Теперь заныли ещё и уши. Под черепом метался злобный зверь, долбя себе путь наружу. Чтобы разглядеть человека, пришлось прищуриться, со зрением тоже происходило что-то неладно. Передо мной стоял мужчина, крепкий плечистый, спокойный, из тех, кто бьёт по обязанности, а не удовольствия ради. Страшный.
— Я не притворяюсь.
Мысль оформилась, но изо рта вышла невнятным бормотанием, я сам его не понял.
— Где девчонка? — вновь загремел, вбивая в голову новые волны боли голос.
— Я не знаю!
Едва услышав вопрос и свой непроизвольный ответ, я вспомнил всё, то есть, мне так показалось. Нашу с Грейс спокойную счастливую жизнь, жуткие перемены, причину которых мы не сразу смогли понять, страх за Мышку, когда уяснили, что чужие люди и вампиры хотят отнять её, потому что мы не согласились отдать добровольно.
Я понял, что Грейс у них, потому что ведь её я видел там на крыльце дома Джерри, я сообразил, что её тоже сейчас пытают, выспрашивая опасные знания, и внезапно обрадовался единственному, что ещё смогло меня приободрить. Я не знал, где Мышь и что с ней сталось, поэтому не мог ничего выдать. Самая страшная пытка бессильна была причинить дочери вред.
Пусть истязают как хотят, даже превратившись в комок визжащей боли я не приведу врагов на её след. Моя малышка. Ей только восемь, но она же умнее их всех, в ней живёт то самое чудо, ради которого они и жаждут прибрать её к рукам, она справится там, где не сумели это сделать её заурядные родители.
Грейс. Радость мигом ушла, и я вновь оделся холодным потом страха. Если жену начнут пытать у меня на глазах, как я смогу её защитить? Что это за мир, в котором происходят такие ужасные вещи? Додумать не успел, возможно, к лучшему, физическую боль иногда проще перенести чем душевную. Мужчина вновь принялся методично меня избивать, не слишком сильно, явно не стремясь покалечить, лишь намереваясь вымотать, сломать, превратить в послушный инструмент поступающих сведений, а не бессмысленных воплей. Я понимал это, вероятно разум пытался найти какой-то выход из окружающего безумия, но боль лишала суждения здравости.
Не знаю, насколько внятно звучали мои ответы на их вопросы. Я бормотал какие-то слова уверенный, что не смогу ничем порадовать палачей. Кажется, их было двое, но уверенности в этом я не испытывал.
Иногда я куда-то уплывал, и когда голоса становились неразборчивы, а стены и пол мешались в однотонную кашу, я испытывал странный умиротворяющий покой. Меня вытаскивали, тыкая в бок разрядником. От электричества трясло, тело пыталось свернуться в клубок, но путы мешали. Кажется, я кричал, не помню, вполне вероятно, что допросчики пытались воздействовать на больной разум ещё и этим раздражителем.
Во второй раз я очнулся как-то основательнее что ли. Боль привычно вцепилась в тело и принялась его терзать, но тошнило меньше, а в голове плавали разрозненные и на первый взгляд вполне здравые мысли.
На этот раз я не сидел, а лежал на чём-то жёстком, руки и ноги двигались, хотя шевелиться слишком энергично оказалось и больно, и страшно. Я остерёгся. Голову поднять вообще не рискнул, огляделся так, усердно моргая, чтобы навести зрение на резкость.
Вокруг смыкались близкие стены, а если считать, что подо мной койка или нары, то рядом возвышался небольшой столик, я ощупал кромку пальцами и убедился, что сооружение крепкое, вполне даст на себя опереться, когда я решусь сесть.
Голова вяло кружилась, судороги и спазмы в теле почти не беспокоили, если не шевелиться, так и вообще можно было подумать, что дела мои не так и плохи. Откуда-то ползли тусклые неприятные запахи, но я не стал вникать в их суть, они-то как раз зла не несли.
Следовало оживать, сообразить где я и что ждёт в дальнейшем. О том, чтобы выбраться из злоключения я пока и не мечтал. С трудом, как древний старец или безнадёжно больной я медленно сел, спустив ноги на пол, вцепился для надёжности в край стола, точнее приделанной к стене полки, игравшей здесь эту роль. Мир опасно покачнулся, но почти сразу вернулся на правильное место. Я обнаружил, что избит не так страшно, как полагал вначале, а может быть, обманывал себя, не желая признать истину.
Дышать было больно, сидеть тоже, тошнота временами подкатывала к горлу, но тем не менее я не свалился и смог понемногу справиться с неприятными ощущениями. Столик притулился слева, а справа я заметил унитаз и почему-то ощутил немалый подъём присутствия духа от того, что моя камера снабжена этим удобством. Не иметь возможности по потребности справить естественные нужды — большое унижение для человека. Это вампирам природа благоволит, хотя вряд ли они заслужили своё счастье.
Вампир! Я вспомнил страшного Долиша, но не только его. Джеральд, тот кому я принадлежу как вещь, и кто вряд ли обрадуется, что у него отняли собственность, за которую он отвалил столько денег! Вот моя единственная опора в несчастье! Людям я не нужен, Грейс попала в переплёт вместе со мной и вся надежда на вампира-алкоголика, который и сам на себя положиться не может. Горький вывод. Пожалуй, следовало рассчитывать лишь на удачу.
Я попытался встать и мне удалось это сделать, покачался на месте, придерживаясь за близкую стену, а потом рискнул сделать несколько шагов туда, обратно и это тоже получилось. Мышцы пробуждались, вспоминая своё назначение. К боли я начал привыкать, а ещё пробудились от наркоза внутренние органы и вместе с тошнотой я ощутил другую потребность.
Почему-то уверен был, что увижу в моче кровь, а сам акт окажется пыткой, но всё обошлось много лучше, чем я ожидал, хотя короткая прогулка и справление нужды так изнурили, что я за благо счёл вновь улечься на тощий матрас.
Меня не покалечили, просто побили и оставили в покое. К добру это обернётся или к худу? О методах допроса я знал только из книг и фильмов, помнил, что иногда человеку специально дают передышку, чтобы новый виток мук показался особенно невыносимым. Именно за этим меня сейчас оставили в покое, или снаружи происходят вещи, о которых я ничего не знаю? Что предпримет Джеральд, когда вернётся домой и увидит, что дети брошены без присмотра?
Дети! Я лишь теперь сообразил, что и малыши Эдвард с Элинор могли оказаться целью похищения не только я, отец Мышки. Мы с Джеральдом убедились уже что юные кузены тоже совсем непросты. Знают напавшие на меня люди и вампиры, что в доме, куда они проникли, содержалось значительно большее сокровище чем ни на что особенно не пригодный раб?
Рассудок плавился от дум, не имея нормальной пищи для веских выводов, он мог лишь строить догадки, от которых настроение никак не улучшалось. Я попытался задремать, чтобы сберечь остаток сил и хоть таким способом запастись новыми, но не успел.
Снаружи послышался неясный шум, дверь отворилась и в камеру втолкнули человека. Женщину. Я узнал жену и вскочил так резво, что голова закружилась и меня едва не бросило на дальнюю стену. Я с трудом устоял, а потом уже и Грейс кинулась ко мне и обняла, помогая удержаться на ногах. Мы вцепились друг в друга. Наверное, оба одинаково хорошо понимали, насколько мимолётной грозит стать эта встреча.
Когда первая оглушающая радость от того, что жена жива и относительно здорова, прошла, я отстранился, чтобы вглядеться в неё внимательнее и узнать хоть что-то о том, что происходит с нами. Здравый смысл подсказывал, что свели не просто так, а с какой-то целью и первое что приходило на ум, так это получение информации. Зачем пытать людей, которые на радостях встречи могут и сами обо всём проговориться. Наверняка нас слушали, но, если мы не подадим виду, что понимаем это, у нас может появиться больше времени, а с ним и надежды.
— Как ты, всё в порядке? Тебя били? Где болит?
Я бережно гладил подругу по волосам и плечам, вглядывался в черты, и следов издевательств не видел. Лицо осунулось, вокруг глаз темнели круги усталости, но синяков я нигде не заметил, и Грейс не вздрагивала болезненно, когда я её касался.
— Со мной всё хорошо!
По взгляду полному ужаса я понимал, что про меня она такое сказать не может, должно быть следы побоев отчётливо проступили на физиономии, да и слабости моей она не могла не заметить.
