— Слушай, — говорю я, — какого черта? Мы с тобой, помнится, договаривались. А если бы я был с женщиной?

— Ты о чем?

— О чем? Ты же ко мне приходила. Хотя бы крышку на унитазе подняла.

— Скворцов — ты законченный идиот. Ты — больной! Ты всех и всегда подозреваешь. В каждом углу тебе мерещатся враги! Дурак!

Прозвучавшая ругань пролилась сладостным бальзамом. Но каков я! Бывшую жену не учуять! Про унитаз — дешевый прием.

— Я знаю, ты оставила себе ключи. Не стыдно? Что ты желала найти — лифчик на торшере или помаду на фужере? Перевод получила?

— Какой перевод?

— Как! — на этот раз уже я стал терять терпение. — Ты не получила извещение? Я выслала тебе деньги — десять долларов в счет погашения долга.

— Скворцов — ты полное ничтожество. Сунь свои доллары в…

Браниться она умеет, а вот ругаться — нет. Издержки гуманитарного образования, у меня — техническое. Возможная причина нашей размолвки, думаю, как раз в этом и заключается. Когда я впервые выругался в ее присутствии… в общем, она была крайне удивлена. Я — не меньше. Откуда она свалилась? Я — с планеты, название которой забыл при приземлении. Но она-то всю жизнь провела здесь! Не знать родного языка — странно и непростительно.

— Ты, наверно, меня ревнуешь? — с гордостью в голосе сказал я.

— Пошел ты…

В литературе данный прием называется повтор, если что — лингвисты меня поправят. Когда тебя посылают в одно и то же место, возникает вопрос… к слову, задница у нее роскошная. Вероятно, я сначала влюбился в задницу, а уж потом во все остальное.

Гора с плеч. Она все-таки была в моей квартире — плевать. Однако мой нос упорно подсказывал, что был и кто-то другой. Не думаю, что это Вадим. Этот другой зашел, когда она ушла — хитрец отменный. Кто на примете? Кандидатов не столь много — Костя и человек Григория Аркадьевича. Почему Костя? Он у меня однажды был, а зайти второй раз уже проще. Григорий Аркадьевич — сплав жестокости и сентиментальности. Я помню его глаза. «До развилки» — сказал он. В действительности Григорий Аркадьевич сказал — Дима, сколько можно ждать? Когда, наконец, ты ее грохнешь? Грохни, и я тебя отблагодарю. Пистолет — научи эту стерву стрелять. Я видел, как ты стреляешь — молодец. Прошу, научи Эллочку стрелять. Володя меня подвел — большое расстройство. Я же на Володю надежды возлагал. А она колготки порвала и ноготок сломала. Вся рубашка мокрая — ткнулась головой и плачет, дуреха. Пришлось успокоить — погладить по головке. Говорю — ребенок ты у меня несмышленый, не переживай, купим мы тебе другую машину. Цвет выберешь — не переживай.

Новый день — прекрасно. Когда-то я вставал, открывал кран и залезал в раковину. Кран хрипел, плевался и скандалил. Вода ледяная. Дима Скворцов — молодой, красивый, полный планов. Она спала. Дима ее целовал — осторожно прикасался и убегал на службу. Думаю — я устал. Всю жизнь только тем и занимался, что думал. С утра до вечера. Думать — мое наказание, а не призвание. И что? Я стал умней или богаче?

Ну пришел он — этот таинственный некто — в мою квартиру. Какой риск, если он знает, где сейчас находится Дима Скворцов. Бывшая жена тоже ушла — какой риск? Ему интересно? Но ты поставь вещь на место! Глянул и на место! Терпеть не могу бардак. А этот кто-то — явно полный кретин. Тронул и забыл.

Сколько уже? — Девять. Обычно в это время я уже стою перед домом Эллы Сергеевны. А сейчас и рожу побрить не успел. Интересно, где я видел незнакомку? Определенно, я где-то ее видел. Память еще цепкая — не сегодня, так завтра подскажет. А сейчас молчит и в этом интрига. А вдруг… я видел ее на мониторе в конторе Григория Аркадьевича? Господи, только не это, только не у Григория Аркадьевича.

Звонок в дверь. Что-то новое! Отправляюсь в прихожую — пара шагов. Щелкаю замком и понимаю, что забыл натянуть штаны.

— Привет.

Кажется, Тимур воспылал ко мне товарищеским чувством — не замечает моего вида. Сейчас выхватит пистолет и ткнет в мой волосатый живот. И чтобы уважить парня, кручу подсечку и валю его с ног — пистолет-то на предохранителе. На серванте мебельной фабрики имени Эрнста Телля у меня стоит ваза — приз республиканских соревнований по стрельбе среди работников правоохранительных органов. И вот эта ваза разлетается на сотню осколков, один из которых едва не угодил мне в глаз. Этот идиот держит патрон в патроннике! Пуля не долго гуляла по комнате — влипла в стену. А если бы я сделал ремонт?

Нормальный парень Тимур, но дурной. Вероятно, он понимает насколько дурной, и впервые на его лице вижу слабую тень сожаления. Значит, парень еще не окончательно потерян для общества, однако ему придется долго и упорно работать, прежде чем влиться в наши с вами ряды. Но надежда присутствует, что уже не плохо.

— Научишь? — спрашивает Тимур и поднимается с пола.

— Без проблем, — отвечаю я и подтягиваю трусы. Они у меня находятся в той критической зоне, когда их наличие или отсутствие не играет никакого значения.

— Ты что, типа, спецназ?

— Вроде того, вот только пенсию мне, типа, забыли выписать. Кофе пьешь?

Мы пьем кофе — еще один шаг в укреплении корпоративного единства.

— Дима, — говорит Тимур, — ты мне сначала не понравился. Гонора много.

Он прав — сколько во мне гонора! Я всегда от него страдал. Думал — собственное достоинство, оказывается — гонор.

— И живот у тебя, — подсказывает Тимур. — В зал сходи. Живот это плохо. Ты должен его видеть, а что видишь ты?

Тимур мне нравится. О чем думает, о том и говорит. А говорит крайне мало и неохотно. Сегодняшний разговор что-то невиданное, пресс конференция перед многочисленными корреспондентами, годовой отчет. А живот — нормальный. Я и муху сейчас могу рукой поймать — только ее нет. Для непосвященных — муха и вовсе не муха. Реакция еще сохранилась. Вот она летает, а вот и нет мухи. Таким образом Дима Скворцов себя проверяет — насколько он стар.

Пятнадцать минут, а прежде требовалось десять. Взгляд в зеркало — пиджак на одной пуговице, ботинки — они мне всегда нравятся, и слегка серое лицо. Сейчас мы поедем. Кожаные сиденья — я в них утону. Если у меня когда-нибудь будут сумасшедшие деньги, ни за что на свете не куплю себе джип! Не хочу, чтобы мной кто-то управлял.

— Здесь деньги, — объясняет Григорий Аркадьевич и показывает. К чему он это делает? Денег много. Никогда прежде не видел такую огромную сумму.

— Сейчас мы поедем и эти деньги отвезем. Тимур! Сколько раз тебе говорить! Опять жуешь! Ты что — корова?

Тимур стушевался и, вероятно, проглотил жевательную резинку. Смотрит смущенно — хозяин всегда прав.

— Дима, максимум внимания. Ты сегодня какой-то взъерошенный. Все в порядке?

— Максимум внимания, — повторил я.

— Молодец. Портфель возьмет Тимур. Не потеряешь?

Григорий Аркадьевич шутит. У Григория Аркадьевича прекрасное настроение. Опять спектакль — к чему он? Почувствовать ответственность? Вряд ли. Мы и без того ответственные — нам за это платят. Григорий Аркадьевич спокоен — перебирает четки. Мы сидим и наблюдаем, как он их перебирает. Опять портфель. Один и тот же снаряд не падает в воронку дважды. Значит, следует ждать что-то новое. Мы ждем — сидим и молчим. Закопошилось предчувствие, взмокли ладошки, и стало тоскливо в груди. Вроде, как ты собрался в дальнюю дорогу. Билет в кармане, чемодан собран, а душа не лежит, а почему — ты не знаешь. Мы сидим и ждем. Смотрю на свои ботинки — с них все и началось. Ботинками все и закончится. Я не мистик, я в этом уверен. В любом важном деле, главную роль играет мелкая деталь. Афтондила я не догнал — развязался шнурок. Я бежал и думал, когда на него наступлю и наступил — растянулся на мостовой. Тогда я не понял — и почему развязался шнурок, и почему я на него наступил. Случайность — рядовая закономерность. Я не фаталист, я — циник. Я мог всадить в спину Афтондилу обойму — не всадил. Забыл про пистолет. Афтондил стрелял дважды — бестолково, глупо, как стреляют со страха. Наверно, я старею — причем здесь Афтондил? А Григорий Аркадьевич — причем?