— Ник, я выгнала Марио.

Я удивлен. Серьезно? Хоть что-то хорошее!

— Правильно. Ты заслуживаешь лучшего, честное слово. До свидания, ма.

— Я очень тебя люблю, — по ее лицу катятся слезы, падают на блузку, оставляя темные пятна.

— И я тебя.

Мама уходит, все время оборачиваясь, и я остаюсь один. Являются полицейские и уводят меня в камеру.

Прошла пара судебных заседаний, я присутствовал на них один — ни Мэг, ни Ганка. Задержана она или нет, я не знаю, но Ганка схватили. Он всеми силами старается переложить вину на меня, а я отчаянно пытаюсь утопить его.

В зале суда так много людей, что кружится голова, хочется раствориться во всем этом и исчезнуть. Меня сажают в клетку, будто дикого зверя. Среди присутствующих из знакомых только мама и государственный адвокат. Он относится ко мне с пренебрежением, надежды на него мало. Может, хоть он знает, что с Крошкой. На мой зов он оборачивается не сразу, я задаю вопрос, он дергает плечами:

— К сожалению, ее состояние без изменений.

Значит, мне не на кого рассчитывать.

Заходит судья, и гул в зале затихает. Я подбираюсь, подаюсь вперед. Следует стандартная процедура начала заседания, я уже знаю ее наизусть.

А вот и первый свидетель обвинения — невысокий лохматый мужик, в котором с трудом узнаю собутыльника Виски. Заикаясь, шепелявя, он рассказывает, как пришел к сторожу отметить свой развод, а потом в дверь постучали, и Виски (которого, оказывается, зовут Дональдом), пошел открывать и исчез, но были слышны звуки борьбы, потому пришлось схватить пистолет.

Горбоносый прокурор, похожий на коршуна, кивает на меня:

— Вам знаком этот молодой человек?

Свидетель надевает очки, но все равно щурится:

— Он, что ли, в меня стрелял? Хрен знает, эти парни были в масках.

— У кого было оружие? — продолжил прокурор.

— У девки и еще у кого-то. Говорю ж: на них были маски. Я, значит, стреляю на движение и чувствую, что-то не то. Что-то словно жжет внутри, смотрю, значит, на свое пузо, а там кровищи… ну я и…

Прокурор поднимает руку:

— Спасибо, достаточно.

Потом выступает незнакомая пухлощекая женщина, не сразу понимаю, что она рассказывает про дочку Джона Кроули, того самого мужчины с фотографии. Оказывается, это его родная сестра.

— Он жаловался, что Лиз встречается с подозрительным парнем и совсем лишилась рассудка. Потом мы какое-то время не виделись. Как сейчас помню этот звонок полицейского, — голос ее дрожит, и она замолкает.

— Что он еще рассказывал про парня дочери? — спрашивает обвинитель. — Может, вы его видели?

Женщина скользит по мне взглядом и мотает головой:

— Нет, не видела. Сколько можно меня мучить? Все это я рассказывала много раз. Одного хочется: чтобы вы наказали преступника. У Джона была такая семья! — она всхлипывает и прячет лицо в ладони, плечи ее вздрагивают.

Моя мама кусает губы, возле нее — пустые стулья, словно люди знают, что вот она, мать малолетнего маньяка.

— Свидетель обвинения Эстебан Склоун.

Это кто еще такой? Не успеваю я удивиться, как в зал вводят закованного в наручники Ганка. Я немею. Он еще больше похудел и побледнел, его обрили налысо, и он уже не напоминает мальчика из аниме, теперь скорее похож на маньяка: бескровное лицо, глаза-бездны, опущенные уголки губ. Только сейчас замечаю, что у него почти нет бровей. Ник, ну ты и простофиля! Где ты был раньше? Этого человека ты считал другом? Ему доверял больше, чем себе?

Ганк демонстративно меня не замечает. Уселся на стул и смотрит перед собой. Он собирается свидетельствовать против меня?

Сделав честное-пречестное лицо, он клянется говорить только правду. Неужели они не видят, что чудовище не я? Конечно же нет. Я ж не разглядел в нем монстра раньше.

— Расскажи, что тебя связывает с обвиняемым?

Все так же не глядя на меня Ганк начинает:

— Когда я приехал в город, познакомился с Кэтти, она нас свела. Это было в августе прошлого года. Ник промышлял воровством в метро и предложил мне участвовать. Мы с другими подельниками разыгрывали спектакли, отвлекая людей, он их грабил.

Сами собой сжимаются кулаки. Вот гнида! Значит, я его позвал?! А Ганк продолжает:

— Ник рассказывал, что встречается с девушкой, он даже собирался привести ее в компанию на Рождество.

— Как звали девушку?

— Не знаю. Вроде Элизабет, но чаще он называл ее Мышкой. Потом что-то изменилось. Он стал злым и молчаливым, мы даже один раз подрались из-за какой-то мелочи. Уже и не вспомню, из-за чего, тогда мы часто ссорились. Три дня его не было, потом он явился мрачнее тучи…

— Когда это было, точнее?

— На Рождество. Про Мышку с тех пор никто не говорил, я подумал, что они расстались…

— Это ложь! — кричу я, вскакивая, хватаюсь за прутья клетки. — Все это все ложь! Ганк, ты сука! Я тебе отомщу за эту подставу, клянусь! Это он все подстроил! Он принес пистолеты, чтобы мы стреляли по мишеням и оставили свои отпечатки! Я не виновен! Я никого не убивал!

В зале поднимается гомон. Разевает рот судья, но я не слышу слов, меня поглотила бессильная ярость. Успокаивает меня тычок дубинки, и я падаю на стул, хватая воздух, будто рыба на суше. Кровь колотится в висках, хочется убивать, крушить все вокруг. Словно из гулкого тоннеля, доносится голос Ганка:

— Неужели не видно, что он псих?

Волнуются присяжные, переговариваются, косятся на меня. Мама тоже вскакивает и что-то кричит, но слов не разобрать. Расталкивая людей, бежит к судье, ее останавливают копы, она виснет у них на руках, заливается слезами.

Теперь мне точно конец. Я снова навредил себе, выставив себя психом. Как теперь оправдаться? Да никак. Смотрю на Ганка и замечаю, что он тоже в упор смотрит на меня. Впервые с тех пор, как его ввели в зал. Вдруг быстро косится на мою мать и тут же опять отводит взгляд.

Ровным, хорошо поставленным голосом судья снова переносит заседание. На душе пусто. Только в кино побеждают хорошие парни. Только в фильмах полицейские честно расследуют преступления.

В своей камере падаю на койку и лежу неподвижно, кажется, целую вечность. Хочется отключиться, но перед глазами снова и снова возникает рожа Ганка, то есть Эстебана Склоуна, и набатом звучит: «Неужели не видно, что он псих».

Мир несправедлив, это известно. Но сознание отказывается мириться с неизбежностью и бьется над неразрешимой задачей: как оправдаться? Как?!

— Ник Райт, к тебе посетитель.

— Кто? — бормочу я.

— Без понятия. А ну встал, быстро!

Конвойный ведет меня по коридору совсем не туда, где находится комната свиданий. К нам присоединяется бородатый индус в гражданском, и мы идем вдоль дверей админкорпуса. Входим в светлый просторный кабинет. За большим столом восседает худая брюнетка лет сорока пяти. Волосы собраны на затылке в пучок, нога закинута за ногу. Сдвинув на кончик носа очки в тонкой оправе, она окидывает меня внимательным взглядом, будто сканирует своими водянистыми светлыми глазами.

Борода придвигает стул, и я присаживаюсь напротив женщины, а он замирает за моей спиной. Пока шли, я не рассмотрел, есть ли у него оружие, но каждой клеткой тела чувствую опасность, исходящую от этого человека. Кажется, что одно неловкое движение, и он свернет мне шею.

Кто эта женщина? Следователь? Очередная родственница убитых Ганком людей?

— Добрый вечер, Николас. Хотя для тебя он вряд ли добрый, конечно.

— А для вас?

— Хорохоришься? — равнодушно уточняет она. — Ну-ну. И ты, и я знаем, в каком ты положении.

Я морщусь:

— Что вам от меня нужно?

Женщина не хочет слышать мой вопрос и продолжает прессинг:

— Два часа назад твоя подруга Кэтти умерла, мы ждали до последнего, теперь у тебя нет возможности оправдаться. Какой, думаешь, срок тебе дадут?

— Сколько не дадут, все мое. Хотите, могу поделиться.

— Дерзость — оружие слабых, Ник. Я бы на твоем месте вела себя умнее.