Я был почти уверен, что за переменой в Татьяне стоят отцы-архангелы. Точно уловили мою мысль превратить трагедию в боевик и готовят мне неожиданную развязку. В самом деле, зачем неустрашимому герою ловушки подстраивать, когда он их все равно одну за другой обходит - если можно его в конце марафона главной награды лишить?

Счастливые концы только у людей бывают, а бессмертным ангелам положено только вечно и неустанно трудиться. На общее, а не личное благо. А погнавшимся за последним нужно недвусмысленно указать на его иллюзорность в родных пенатах.

Святые отцы-архангелы, да я разве претендую? В смысле, на личное благо именно в родных пенатах. На землю отпустите! Чтобы мы с Татьяной вам тут идиллическую картину не портили.

Ради пробы я изо всех сил навалился на стену. Никакого результата. Ау, я же только что еще одну сокровенную мечту сформулировал! Может, не надо их выборочно во внимание принимать? Или мне завтра оргвыводов ждать? Вот сорвется Татьяна у наблюдателей, и буду я вечно свою сокровенную мечту лелеять…

Я прождал их реакции весь следующий день. За очередной порцией откровений ко мне никто не пришел, но и со стеной я почти не продвинулся - постоянно прислушиваясь, не начнет ли дверь скрежетать, и раз за разом уверяя себя, что если бы непоправимое все же случилось, за мной бы уже пришли. Или Стас бы сообщил. Наверное. Если бы успел. До того как его самого задержали.

Он вызвал меня поздно вечером. Короткой резкой вспышкой больничной палаты в моем горячечном сознании. Как будто молния ее на мгновение осветила в глухой ночи. У меня ноги подкосились в ожидании неминуемого удара. Хорошо, что я все еще на шезлонге лежал.

- О чем вы вчера говорили? - прогремел, как и положено, гром вслед за молнией.

- Ни о чем особенном, - поморщился я от его оглушающего раската.

- Вот не надо мне - ни о чем! - накрыло меня следующим. - Опять комбинировать взялся?

- В смысле? - панически затряс я головой, чтобы в ушах шуметь перестало.

- Раньше она не слушала, - загрохотало в них с удвоенной силой, - а теперь вообще не слышит!

- Так орать меньше надо, - тонко намекнул ему я.

- Орать?! - прошел мой тонкий намек мимо него. - Мы все ей целый вечер звоним, чтобы она на нас, а не на наблюдателей выплеснулась. А она каждому, как пластинка заевшая: Все в порядке, все спокойно, все под контролем! Под чьим контролем, я спрашиваю? Что ты ей уже наплел? Мне твои маневры уже…

- Подожди, - перебил я его, пытаясь поймать какую-то важную деталь в его словах.

- Чего мне ждать, я спрашиваю? - Моя прямая просьба пошла вслед за тонким намеком. - Чего мне на этот раз ждать? В последний раз я ее такой помню перед той аварией. Вроде, и говорит, и слушает, а сама за непроницаемой стеной. Чем тогда кончилось? Мало вам?

Он продолжал бушевать, но мне словно звук отключили. Поймал я ту деталь за хвост. Как только слово «непроницаемость» прозвучало.

Татьяна никогда не умела сражаться. Встречаясь с непреодолимой и подавляющей ее силой, она всегда ныряла в себя, как в самое надежное укрытие. Поначалу я ее улиткой называл, но со временем более точное определение нашел - подводная лодка. Люки в таком состоянии она задраивала намертво - не достучишься, не дозовешься. Улитку хоть выковырять или выманить можно, а тут приходилось ждать, пока она сама назад выберется.

Стасу я, естественно, рассказывать об этом не стал. Еще захочет, чтобы она и этому всех его костоломов научила - они эту бесчувственность перед любой операцией, как латы, натягивать будут.

Я только спросил его, чем он недоволен. Да, мы говорили с Татьяной о наблюдателях - о повышенной осторожности в их подразделении. Да, в результате разговора она сумела взять себя в руки - первый, самый сложный, день тому подтверждение. Да, она держит себя под контролем все время - что дает веские основания надеяться, что наблюдателям не удастся спровоцировать ее. В чем проблема?

Ответа у Стаса не нашлось, и он отключился, проворчав напоследок, что проблема не в чем, а в ком, из-за кого он скоро параноиком станет.

Ответ нашелся у меня. После того, как я добрых полчаса провалялся на шезлонге, раздуваясь от гордости за Татьяну. И за себя. Нет, ну какие мы с ней молодцы: я ей земные воспоминания вернул, а она выудила из них свое самое необходимое сейчас свойство. И, видно, заранее готовиться начала - отсюда и та легкая отстраненность в разговоре со мной. А я еще усомнился в ней - решил, что отцам-архангелам и к ней удалось ключик подобрать…

Минуточку, когда это так складывалось, чтобы нужное умение само собой в нужном месте и в нужное время появлялось? В смысле, не у меня. Причем, в родных пенатах даже мой непревзойденный закон надобности пару раз сбой давал. Пока я силой воли его не подкрепил. А Татьяне и до моего характера, и до моего опыта далеко.

Неужели они опустились до того, чтобы неопытностью … нет, даже не молодых сотрудников, а всего лишь соискателей пользоваться? Святые отцы-архангелы, это не о вас! Это уже не невинные шутки над одним из лучших профессионалов среди ваших подчиненных. Это, скорее, какие-то смутные силы у вас под носом орудуют, пока вы этими шутками развлекаетесь.

Кто же это может быть? Я уже задавался этим вопросом - до возвращения памяти Татьяны. Подозревал и наблюдателей, и внештатников, даже целителей - в превышении полномочий. Но судя по моему общению с ними - а также по неудаче, которую потерпело требование наблюдателей ликвидировать всех ангельских детей - ни у одного подразделения не было достаточного влияния на отцов-архангелов, чтобы заставить их переступить через основы основ нашего сообщества.

В конце концов, незыблемость их моральных принципов намертво впечатывается в сознание всех вновь прибывших ангелов в качестве образца для подражания на всю последующую вечность.

Значит, смутные силы действуют у них за спиной.

Подрывая, между прочим, не только понятие о неприкасаемости их принципов, но и всеобщую уверенность во всевидении их недремлющего ока.

Из чего следует святая обязанность любого ангела, обнаружившего следы порочной деятельности смутных сил, защитить авторитет и доброе имя своих образцов для подражания.

А именно, вывести смутные силы на чистую воду - прямо под всевидящее око.

В надежде, что оно заметит и акт героизма преданного сотрудника-одиночки.

И оставит его, наконец, в покое, перенеся всю тяжесть своего пронзительного взгляда на обнаруженных им предателей светлой идеи.

Вот пусть их потом и гоняют по бесконечной полосе препятствий, а преданный ангел, как и положено истинному герою, незаметно удалится со сцены и скроется…

Стоп, слушают же, как обычно! Потом додумаю, когда всевидящее око от меня отвернется. Хватит того, что я только что практически обязался раскрыть заговор смутных сил.

Дело за малым - вычислить их. В одиночном заключении. На заброшенном, уже необитаемом горизонте. В отсутствии каких-либо контактов и источников информации. Мысленные не считаются. Один вместо фактов громами и молниями в меня мечет, другой - словесным мусором засыпает.

Святые отцы-архангелы, внесите, пожалуйста поправку в протокол о моих намерениях: Надеюсь, что вы заметите акт небывалого героизма преданного сотрудника-одиночки.

Тьфу ты, прямо как напророчил этот балабол темный, когда разглагольствовал о том, как бы нам втроем с Татьяной в какой-нибудь заброшенный уголок сбежать и решать там в уединенном размышлении великие проблемы мироздания. Только почему-то в заброшенном уединении я один оказался…

Я вдруг замер. Мысленно - тело и так на шезлонге по стойке смирно, как колода, лежало.

Татьяну словно подменили после моего задержания.

Стас говорил, что она никого слушать не хочет.

Но имел в виду при этом себя и нашу земную компанию.

Кроме них, она общалась все это время только с бледной немочью и темным гением.

Первого сразу со счетов можно сбросить - мелковат еще, чтобы смутные силы через него действовали.