижала Павла Григорьевича. Ничего зазорного, с его точки зрения, он с двумя другими кадетами не делал. Так, грешки молодости.

Отец, Григорий Евсеевич Гусятников, Георгиевский кавалер, участник Наполеоновской войны, говорить много не стал, а потащил сынка на двор и лично отстегал вожжами. Кричать было нельзя – прислуга бы услышала. Вот Пашка и стискивал зубы.

Григорий Евсеевич махнул на сына рукой, мол, живи как сможешь. Но учителей из столицы выписал. Паша неохотно постигал науки, учился изъясняться по-аглицки и по-французски.