Сознание трубило тревогу, и принуждало Веру требовать возвращения в свою привычную жизнь любой ценой.

– Я должна работать. Я должна работать. Мне надо домой, – шептали ее побелевшие губы, но женщину никто не слушал. Не Верин безумный бред, а ее поломанные кости голени, торчащие в разные стороны кости, привораживали внимание случайных свидетелей происшествия.

Владелица фруктового магазина, уже в который раз, рассказывала любопытным историю столкновения БМВ со стареньким мопедом, тем более она знала Веру, как частую покупательницу, которая хотя и долго приценивалась к овощам и фруктам, но покупала всегда одно и тоже: килограмм яблок и один парниковый огурец.

Вера не понимала, как можно говорить о такой чепухе, когда она в любом случае, больная или покалеченная, должна завтра пойти на работу. Эту простую истину не понимали и мужчины в белых халатах, везущие ее на «скорой помощи». Вера по дороге в больницу подробно объяснила: что с понедельника ее ждут чистоплотные старики и старушки, что ее муж без нее покончит с собой, потому что он травмированный психопат; что дети погибнут пойдут по миру, так как не кому будет о них заботиться; поэтому ее надо везти не в больницу, а домой!

В приемном покое с Верой обращались, как с глухонемой. Доказывать самой себе, что у нее нет права болеть было бесполезно. Только после слов хирурга у каталки, на которой ее, по-видимому, собирались держать вечность, смысл произошедшего с ней несчастья стал доходить до ее разума.

– Двойной открытый перелом левой голени – будем оперировать, в два этапа. Травма позвоночника, осколочный перелом – оперировать не будем, корсет на грудную клетку.

Лежа на операционном столе, Вера успокоилась, ибо все плохое, что могло произойти, уже произошло, и пытаться поменять прошлое, все равно, что наступить на собственную тень.

На следующий день прооперированную Веру навестил Арсеен. Он был горд тем, что о его супруге написала местная пресса. Арсеен с удовольствием съел больничную еду, предназначенную для Веры, и развеселился и стал заигрывать с тремя другими женщинами, что лежали в больничной палате на соседних койках. На прощанье, он горько порыдал, а потом бодро отправился домой.

На больничной койке Вера у нее появилось время о жизни на несколько лет вперед. В газетной статье Вере приписали 10 лет к ее настоящему возрасту, и это не являлось опиской, так как год ее жизни в миграции за три пойдет, а последние два года в замужестве десяток стоит.

Особенно хорошо ей думалось ночью, при выключенном свете, но мыслила она с трудом, потому что в ум пробирались наркотические цветные и веселые сновидения.

Вера готовилась ко второй операции, когда ее навестил и Витя, он приехал в больницу вместе с Арсееном. Мальчик явно смущался своего присутствия в женской палате, он с кислым видом поглядывал на свою любимую маму и чувствовал себя виновным в том, что с ней произошло. Он всегда себя так чувствовал, когда маме было плохо.

– Вить, как ты добрался до больницы? Ведь сюда автобусы не ходят? … На скейтборде? … Все 15 километров? … Сзади мопеда, который вел Арсеен?

Вера не могла поверить своим ушам. Вот этого-то она и боялась!

– Витька, Арсеен болен на голову, но ты-то сам, о чем думал, когда цеплялся за его мопед? Это же опасно для жизни, тем более, когда за рулем сидит Арсеен.

– Мама, Арсеен не лихач, он ехал он очень осторожно, со скоростью 50 километров в час! А что ты так беспокоишься? Ты меня знаешь, я такие трюки на скейтборде делаю. У нас в Фландегем парк для скейтбордистов открыли, прямо за станцией. Некоторые вещи у меня получаются «клево», но ехать с Арсееном – это шик!

– Я думаю, что «шиком» будет то, что сейчас же отправишься домой пешком. Жди меня дома и звони каждый день. А опять приедешь, встану и шею намылю, как следует.

– Мам, встань! Вот будет здорово!

Когда Витя ушел, Вера обратилась к Арсеену, уже по-бельгийски.

– Арсеен, зачем ты устроил этот цирк с Витей, ты рисковал его жизнью, – сказала она с грустью, но что можно взять с травмированного на голову, только пожалеть его самого.

– Боже, помоги мне встать на ноги, как можно скорей!

В ночь перед второй операцией она растерялась, ей вдруг стала страшно жить. Она устала бояться быть высланный из страны, где уже который год учатся дети, где у нее есть, какой-никакой, но муж.

Каждый месяц Вера привычно приходила в администрацию Ревеле, чтобы получить месячное разрешение на проживание в Бельгии. Пока секретарь искал в компьютере информацию из комиссариата, она играла роль любимой собачкой Герасима с камнем на шее, хотя ей никогда не нравился рассказ Тургенева «Му-Му».

С чем она осталась, муж инвалид, Катя с Кобой обратно во Франции неизвестно, чем занимаются, внучка Эмили растет, словно у нее нет бабушки вовсе. Витя воспитывается на примере Тани, а Таня вообще отказалась от семьи.

Последние два года провела она или на работе. или в больнице, где лечился Арсеен, а когда его подлечили и выписали домой, то стал буянить. Когда он буянил, то крушил мебель, когда успокаивался, то жаловался на ленивость Виктора и на упрямство Танюши. Вера каждый раз уговаривала мужа потерпеть, пока дети не подрастут и не разъедутся, кто куда, как это сделала Катя, но Арсеен ждать не хотел, так как готовился к смерти, а от домашнего врача требовал полного выздоровления, хотя быть больным уже стало его профессией. Доктора периодически укладывали инвалида на больничную койку и тогда, для Веры начинался вокзальный марафон.

После работы заскакивала она в поезд, потом – в трамвай. Выйдя из трамвая, бежала она по улицам больничного городка, чтобы хоть часок побыть с мужем и поддержать его, как это положено жене. Через час свиданий, Вера начинала свой марафон в обратном порядке. И так, изо дня в день. Этим она искупала свою вину перед Женей, когда сама отказалась быть его женой, а он недолго прожил без нее.

Траурное известие о гибели Жени пришло в начале года. Об этом ей сообщила мама коротким предложением.

«В феврале Женя угорел от угарного газа».

И все. Просто и совсем нестрашно.

Первое, что пришло в голову, что теперь у детей не будет проблем с будущей легализацией в Бельгии.

Вера сообщила детям о смерти их отца, также просто, как услышала сама. В какой-то момент она вдруг сама содрогнулась от горя, которое пришло в ее жизнь: она стала разведенной вдовой при живом муже, а дети сиротами.

Почему же она жалела детей больше, чем себя?

Они с Женей любили друг друга. Да, их брак не сложился, но он был их осознанным выбором, который диктовала им молодость и первая взрослая любовь.

Таня и Витя приняли известие о смерти спокойно. Дети сидели на диване и словно ждали продолжения этой новости, но добавить к сказанному Вере было нечего, кроме, как повторить: «Папа вас очень любил».

Потом все трое помолчали немного и разбрелись по своим комнатам.

Катя, услышав новость о смерти отца по телефону, честно призналась, что ей было стыдно перед Кобой, потому что весть о смерти отца она встретила равнодушно, словно знала заранее.

Витя не знал, как ему надо реагировать на смерть папы, он еще жил ожиданием отцовских отношений в Арсееном. Родного отца мальчик помнил только по воспоминаниям его матери, которая всегда убеждала Витю в том, что папа его очень любил, что он сам отказался жить с ним, потому что не мог избавиться от зависимости к водке.

Зато Танюшу это известие пошатнуло. Ее сердце скорбело от горя, но своею скорбью делиться с мамой она не собиралась. В последнее время девочка предпочитала жить невидимкой, как дома, так и в школе, а теперь она не только тупая иммигрантка, но и сирота, которой некому защитить.

«Сирота. Папа умер, а при живой маме, я стала круглой сиротой. … Кто я такая? Я не старшая, я не младшая, а какая-то … средняя. Раньше меня защищала Катя, а она приехала и ни разу со мной не поговорила. Теперь она чужая, у нее есть Эмили и Коба, а у нас с Витей никого. Витька дружит со своим скейтбордом, а я сама с собой. В школе я никто, я бездарь, хотя умнее многих. Арсеен – шакал, травмированный на голову, все что-то вынюхивает, высматривает. Как он может рыться в моих вещах! Если он опять попробует ко мне прикоснуться, то я его глаза выцарапаю! Как мама не понимает, что Арсеен никогда не заменит нам отца! Папа мертв».