Помню, еще в Вильнюсе Бельтюков нам, молодым работникам, растолковал особенности чекистских званий:
— Сержант государственной безопасности носит в петлицах два кубика, и это соответствует общевойсковому званию «лейтенант». Младший лейтенант госбезопасности соответствует армейскому старшему лейтенанту, лейтенант госбезопасности носит шпалу, как и капитан в войсках, а капитан госбезопасности — три шпалы — это подполковник. Далее идет майор госбезопасности — он носит ромб, и это уже первое чекистское генеральское звание…
Московский товарищ и Бельтюков со мной имели особый разговор. Они сообщили, что по штатам военного времени в Особом отделе дивизии предусмотрена должность следователя, на которую решено назначить меня.
— Но ведь я не имею никакого юридического образования, — пытался было я возразить.
Бельтюков протянул мне изрядно потрепанные Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы РСФСР и приказал:
— Тебе необходимо за два дня изучить эти две книжечки и приступить к работе. Все остальное постигнешь на практике.
Что ж, приказ есть приказ! Остаюсь в отделе. Возвращаться в полк нет надобности, ибо все мое богатство при мне — в вещевом мешке.
В штабе дивизии я узнал, что наш 29-й стрелковый корпус вошел в состав 22-й армии. Кроме 179-й стрелковой дивизии в корпус, который в условиях действующей армии перестал быть территориальным литовским формированием, вошли 23, 126, 188-я стрелковые и 48-я танковая дивизии.
О местонахождении частей литовской 184-й стрелковой дивизии пока ничего достоверно не было известно. Ходили непроверенные слухи о том, что во время отступления из Варенского летнего учебного лагеря на юге Литвы дивизия и некоторые отдельные корпусные подразделения были окружены крупной танковой группировкой гитлеровцев. Кое-кому удалось прорваться к своим, но многие погибли или попали в плен.
Также не знали мы и о судьбе курсантов Вильнюсского пехотного училища. Правда, одна небольшая группа курсантов во главе с майором Пятрасом Саргялисом, в первые дни войны оставленная для охраны своего летнего лагеря около города Швенчёнеляй, вышла к своим в районе Невеля. Эта группа была направлена на восток по тому же маршруту, что и наша дивизия. Основной же курсантский состав был выведен из летнего лагеря в сторону Вильнюса, и никто не знал об их дальнейшей судьбе.
Тем временем я постепенно начинал входить в круг своих новых обязанностей — допрашивал задержанных, военнослужащих, отставших от своих частей, возбудил дело в отношении членовредителя, который прострелил себе ладонь левой руки. Врачи определили — стрелял с очень близкого расстояния, почти в упор, ибо вокруг пулевой раны и в поврежденных от ранения тканях обнаружили обилие пороховых инкрустаций.
Обвиняемый даже не пытался отпираться — признался, что испугался передовой, хотя и пороха еще не нюхал.
Полки дивизии получили пополнение — прибыло много новичков. С ними я провел немало бесед о необходимости высочайшей революционной бдительности, особенно в тех трудных условиях, в которых дралась с врагом наша дивизия.
9 июля соединения нашей армии, не закончив сосредоточения и развертывания, вынуждены были вступить в бой с противником на рубеже Идрица, Дрисса, Витебск.
Стояла сильная жара. Несколько дней полки 179-й стрелковой дивизии вели бои с превосходящими силами противника. Тогда мы еще не могли знать, что против 6 стрелковых дивизий, которые входили в состав 22-й армии, брошено 16 дивизий, в том числе 3 танковые и 3 моторизованные.
Упорно обороняя каждый мало-мальски выгодный рубеж, контратакуя, мы отходили на восток…
Мои воспоминания внезапно прервал телефонный звонок. Поступило приказание утром 4 августа явиться на НП дивизии. Причина вызова уже была известна. Дело в том, что Бельтюков был переведен к другому месту службы. На должность начальника Особого отдела дивизии пришел новый человек. Очевидно, он хотел познакомиться со мной, дать указания по работе.
Полдень. Солнце стояло над головой и безжалостно палило. Шел я проселочной дорогой, местность на этом участке знал плохо. К счастью, встретившийся мне командир из штаба разъяснил, как попасть на дивизионный НП.
Я представился своему начальнику. Он в это время беседовал с незнакомым майором и просил меня подождать. Оглядываюсь: для наблюдательного пункта выбрана большая воронка от бомбы на вершине небольшого холма. Никаких щелей, укрытий нет. За холмом — неширокая река Ловать, а на ее западном берегу окопался противник. Новый командир дивизии полковник Николай Гвоздев, сидя на плащ-палатке, что-то обсуждал с начальником артиллерии дивизии подполковником Дмитрием Плеганским. Тут же находилось и другое дивизионное начальство: Немного в стороне у полевого телефонного аппарата сидел связист и монотонно вызывал:
— «Лебедь», «Лебедь», я — «Чайка»… «Лебедь», я — «Чайка»…
Капитан-артиллерист наблюдал за расположением противника в стереотрубу.
Начальник политотдела дивизии полковой комиссар И. В. Евдокимов рассказывал сидящим вокруг политработникам о том, что в составе 22-й армии воюет сын героя гражданской войны Василия Ивановича Чапаева — капитан Александр Васильевич Чапаев. Он командует артиллерийским противотанковым дивизионом, который в недавних ожесточенных боях успешно отражал атаки вражеских танков, наступавших вдоль шоссе Городок — Великие Луки.
— Надо, чтобы личный состав знал — в наших рядах сражается сын Чапаева! Надо рассказать, как геройски он воюет! Это известие поднимет боевой дух бойцов, — увлеченно говорил полковой комиссар.
В период буржуазного правления мне в Каунасе довелось не менее десяти раз смотреть фильм о Чапаеве, на который фашистская цензура то накладывала, то снимала запрет. С какими искренними переживаниями рабочий люд каунасского предместья Вильямполе в кинотеатре «Унион» следил за действием на экране, как эмоционально он реагировал на эпизод гибели Чапаева в водах реки Урал. Многие плакали. «Было бы интересно посмотреть на сына Чапаева, продолжателя дела своего легендарного отца». — подумал я.
Мои размышления прервал начавшийся минометный обстрел. Мины в основном ложились в стороне от нашей воронки. Но вдруг одна из них влетела в наше нехитрое убежище, ударилась о противоположный край воронки и… не взорвалась.
Все как подкошенные упали наземь. В том месте, куда в песок вонзилась мина, угрожающе торчали крылышки стабилизатора.
Слышу голос командира дивизии:
— Воем уходить немедленно!
Осторожно друг за другом выползаем из ямы. Когда мы отползли на безопасное расстояние и, обессиленные, свалились в окоп, подполковник Плеганский, тяжело дыша, сказал:
— Думаю, что нас спас рыхлый песок!
Может быть, и так… А может, мы обязаны рабочим-антифашистам, изготовившим такую мину? Как знать…
Новый начальник Особого отдела дивизии, отдышавшись, пожал мне руку и полушутя сказал:
— Ну вот, наше знакомство состоялось. Такое вовек не забудешь! А теперь о деле. Мы направляем вас, товарищ Яцовскис, в корпус на совещание-инструктаж следователей особых отделов.
Этой командировке я очень обрадовался — прежде всего, там можно набраться профессионального ума-разума, а кроме того, в разведотделе корпуса я надеялся встретить своего школьного товарища Леонаса Мацкевичюса — он там служит переводчиком. В свое время в 9-м пехотном полку литовской армии мы вместе состояли в одной подпольной коммунистической ячейке, а после образования 29-го литовского стрелкового территориального корпуса он работал литературным сотрудником редакции корпусной газеты на литовском языке «Раудонарметис» («Красноармеец»). Когда после допроса мы отправляли в штаб корпуса пленного ефрейтора, я, пользуясь оказией, через конвоиров послал другу коротенькую записку. Теперь, возможно, и увидимся.
В мое распоряжение была выделена грузовая автомашина-полуторка. Наш путь лежал через Великие Луки и совхоз «Ушицы», в окрестностях которого разместился Особый отдел корпуса. Великие Луки сильно пострадали от налетов вражеской авиации. Многие здания разрушены до основания. К моей большой радости, почта уцелела и действовала — принимала письма, телеграммы, продавала марки. Отправил весточку по следующему адресу: Москва, Центральный Комитет ВКП(б), вручить первому секретарю ЦК КП(б) Литвы тов. Антанасу Снечкусу. Написал, что нахожусь в действующей армии, сообщил свой адрес — Полевая почта № 609. Сделал я это в надежде на то, что это известие дойдет до родителей и брата, если им только удалось эвакуироваться из Каунаса.
