Беззвучная вспышка зарницы осветила лес и Димка вдруг вздрогнул — ему показалось, что в его глубине белеет чья-то фигура. Человеческая. Или нет. Похоже, что странный вечерний гость так и не оставил их в покое…

— Страшно тут, — сказал вдруг Юрка, подсаживаясь ближе к Димке. — Я как-то первоклассником ещё шел ночью по аллее, где фонари не у тротуара стояли, а за деревьями, у забора, листва колыхалась, и за ней всё время казалось, что они движутся. И сам их свет, знаешь, такой синий, замогильный… Было страшно! Мне потом даже снилось, что я попал в какой-то странный город, где всё время идет дождь и живут ожившие электроприборы, мечтающие поработить человечество. В том числе и фонари, от света которых люди впадали в такой транс и превращались в зомбиков.

— Придумаешь тоже… — буркнул Димка. — А спотыкаться о тени — не пробовал? Когда мы ещё в доме деревянном жили, мне каждый вечер приходилось нести воду от колонки очень осторожно — о тени можно было споткнуться. Наверное, туда и упасть можно было — но на моё счастье, тонкие они были, не пролезть. А то у меня дури бы хватило…

Юрка мотнул головой.

— Нет, спотыкаться о тени не пробовал, но довольно долго думал, что тени — это свет от уличных фонарей на стене. У меня над постелью был такой причудливый подвижный узор, завораживающий и немного пугающий… А ещё я боялся упасть в отражение неба в луже. И дождя. Он пугал меня своей полной необъяснимостью — я никак не мог понять, как это с неба может падать вода. Правда, тогда мне было года три-четыре… А такие тени — они были от чего?

Димка усмехнулся.

— Фонарь станционный на железной дороге. Киловаттник. Тени были… ку-уда там китайской туши…

Юрка вздохнул.

— Мне таких фонарей и таких теней не попадалось, к сожалению… А вот лампа на длинном шнуре как-то попалась — её мотало под ветром и все тени вокруг двигались, довольно жутковато. Ещё бывало, что подходишь к фонарю — а он вдруг гаснет. Или загорается. Или идешь по двору в темноте и вдруг слышишь над головой стрекотание, как будто там огромный кузнечик сидит. Голову поднимаешь — а там лампа перегоревшая мерцает мутно-фиолетовым. Тоже было страшновато… — мальчишка широко зевнул. — Ладно, я спать.

Юрка скатился по лестнице и скрылся внутри дворца. Димка вздохнул, глядя на гаснущий закат. Хотя и знал уже, что делать этого не следует — настроение от этого портилось. И не просто так, а, так сказать, глобально. В голову начинала лезть всякая чушь о тщетности бытия — и мальчишка невольно улыбнулся, увидев, как к нему поднимается Асэт. Одному тут было уже страшновато, а идти спать в сырой склеп дворца не хотелось…

Асэт, однако, к нему не подошел, остановился возле лестницы. Вид у него был смущенный.

— Что с тобой? — встревожено спросил Димка.

Асэт вздохнул.

— Прости меня. Меня сегодня что-то понесло. Наговорил всякого, поссорил тебя с другом…

— Да фигня, мы с Юркой помирились уже… — Димка тоже смутился. — Знаешь, я всё про Льяти думаю. Я тоже наговорил ему всякого…

Асэт хмыкнул и вдруг быстро сел рядом с ним.

— Что-то ты слишком быстро передумал… почему?

— Он мне жизнь спас, — буркнул Димка. — Там, на стене. Ну, не жизнь, но без него мы тут не сидели бы… А я его… Как ты думаешь, он меня простит?

Асэт пожал плечами.

— Прощен может быть каждый, независимо от количества грехов. Главное — качество покаяния.

— Вот про это не надо, — буркнул Димка. — Я тебе ни кто-нибудь, чтобы на коленках ползать и прощение вымаливать. Если простит, то простит. Если нет… то значит нет.

Они помолчали. Джунгли зашумели под первым порывом предгрозового ветра, с востока донесся раскат грома.

— Слушай, а я вообще правильно поступил, когда выгнал его? — с сомнением спросил Димка. — Или нет?

Асэт вдруг упруго поднялся, глядя на него сверху вниз. Выражение его лица уже нельзя было разобрать в полумраке.

— Закон Чести очень прост: друзей не предают. Всё остальное — это лишь следствие из этого исходного правила.

* * *

Сашке Колтакову было страшно. По-настоящему страшно, до озноба. Это злило и бесило мальчишку, но поделать с этим он ничего, к сожалению, не мог: они уже приближались к логову Поющего Червя, и Сашка не без оснований опасался, что то, что он там увидит, отравит ему весь остаток жизни. А такая вот мысль отнюдь не поднимала настроения.

Мальчишка вздохнул и остановился — чтобы перевести дух и ещё хоть немного потянуть время. Они шли по ущелью, дно которого было завалено рухнувшими сверху разбитыми глыбами, и подниматься в самом деле было тяжело. Особенно с одной рукой. Левая рука Сашки была заключена в лубки и до сих пор нудно, надоедливо болела.

Самое противное, подумал он, что и сломал-то я её как дурак. Прикрылся от удара палкой — и привет. Надо было щит взять, но решил, дурак, что тяжело… А подниматься по этим проклятым камням со сломанной рукой — ещё более тяжело. И болит, зараза…

Правду говоря, поначалу он страшно злился на Димку — ну чего ему стоило послать сюда Борьку или Юрку, или самому пойти, наконец! Раскомандовался тут…

Но с ним в самом деле вызвались пойти четверо местных парней. Бывших рабов. Относившихся к нему очень уважительно — сейчас, в этом походе, ему ничего, можно сказать, не приходилось делать своими руками, и он начал чувствовать себя каким-то Ливингстоном, которого верные негры несут в кресле по Африке, а он только смолит себе сигару, да указывает стеком, чего сегодня открывать. Противно это было, честно говоря. Нет, местных можно, конечно, понять — без них, землян, они до сих пор ишачили бы на Хорунов безо всякой надежды на освобождение. Но он-то, Сашка, в этом почти не участвовал! Ломанулся в ворота вместе со всеми — и почти сразу получил. И не от Хоруна даже, а от какого-то раба…

Надо было сразу по башке его треснуть, мрачно подумал мальчишка. А у меня, дурака, рука не поднялась, понимаешь. А вот у него — очень даже. А вторым ударом он бы мне просто башку расколол — но кто-то из Волков прикрыл меня щитом, а ещё кто-то ткнул раба палкой в поддых и сбил с ног…

Сашка вздохнул и осмотрелся. Вокруг поднимались мрачные серые кручи. Под ними, казалось, должен лежать снег — но на самом деле здесь, в ущелье, было даже душно.

Мальчишка нахмурился. Была уже вторая половина дня — почти безветренного и очень жаркого. По небу плыли тщедушные, какие-то изношенные, мутные облака. И таким же мутным было у него настроение. Идти дальше не хотелось, но и возвращаться ни с чем было просто-напросто стыдно…

— Далеко ещё? — спросил он у Лэйната, главного из здешних парней.

Тот посмотрел на скалы, что-то прикидывая.

— Нет. Осталось шагов сто всего. Потом ЕГО будет уже видно.

Сашка ещё раз вздохнул. С одной стороны, ему хотелось идти ещё дня так три. С другой — он был всё же рад, что хотя бы надоевшая пытка ожиданием сейчас кончится. И можно будет повернуть назад, вниз, к друзьям…

— Ладно. Пошли тогда…

* * *

Выбравшись из ущелья, мальчишка удивленно замер. Здесь оно расширялось в неожиданно просторную котловину, на дне которой лежало небольшое озеро с темной, какой-то маслянистой водой. По её крутым скалистым склонам беззвучно скользили тени облаков. А перед ним… прямо перед ним…

Прямо перед ним, всего-то метрах в ста, неровный склон горы рассекала глубокая расщелина. А из неё росло, медленно, лениво извиваясь…

Больше всего это было похоже на щупальце из какой-то черной, тускло блестевшей, похожей на гудрон массы. Косо торчавшее вверх, под углом где-то в сорок пять градусов. Оно было длиной метров в двенадцать и никак не меньше метра в толщину. И явно бессмысленно изгибалось вверх или вниз, вправо или влево, неравномерно утолщалось или опадало — словно эта смола, или что там такое это было, перетекала туда-сюда внутри "щупальца", но медленно, лениво… Основание его скрывалось в тени и нельзя было увидеть, где оно смыкалось со скалой…