Шепот Виктора коснулся уха Венсана, а руки, точнее его пальцы, до этого сжимавшие плечи, невесомо коснулись шеи и линии челюсти. Он обвел абрис его лица, едва ли не прикасаясь губами к виску.

– Скажите мне, Венсан.

Вторая рука легла обратно на плечо, мягко сжимая его, в то время как вторая прикасалась к лицу. Виктор был необычным человеком, который был до невыносимого рациональным, но при этом позволявшим себе вольности.

Венсан окаменел. Прикосновения были приятны и умиротворяюще. Он чувствовал, что его самообладание может не выдержать этого испытания и надломиться в любой момент. Нежно и осторожно он провел кончиками пальцев по руке Виктора. То, что он испытывал сейчас, было столь необычно. Момент очаровывал. Только много позже он осознал, что в то мгновение был готов поцеловать Виктора и пристыдился своих внезапных порочных мыслей.

– Ответьте же мне! – Виктор коснулся губами его скулы, в то время как вторая рука легла на шею, мягко обхватывая, пальцами задевая рубашку. Он обвел ими выступающую ключицу, и так же тихо произнёс: – Почему я не могу быть вашим личным богом, что сведёт вас с праведного пути; древним существом из забытых греческих мифов?..

– Я вам уже говорил, – медленно произнес он, поддаваясь гипнотическому голосу Виктора. – Для меня вы и есть божество в красивых одеждах из прекраснейшей ткани, обитающее в райском саду. Я даже будто слышу запахи цветов и пряностей, доносящихся оттуда, и нахожусь в вашей полной власти.

Виктор коснулся лица Венсана вновь, огладив левую щеку, поворачивая его к себе, чтобы посмотреть ему в глаза. Люмьер не переступал обозначенную верой Венсана грань, но у него едва ли не сводило пальцы от желания что-либо сделать, прикоснуться ещё. Если бы он сделал ещё хотя бы одно движение, то сам бы поцеловал художника, но последствия были бы куда более плачевными. А потому он смотрел ему в глаза, мягко касаясь пальцами щеки, чувствуя под ними прохладную кожу, подернутую румянцем.

Вновь перехватив его руку, Венсан провел подушечками пальцев по гладкой поверхности кожи. Он хотел было отстраниться, прервать этот чарующий зрительный контакт, но понял, что не в силах отвести взгляд. Приоткрыв рот, словно он хотел сказать что-то, Венсан некоторое время стоял, боясь шелохнуться. Словно стоило произвести неловкое движение и магия момента была бы разрушена. Затем, закусив губу от внезапного волнения, он мягко убрал руку Виктора и отстранился.

Виктор и сам его отпустил. Он стоял и смотрел на Венсана, ожидая его дальнейших действий, ведь за подобное Виктора и вовсе можно было выставить восвояси – он не ошибался на свой счёт, понимая, что ходил по очень тонкой грани, за которой либо испорченные отношения, либо просто воспоминания о приятном моменте, достаточно интимном, чтобы не считать его таковым.

– Вы, несомненно, божество, – хрипло проговорил Венсан, улыбаясь.

То, что произошло только что было для него новым и удивительным. Казалось, все его существо должно было сопротивляться внезапному контакту, но в этот момент ничто из этого не имело значения. Ему было хорошо и легко. Так хорошо ему не было уже много недель. Впервые за долгое время все его тревоги и волнения ушли. Он чувствовал себя всесильным, и на мгновение у него в голове промелькнула мысль, что он сам мог бы быть сверхъестественным созданием. Художник знал, что полностью обязан этим состоянием Люмьеру.

– По секрету, Венсан, – Виктор подался вперёд, чтобы ему на ухо произнести. – Я правда древнее греческое божество. Только никому не говорите! – Он заговорчески улыбнулся. – Но в этом мире мне всего двадцать восемь лет.

Венсан улыбнулся.

– Значит, я все же был близок к правде.

Он внимательно посмотрел на Виктора, а затем тихо добавил:

– Вы не поверите, но мне кажется, будто мы с вами знакомы уже давно. То, что вы сделали для меня сегодня… Я никогда этого не забуду.

– Я всего лишь вас накормил. Но, пусть так, не забывайте. Может, я и не такое для вас ещё сделаю.

Виктор поправил рубашку на Венсане, вернув воротник на место.

– Я требую вина, вакханок и оргию! – Люмьер вскинул голову и сделал особенно пафосный жест, взмахнув рукой. – Время идёт, а грех сладострастия все ещё не свершился.

– Что ж, ваша воля. Но будьте осторожны с вашими желаниями, они могут сбыться. – Художник загадочно улыбнулся. – Мне кажется, нас с вами ждет интересное будущее.

В свете лампы все вокруг казалось совершенно другим. На секунду он явственно вообразил завораживающий сад, который описывал ранее. В саду кружились загадочные фигуры, изгибающиеся в причудливом танце. Он даже услышал отзвуки таинственной чарующей музыки, отголоски которой доносились откуда-то из глубины фруктовой рощи. Однако в следующий момент видение растворилось, и они вновь очутились посреди небольшой студии на холме Монмартр.

У Виктора оставалось всего два часа, прежде чем ему пришлось бы уйти и вернуться в театр – двери закрывали около десяти, но к тому моменту было необходимо и вернуться, и доделать некоторые дела, поскольку выключался свет и Опера Гарнье засыпала до нового дня. Конечно, засыпали далеко не все – кто-то тихо пил, кто-то занимался «любовью» – семейные пары в театре не жили, а снимали комнаты или квартиры неподалеку, – или другими своими делами. Иногда по ночам Виктор и сам не спал, а занимался в музыкальном зале, сидя за фортепиано, отложив скрипку. Он редко играл на клавишах, но иногда мелодия требовала быть услышанной и ожившей, а потому он брался за оба инструмента поочередно, записывая новую сонату.

Иной раз, проходя мимо по коридору, он натыкался на парочки любовников, зная, что потом очередная балерина родит ребенка, если не повезет, а отец его не признает, и в театр вновь придет новая девушка, и все повторится снова, но только уже с другим человеком, и это будет совсем иная история.

Сам он был осторожен, а потому избегал по уму рождения внебрачных детей. Любознательный буквально до всего, он старался везде подслушать, прочитать и спросить, чтобы не ставить под удар ни себя, ни человека, с которым имел близость. Ему пришлось спать с ними, пришлось лишиться невинности в семнадцать лет по наставлению балетмейстера, который был недоволен работой тех балерин. Виктора никогда не возбуждали женщины, ему приходилось помогать себе руками и отвлекаться от ощущения отвращения от женского тела. На самом деле, секс с женщиной у него был лишь дважды, и то по причине того, что женщины испытывали к нему влечение, а это мешало танцевать. Он предпочел заниматься любовью с музыкой и ласкать скрипку, как свою жену. Все физическое было померкшим, не вызывающим восторгов и желания повторить снова – поцелуи были неприятны, а проводить ночь в чьей-то постели казалось делом беспощадно бессмысленным. Но только до этого дня.

Виктор налил себе еще чая и присел на стул, чтобы не занимать кровать, куда убедительно уговорил сесть обратно Венсана, который казался ему все еще недостаточно здоровым. Недомогание буквально было написано у Дюплесси на лице, а потому он не мог позволить тому вновь приняться за работу. Люмьер решил вкратце рассказать об устройстве театра – от подвальных помещений и подвесных этажей, до того как звали директоров и главного дирижера.

Он рассказывал о музыке: как начал ей заниматься и почему, что его отец – Ив Франциск Люмьер был скрипачом, но не дожил до того дня. Рассказал, что есть мать в Руане и что он сам родился именно там, да и вкратце упомянул, что мадам Лефевр, главный балетмейстер и ее дочь Шарлотта ему как семья. Он не говорил подробностей или каких-то особенных деталей, но постарался куда более полно обрисовать картину своей жизни, стараясь не утомлять и без того усталого художника.

За окном шел самый настоящий ливень, и к тому моменту, как Виктору уже нужно было уходить, он так и не прекратился. Понимая, что солнце давно зашло и что дорога в полчаса сделает из него продрогшего голубя, он напоследок, с разрешения Венсана, налил себе горячий чай, надеясь, что под ветром не простудится. Конец марта все-таки.