Отказавшись от предложения взять хотя бы чужой пиджак, Виктор закутал шею в кашемировый шарф и накрыл им голову, как капюшоном, чтобы прикрыть и без того взлохмаченные вечными запусканиями в них пальцев кудри. Люмьер попросил Венсана поесть еще хотя бы раз и обязательно позавтракать, и пообещал, что постарается разузнать про место театрального художника и, если понадобится, не станет ждать следующего понедельника, а пришлет ему либо записку, либо ненадолго явится сам по возможности. Он попрощался, когда стало окончательно ясно, что всю ночь будет идти дождь, и на часах была половина десятого. Виктор напоследок приобнял Венсана, так же поцеловал в щеку, как в прошлый раз, и покинул мансарду, оставляя художника до новой встречи.

Венсан внимательно выслушал рассказ Виктора. Чем больше он его узнавал, тем сильнее ему хотелось проводить с ним больше времени. Проводив своего гостя, он уже жаждал новой встречи. Кроме того, его крайне заинтересовало предложение о работе. Если бы только его отец узнал об этом, то, несомненно, пришел бы в ужас, но Дюплесси чувствовал, что, возможно, подобное занятие позволит ему лучше раскрыть его талант. Чувствуя себя достаточно отдохнувшим, он некоторое время бесцельно бродил по своей мастерской, перебирая недавно законченные холсты. Работать при скудном освещении керосиновой лампы он не мог, а поэтому, взяв со стола книгу наугад, он решил посвятить вечер чтению, уютно устроившись на кровати. Книгой оказался потертый томик мифов Древней Греции, и он так увлекся чтением, что не заметил, как часы давно уже пробили полночь. Постепенно его глаза начали слипаться и Венсан сам не заметил, как заснул. В ту ночь ему приснился необычный сон.

Он вновь оказался в небольшой поляне у реки, которая уже являлась Венсану в его видениях. С одной стороны, она была окружена фруктовой рощей. Той самой, за которой простирался райский сад. С другой стороны, лежала широкая равнина. Здесь при свете дня паслись овцы и гуляли, распевая свои незамысловатые песни, пастухи. Сейчас же царила ночь и небосклон был ярко освещен множеством звезд.

На поляне в танце кружило множество фигур. Они были облачены в белоснежные тоги, украшенные золотыми обручами и перехваченные на плече изумрудными застежками. На их головах красовались венцы из золотые листьев и речного жемчуга. Пальцы девушек были усеяны кольцами с всевозможными драгоценными камнями, а на запястьях красовались изящные браслеты с застежками в виде голов животных.

Чуть в отдалении на траве среди благоухающих цветов были расстелены богатые ткани. На них лежали чаши с фруктами и стояли кувшины с вином, а также чуть поодаль были расставлены изящные стулья – клисмос – с гнутой спинкой и изогнутыми наружу ножкам. На них расположился небольшой оркестр – негромкая, но певучая арфа, лиры, кифары, кеманчи и флейты – играющий приятную убаюкивающую мелодию. В центре горел костер. Его жаркое пламя освещало танцующих, подчеркивая их необычные экзотические черты. Венсан мог поклясться, что перед ним были вовсе не люди, а мифические создания. Там были вакханки. Их одежды украшали грозди винограда. Вокруг них кружили четыре ветра – Борей, Нот, Зефир и Евр. Это были крепкие, атлетично сложенные мужчины. У каждого за спиной распростерлись широкие крылья. Зефир держал в руках небольшую лиру и пел своим звонким полным надежды голосом красивую, но печальную песнь. Среди танцующих присутствовали и корибанты. На голове каждого красовался шлем, а за спиной лук и колчан со стрелами. В неистовой пляске у самой реки сошлись музы с нереидами, а в стороне в близи от оркестра вели хороводы оры.

Самого виновника торжества нигде не было видно. Вдруг, словно услышав его безмолвный вопрос, музыка смолкла и все собравшиеся обратили свои взгляды к опушке рощи. Из темноты на поляну ступил Дионис. Венсан ахнул. Бог виноделия выглядел совсем как Виктор. Он был облачен в легкие одежды из пурпурной парчи, а его голову украшал лёгкий золотой венец из виноградных лоз. Жестом он велел всем расступиться, а затем повлек его к себе, задорно улыбаясь. Не в силах сопротивляться, художник приблизился к божеству. Вновь заиграла музыка, только теперь ее темп был быстрее. Они закружились в причудливом танце и постепенно, он сам не заметил, как именно это произошло, слились воедино. Бог, или, быть может, Виктор, целовал его жадно и страстно. Венсан отвечал ему, зачарованный и околдованный. Он чувствовал, как все его естество желает обладать этим таинственным, но пленительным существом. Тога упала наземь. Теперь он был обнажен, но не испытывал смущения. Повинуясь страсти, они опустились на траву. Дионис покрывал поцелуями все его тело, сантиметр за сантиметром. На секунду оглянувшись, он заметил, что все присутствующие также легли на землю и отдавались блаженным ласкам. Где-то вдали кричали ночные птицы.

И вдруг он проснулся. Открыв глаза, Венсан некоторое время лежал в кровати, тяжело дыша. Он боялся прогнать наваждение. То, что он увидел во сне, было новым и совершенно ни с чем не сравнимым. В глубине души он даже немного боялся этого видения. Столь смелым и не похожим на то, что обычно он видел в своих снах, оно было. Стоит ли рассказать об этом Виктору? Возможно, он сочтет подобную фантазию забавной. Он даже чувствовал, что в некотором роде должен ему рассказать. Но как? Что подумает Люмьер? Возможно, ему следует помолиться и постараться забыть этот сон. Мог ли он, благочестивый христианин, вообще видеть столь греховные сны? Ему определенно следует отправиться в церковь и замолить этот грех.

Затем ему в голову пришла идея. Он изобразит только что увиденное и подарит Виктору. Венсан никогда раньше не писал подобного. В силу отсутствия как такового опыта, он боялся приступать к подобным сюжетам, зная, что не сможет выразить их как подобает. Однако он может попробовать. Поднявшись на ноги, он бросился к столу, на котором в небольшом беспорядке лежали чистые листы бумаги и уже законченные эскизы. Найдя подходящий по размеру лист, он, примостившись на стуле, принялся зарисовывать то, что видел во сне. Карандаш буквально летал по шероховатой поверхности бумаги.

Закончив эскиз, он подошел к углу, где лежали свежие холсты, подрамники и багеты. Там, он нашел небольшую дощечку и улыбнулся сам себе. Еще до того, как приступить к эскизу, он определил для себя, что картина должна быть выполнена на деревянной панели. Это был не совсем привычный для него материал. Ранее он пробовал освоить дерево, но результат получался неважным. Краски блекли и терялись. Венсан никак не мог определить для себя ту самую идеальную формулу, пригодную для данного вида материала. Однако сейчас он точно знал, что нужно делать. Сначала он обозначит черный фон, затем покроет дощечку слоем воска. После этого на всю поверхность дощечки будет нанесена густым слоем золотая краска. Очень важно, чтобы она выглядела точь-в-точь, как позолота на старинных иконах. После этого в технике граттаж художник выцарапает острым пером картину. Обычно для работы в этой технике использовали тушь, но он был уверен, что его задумка должна получиться. Он даже специально состарит ее, поместив на сутки на небольшую полочку, находящуюся над плитой. Под действием тепла он добьется необходимого результата. Он смастерил ее специально для этой цели, но так ни разу и не использовал по назначению. План показался ему более, чем удовлетворительным и, улыбнувшись самому себе, Венсан принялся за работу.

Новый день начался отвратительно рано даже по меркам оперного театра – в шесть утра их подняли на завтрак, а потом принудительно отправили в репетиционный зал, где балетмейстер сообщила, что по решению вышестоящего руководства в честь «особого праздника» для жены президента Мак-Магона в срочном порядке необходимо поставить Богом и Парижем забытую «Бабочку». Люмьер не выспался и чувствовал себя просто отвратительно, а потому представлял собой целый клубок негодования и даже злости. Не хотелось танцевать, хотелось лечь обратно спать. Усталость с возрастом накапливалась все быстрее, да и после вчерашней вечерней прогулки под дождем заныло травмированное в прошлом сезоне колено. Шарлотта, стоявшая по правую руку, выглядела еще хуже, чем он сам – сказывалось особое состояние, отчего Виктор сочувственно поглаживал ее по плечу. Они не стеснялись рассказывать друг другу о своих проблемах и проявлять участие на людях, поскольку весь театр знал, что Люмьер охраняет эту балерину, как цербер, а она сдерживает его не самый благой нрав в моменты очевидной раздражительности, которые наступают достаточно часто. Старший брат и младшая сестра.