– С чего вы взяли? – Виктор оперся локтем о собственное колено и устроил подбородок на ладони, внимательно смотря на Дюплесси, склонив голову. – Почему за мою доброту и мое желание остаться рядом с вами и вам помочь вы мне должны?

Аккуратно поставив на пол миску с супом, Венсан осторожно сел.

– Как правило, люди не бывают добры просто так. Я ни чуть не сомневаюсь в вашей искренности, она мне скорее удивительна. Вы бы могли уйти, доведя меня до кровати и я ничуть бы не обиделся на вас. Более того, я был бы вам благодарен за это. Но вы не ушли, и я не могу найти слов, чтобы выразить вам свою признательность. Я не забуду этого, Виктор.

– Я не захотел уходить. Я захотел вам помочь. – Виктор посмотрел на миску, которую Венсан поставил вниз. – Потому что посчитал это правильным. Для себя правильным, а не потому, что так будет благороднее и красивее.

Виктор наклонился, чтобы взять миску в руки и оставить ее на подоконник за спиной, куда Венсан мог и сам дотянуться.

– Я об этом говорил, Венсан. О любви. Вы должны любить себя, ведь вы божье создание, а не раб, который вынужден истязать себя. – Люмьер встал и отошел к столу, чтобы налить Венсану немного чая – он не был уверен в целесообразности заваривания кофе. – Полюбите сперва себя. Найдите Бога в себе самом. Не любовь к Богу вас определяет, а любовь – к себе – к Богу внутри вас. Когда вы постигнете это чувство, то сможете полюбить человека, если тот или та также разделяют подобное чувство. Ибо оно… прекрасно?

Венсан опустил глаза и некоторое время молчал, обдумывая услышанное. В его голове кружилось множество мыслей. Виктор затронул тему, на которую он и сам часто думал. Как было бы просто взять и просто полюбить себя, принять со всеми изъянами. Он мог бы вернуться к родителям и вести праздную жизнь аристократа, не омраченную голодом и холодом. Но вместо этого художник предпочитал борьбу. Как бы ни трудна была его теперешняя жизнь, он готов был принять вызов и надеялся выйти победителем из этой борьбы.

Бросив взгляд на Виктора, он посмотрел на мольберт, на котором стоял незаконченный портрет. С досадой подумал он о том, как много успел бы сделать за сегодня, если бы не потерял сознание.

– Любовь к себе – это та роскошь, которую я не могу себе позволить. Я твердо уверен в том, что моих деяний недостаточно и я должен стараться проявить себя как можно лучше. Мне есть чему учиться и, как вы верно заметили, я еще достаточно молод. У меня есть шанс достичь успеха на жизненном пути, – он говорил тихо, но с чувством. – И видите ли, мое состояние обусловлено вовсе не моим желанием наказать себя. Я вынужден жить в стесненных обстоятельствах из-за того, что в силу моей болезни не успел закончить работу перед одним заказчиком. Он должен был заплатить мне, но не заплатил, сочтя выполненное недостаточным. Поэтому я вынужден ограничить себя в пище до момента, когда получу свой аванс.

– Я понимаю. – Виктор хоть и хотел сказать намного больше, чем произнёс, но решил, что сейчас не лучшее время для очередной лекции на тему религии, ведь Венсан чувствовал себя далеко не лучшим образом.

Он подошёл к столу и положил на тарелку, которую достал все из того же шкафчика, кусок киша с курицей, который пах так ароматно, что даже самому Люмьеру захотелось есть. Виктор налил в чашку кипятка и заварил чай.

– Простите, что чувствую себя, как дома. – Он имел ввиду свою самодеятельность и самоуправство.

Взяв в руки и то, и другое, Виктор подошёл к Венсану и сел обратно, протягивая сперва тарелку, чтобы Дюплесси наконец-то оказался сыт.

– Сейчас около семи вечера, у меня есть ещё несколько свободных часов. Если вы хотите, я могу остаться, а если же вы устали и хотите отдохнуть от меня и от моего общества, только скажите.

– Нет, что вы! – поспешно ответил художник, принимая еду. – Я нисколько не устал. Мне приятна ваша компания. Я лишь сожалею о том, что мы не смогли сегодня поработать. Мне так хотелось рисовать вас.

Он кивком указал на мольберт, как будто бы разрешая Виктору взглянуть на него. Хотя он был более, чем уверен, что тот уже посмотрел на его работу. Венсан, как и многие художники, не любил показывать незаконченных работ. Они всегда были не более чем обещанием. Однако он чувствовал, что может доверять Виктору.

– Не думайте об этом, Венсан. – Виктор улыбнулся. – У нас есть едва ли не каждый понедельник этой жизни, если вы захотите дописать его с меня.

Люмьер оперся локтями о колени, запустил пальцы в волосы, взбивая густые тёмные кудри, опустив голову. Виктор думал о том, что такая жизнь скорее наказание, чем подспорье для душевного счастья, но не произносил этого вслух. Сказал только:

– Если хотите, я могу узнать, нет ли в театре подходящего места для вас.

– Место? О, боюсь я не танцую, – то ли в шутку, то ли всерьез ответил Венсан.

Теперь, поев, он ощущал приятное тепло внутри и удивительное умиротворение.

– Вам и не придётся.

Виктор повернулся к нему, говоря достаточно серьёзно. Казалось, что он в секунду мог изменить свое настроение, при этом оставаясь нарочито спокойным на первый взгляд.

– Театр – это не только танцовщики, певцы и музыканты. Это огромная машина, которая работает благодаря сотням людей. Я слышал, что художник по костюмам собирался уволиться – тридцать лет в Ле Пелетье немалый срок. Если это так, вам интересно стать частью Опера Гарнье?

Виктор смотрел на него тем самым взглядом, каким-то особенным, насквозь.

Люмьер был готов решить любую проблему, найти ответ на любой вопрос, но только если человек был готов к этому сам. Виктор умел жить только так – искать пути решения и находить их, а не ждать, пока проблема исчезнет, словно не бывало.

Но мгновение Венсан замер, пытаясь вообразить устройство оперного театра изнутри. Перед его глазами проплыли красочные картины того, что он украдкой видел за кулисами, когда приходил писать танцовщиц. Эти образы его несомненно порадовали. Он улыбнулся и взглянув на Виктора согласно кивнул.

– Думаю, это было бы интересно. У меня небольшой опыт работы. Вы должны учитывать это. Вернее, я лишь время от времени выполняю заказы. До этого я никогда не работал и, боюсь, что умею не так уж и многое. Но я готов учиться, и для меня было бы честью работать в столь замечательном месте.

– Я тоже научился танцевать далеко не сразу, как и на скрипке играть, хотя последним я на жизнь не зарабатываю. – Виктор потянулся, разулся, оставаясь босиком. Ноги попросту устали за весь день в обуви, а потому было приятно почувствовать прохладный пол под ступнями.

– И все-таки, Венсан, сколько вам лет? Вы выглядите так, словно вам нет и двадцати. Раз уж я «верно заметил», что вы молоды.

Поставив пустую тарелку на подоконник, Венсан встал и сделал несколько неуверенных шагов, словно проверяя не испытает ли он дурноты вновь. Но нет, голова более не кружилась, и он был готов приняться за работу с новой силой.

– В среду мне исполниться двадцать три. Я не так молод, как вы могли предположить. – Он улыбнулся и посмотрел на танцовщика. – А вам?

– А как вы думаете? Сколько дадите? – Виктор сделал жест рукой, словно очертил собственный силуэт. Заигрывал, совсем немного, но уверенно. – Быть может, я бессмертное телесное воплощение Вакха, и только вы об этом пока не знаете точно, но разгадали мой страшный секрет?

Венсан легко и звонко рассмеялся.

– На вид вам не больше двадцати пяти, но ваш образ мысли и то, как вы себя преподносите говорит о том, что вы все же несколько старше. Но все же вы танцуете в театре, и это тоже стоит брать во внимание. Мне кажется, будь вам совсем уж много лет, вам бы не давали солирующие партии в танцах, давая дорогу более молодым танцорам. Если позволите, то я думаю, вам около тридцати. Однако я могу и ошибаться.

Виктор легко и с изяществом поднялся с кровати, шагая в сторону Венсана, обходя его стороной, касаясь ладонями его плеч, становясь за спину художника.

– А откуда вы все-таки уверены, что я не бог оргий и религиозного экстаза?