Только вышел Мичюда, как в дверях появился второй, секретарь ЦК Компартии Литвы товарищ Ицикас Мескунас, которого мы больше знали по партийной кличке Адомас. Тепло поздоровавшись со мной, Адомас попросил Снечкуса выйти в соседнюю комнату. Минут через пять они вернулись, и Адомас сказал:
— Мы посовещались и решили открыть тебе один секрет: Александр готовится к выполнению особого партийного задания и находится в Москве на конспиративном положении. Но тебе завтра с братом устроим свидание.
Брат Александр в Москве. Вот это сюрприз! Я был уверен, что он в Казани и все еще работает уполномоченным Совнаркома Литовской ССР по делам эвакуированных из республики граждан.
С нетерпением начал ждать встречи с братом.
Под вечер Снечкус пригласил в кинотеатр «Ударник». Никогда не бывал в таком огромном зале. Показывали сборник киножурналов «Ночь в Белграде». В этом коллективном культпоходе приняли участие Председатель Президиума Верховного Совета Литовской ССР Юстас Палецкис, Председатель Совета Народных Комиссаров республики Мячисловас Гядвилас, Народный комиссар внутренних дел Александрас Гузявичюс, а также Мира Бордонайте и некоторые другие товарищи. По пути в кино ко мне подошел Гузявичюс, обнял за плечи и спросил:
— Ты самый младший брат Александра?
— Я младший и единственный его брат.
Так и познакомились, хотя заочно мы вроде уже давно были знакомы. В 1940 году, после свержения фашистской власти, в квартире моих родителей в Каунасе, на площади Венибе, 2 (теперь площадь Ю. Янониса), некоторое время располагался Центральный Комитет Компартии Литвы. Здесь происходили заседания, различные совещания, постоянно бывали руководящие партийные работники, в том числе и Гузявичюс. Он подружился с нашей семьей, особенно с братом Александром, который впоследствии был назначен на должность помощника первого секретаря ЦК. Со слов Александра уже тогда он слышал о том, что один из сыновей Яцовскиса служит в армии оперуполномоченным Особого отдела НКВД. А нам, армейским чекистам, было известно, что революционер-подпольщик А. Гузявичюс назначен Народным комиссаром внутренних дел республики.
Во время нашей встречи в Москве я не знал, что Гузявичюс к тому же и писатель, автор многих произведений, что, еще находясь в заключении в фашистском застенке в условиях жестокого тюремного режима, он начал свою нелегкую творческую деятельность. Народного комиссара внутренних дел я почему-то представлял молчаливым, строгим человеком и был приятно удивлен, встретив остроумного собеседника, сочетавшего в себе простоту и доброжелательность. По дороге в кинотеатр Гузявичюс рассказал какую-то смешную историю, чем всех изрядно развеселил.
Позже, когда возвращались в гостиницу, нарком спросил меня, не осталось ли в бывшей литовской 179-й стрелковой дивизии кого-либо из литовских чекистов. Ответив, что я там был последним, сообщил ему адрес моего школьного товарища, бывшего работника НКВД Литовской ССР Гдалия Йоэльсаса, который находился в эвакуации в далеком Узбекистане, в городе Самарканде. Гузявичюс этот адрес себе записал.
Засиделся в гостях допоздна. В общежитие школы НКВД СССР не пошел — наступил комендантский час. Нелегально переночевал в гостинице «Москва» на 13-м этаже у своего учителя по школе Генрикаса Зиманаса — это была еще одна приятная встреча.
К станции метро «Дзержинская» пришел задолго до назначенного часа. Слишком велико было желание увидеть брата, разузнать у него поподробней о родителях и близких, о друзьях-товарищах. Топаю по тротуару взад-вперед, и все мои думы неизменно возвращаются к нему, к брату…
Вспомнил, как Александр под Каунасом в Лампеджяй застал меня на месте «преступления». Было мне тогда лет 12, ему — 15. Я тогда как умел написал на кусках картона лозунг «Долой фашизм!», на других — «Да здравствуют коммунисты!». Прибил эти картонки к палочкам, воткнул их в землю на берегу Немана, а сам сел поблизости с удочкой вроде рыбку ловлю — уж больно хотелось увидеть, как прохожие будут читать мои плакаты.
Брат тоже сюда пришел, сел рядом, смотрит на поплавок и молчит. Мне показалось, что очень долго мы с ним так молча сидели, пока он не кивнул в сторону плакатов:
— Твоя работенка?
Отрицать не было смысла. Я всхлипнул и сквозь слезы стал оправдываться:
— Все вы против фашистов… тайно действуете… мне одному… не доверяете…
Александр улыбнулся, привлек меня к себе и обнял за плечи:
— Ладно, ты тоже будешь исполнять поручения. Но с одним условием — сам без меня ничего не делай! Согласен?
Я дал обещание.
С тех пор, когда Александр выполнял какое-либо задание старших товарищей — передать кому-нибудь записку или что-либо устно сообщить, он брал меня с собой, оставлял ждать его где-нибудь на улице, а сам уходил куда-то за угол. Вскоре он появлялся, и мы возвращались домой.
Я был счастлив — мне доверяли!
Позднее Александр принес домой и читал мне нелегальную газету «Раудонасис мокслейвис» («Красный школьник»), и мы из нее узнали, что в Каунасе действует подпольная пионерская организация. Вскоре и я стал пионером.
А как он здорово обвел полицейских во время обыска! Нагрянули они, как всегда, ночью, и чиновник охранки П. Бурба тут же бросился к Александру:
— Имеешь «Шлуоту»?
«Шлуота» — сатирический антифашистский журнал, издававшийся подпольно в 1934–1936 годах группой художников-революционеров. А в переводе на русский шлуота — это метла.
— Имеешь «Шлуоту»? — повторил свой вопрос Бурба.
— Одна, вроде, имеется, могу принести, — невозмутимо ответил Александр.
— Отдай ее немедленно! — прорычал Бурба. Нетерпение его разбирало.
В сопровождении полицейского Александр не спеша отправился на кухню и вскоре вернулся с метлой в руках.
Бурба побагровел от злости:
— Он еще издевается! Я требую коммунистическую «Шлуоту»!
Брат только пожал плечами:
— А я думал, что вам нужна метла…
Бурба уже не раз производил обыски в нашей квартире и знал каждый ее закоулок. Когда он прежде в прихожей открывал дверцу хозяйственного шкафчика, то с ехидством произносил:
— Здесь они всегда свои грязные пустые бутылки хранят!..
И в этот раз Бурба отворил дверцу шкафчика, но тут же с размаху захлопнул ее и выругался:
— Опять эти проклятые бутылки!
А под бутылками в оборудованном тайнике в ту ночь хранились экземпляры журнала «Шлуота», которые Александр вместе с коммунистом К. Тринкунасом после распространили среди учащихся Каунасского техникума.
Вскоре брата, Тринкунаса и еще трех товарищей из техникума исключили за организацию забастовки учащихся.
И тогда Александр уехал учиться в Бельгию…
Так мы всем говорили, даже его самым близким товарищам. Но мы-то знали, что партия тайно послала его в Москву, на курсы при Коминтерне. Вернулся он из «Бельгии» квалифицированным радистом и с 1936 года поддерживал радиосвязь с Исполкомом Коминтерна. Меня также готовил к этой работе, обучал азбуке Морзе…
…Сильный толчок в спину прервал мои воспоминания. Обернулся. Брат!..
Долго бродили московскими улицами, рассказывали друг другу о пережитом, делились мыслями о том, что ожидает нас впереди. Однако о своей предстоящей секретной работе брат не проронил ни слова!
Дважды объехали все стации метро. Для брата поездка в метро дело будничное, повседневное, а для меня это целое событие! Смотрел во все глаза и не мог наглядеться на чудо, созданное руками человека под землей. Всюду образцовый порядок, чистота. Невольно вспомнил Берлинский метрополитен, в котором довелось кататься в детстве — в 1930 году. Неуютный, тесный, мрачный, напоминающий подвальное помещение. Даже нет никакого сравнения с Московским!
Завтра мне уезжать. Пошли с братом сфотографироваться на память — кто знает, когда доведется, а может, и не доведется снова встретиться. Прощались молча. Только теперь я почувствовал, как близок и дорог для меня брат, как сильно я его люблю. Никогда еще не приходилось так тяжело расставаться. Я все время испытывал какое-то странное, непривычное чувство щемящей тоски и боли…
