Я взял с подноса бокал, чтобы походить на смертных, коих толклось в зале куда больше, чем вампиров и принялся ждать своей очереди, присматриваясь к некоторым знакомым персонам. Ради того, чтобы послушать сплетни и понюхать атмосферу я сюда и явился. Понимаете, мне пришло в голову, что предприятие, в которое намеревались втравить, имеет куда больший размах, что я предполагал вначале, а увидеть и оценить подлинно заметные фигуры проще всего было именно в этом зверинце. Роберто любил устраивать вечера и приёмы, потому что не прочь был и сам покрасоваться на публике, и охотно прощал эту слабость другим.

Знатные люди на этой планете или те, кто стремился проникнуть в избранный круг, чрезвычайно радовались тому обстоятельству, что в столице целых два двора, и не упускали случая посещать оба. У многих на запястье сверкал церемониальный браслет, а те, кто ходил без него, поглядывали ревниво и завистливо на гордых обладателей статуса. Я, чтобы привлекать меньше внимая, свой показал только слугам при входе, а потом аккуратно спрятал под рукав, так что большей частью меня просто игнорировали.

Люди такие странные (да и вампиры тоже), начни мы выяснять, чья кровь древнее и благороднее, немного бы нашлось у меня соперников на этой захолустной планете, но я с безразличием относился к самому факту, хотя не исключено, что именно поэтому. Любопытный момент. Я хлебнул из бокала, прислонился к колонне и подумал, что вполне вероятно, моя гордыня так высока, что из-за размера я и сам не могу её разглядеть? Надо будет об этом поразмыслить на досуге. Низко же я пал, если разум занимают подобные вещи! Когда под подошвами форменных ботинок вздрагивала белая палуба «Свежего ветра», разве я вспоминал о чужих заслугах? Сердитые взгляды спесивых предков не жгли тогда спину, возможно, потому, что не догоняли. Что за время было, что за люди и корабли. Огненный век!

Я ещё хлебнул из бокала, поморщился от вкуса и тут как раз ко мне прибило течением самого Роберто. Его свита задержалась, договаривая любезности последнему из осчастливленных визитёров, и мы на минуту оказались вдвоём. Правитель расплылся в радостной улыбке:

— Джерри! Что же так редко заходишь? Не останешься скоротать вечерок?

Соблазн царапнул коготочком, умоляя согласиться. Я и сам не прочь был посидеть уютно в одной из душных гостиных, болтая о всякой чепухе в симпатичной мне компании нашего главаря, но обещал ведь Бэри разобраться с этим ужасным предприятием. Вспомнив осунувшееся от тревог и забот лицо нового слуги, я решил, что его проблемы важнее детских радостей Роберто. Кроме того, вампиры, как правило, никуда не деваются со временем, в отличие от людей.

— Весьма сожалею, но ничего не получится. У меня деловая встреча.

Он грустно кивнул. Не успели мы обменяться ещё парой реплик как сбоку возник подобно театральному призраку высокий вампир с недобрым взглядом тёмных глаз. Шугар Сабо. Игреневой масти жеребчик, не так давно нагло прибившийся к здешнему табуну. Разглядывая очень смуглое лицо и светлые гладко зачёсанные волосы, я подумал, что не иначе он их красит. Стремление выделиться свойственно было иным, не самым разумным, надо сказать особям.

Нас когда-то представили друг другу, но тесное знакомство не завязалось, не помню, чтобы разговор хоть раз выходил за пределы учтивых реплик ни о чём. Я по привычке холодно кивнул, считая инцидент исчерпанным, но взгляд игреневого на этот раз оказался настойчивее обычного. Более того, он отпустил одну из тех бессмысленных реплик, которыми люди обмениваются, когда им нечего сказать, что-то о важности оговоренных свиданий, поскольку они приносят прибыль или удовольствие.

Лицемерить я не умею, не люблю и не пытаюсь, поэтому просто ничего не ответил, хлебнул из бокала и удобнее прислонился к колонне. Всегда приятно наблюдать как притворная улыбка собеседника становится ещё кривее, а потом совсем начинает облезать как старая краска со стенки сарая. Роберто фыркнул, усмехаясь мне вполне дружески, а потом отправился дальше, благо и ведомые его подгребли, тараня пространство выдвинутыми на всеобщее обозрение подобострастием и усердием. Шугар Сабо уплыл следом за монархом, хотя мне и почудилось, что имел ко мне свой интерес. Впрочем, я ведь жил не в гробу, а в обществе, так что сыскать меня для дела нужды бы не составило.

Не понравилось мне поведение этого парня, но разъяснением собственных сомнений я не собирался заниматься лично.

Я огляделся напоследок и совсем было собрался уходить, когда человек, должно быть, только что меня заметивший, устремился из другого конца зала. То есть он брёл, не спеша и довольно извилистой дорогой, со многими по пути учтиво общаясь, но настойчивый взгляд говорил, что он хочет со мной повидаться и я остался.

Виктор Крель. Один из видных сановников человеческого двора. Это теперь, а много лет назад, когда я ему помог, обычный парнишка из хорошей семьи, которого жизнь била уж очень сурово. Я протянул ему тогда руку участия, не представляю почему, не иначе из вредности, желая насолить его врагам, тем не менее, добившись в жизни высот, этот смертный не отвернулся от меня, как они любят поступать, а всегда был любезен, открыт и честен, словно действительно испытывал благодарность.

— Джеральд! — он горячо потряс мою руку. — По делу или просто так?

Он знал, что я не люблю подобные сборища, а я подумал, что неплохо намекнуть ему на некоторые обстоятельства. Для порядка и лишнего бережения, потому что иная секретная информация всё равно прожжёт карман, так что спокойнее сразу выпростать её наружу.

— Да так, предложили мне новый рынок для инвестиций, вот раздумываю, стоит ли вкладываться.

Я обещал Долишу не распространятся о его планах, потому сделал паузу, рассеянно оглядел кишащий богато одетой публикой зал и сказал в пространство, словно поддерживал пустую беседу, а не серьёзный разговор.

— Столь много талантливых детей стало рождаться в популяции, вы не находите?

Дипломат из меня никакой, намёки мои прозрачны как рваная майка, потому Виктору не понадобилось лишней секунды, чтобы сложить два и два. Взгляд на мгновение сделался острым, но тут же глаза спрятались под защиту век. Мы заговорили о самых разных вещах, точнее беседу поддерживал опытный в таких делах Виктор, я лишь отзывался на реплики, восхищаясь, как много он успел выспросить у меня, практически ничего прямо не сказав.

Расставались мы вполне довольные друг другом. Кажется, в его глазах светилась надежда рассчитаться со мной за мою доброту. Человеческая благодарность так умилительна в силу прискорбной редкости в этом мире.

Из дворца я поехал в клуб, размышляя по пути о том, что социальные слои и границы между ними не исчезнут, наверное, в человеческом обществе никогда, потому что служат некой неведомой цели. Знать бы ещё — какой. В клубе Миранды я не встретил бы тех, кого только что оставил — по уровню заведение не дотягивало до запросов верхушки.

Пристраивая свой флаер на почти пустую площадку для посетителей, я лениво прикинул, насколько моя репутация пострадала бы там и поднялась здесь, знай кто-нибудь обо мне всю правду. Мысль позабавила и не более, плевал я на реноме. Жизнь приучила ценить малое количество действительно важных вещей, а на другие просто не обращать внимания.

Приехал я рано. Везде царила чинная пустота. Наверху служащие ещё готовили залы к представлениям, перемещаясь с точностью хорошо отлаженных автоматов. На меня покосились, но, узнав завсегдатая, не прогнали, и я праздно поглядел на чужую работу.

Из дальней двери вышла Миранда и двинулась ко мне по коридору. Странно было видеть её трезвыми глазами. Я ловил едва заметную фальшь во всём, заученность движений, особенно заметную по контрасту с жестами рабочих, которые тоже выполняли привычные до автоматизма действия, но делали это рационально, а не с целью произвести впечатление.

Сейчас я к Миранде ничего не испытывал, даже влечения, просто наблюдал не без брезгливости за методикой совращения, которой пользовалась эта женщина. Может быть, прав Бэри, и с бухлом пора завязывать? Труд получится невелик, не сижу ведь я на нём: так просто — получаю удовольствие. Убытков от моего пребывания в клубе становится всё больше, а хорошее дело не приводит к денежным потерям и разрушениям. Так же и пиратство считали недостойным занятием те, кто на нём прогорел.