В Клин прибыл поздно вечером, замерзший, усталый, голодный. К счастью, у меня не было никаких вещей: полупустой вещевой мешок, кожаная полевая сумка через плечо и трофейный немецкий парабеллум на ремне — все мое богатство.

Разыскал районный отдел НКВД. Зашел, предъявил документы. Дежурный долго вертел в руках мое удостоверение личности и командировочное предписание, но, когда увидел запечатанный пакет с адресом «Отдел кадров НКВД СССР», всякие сомнения у него как рукой сняло, провел меня в пустой кабинет и разрешил там переночевать. Помещение не отапливалось, и только в дежурке стояла «буржуйка» с трубой, выведенной наружу через окно. Спал на полу. Не замерз — выручили добротный военный полушубок да валенки.

Весь следующий день провел в Клину в поисках попутного транспорта. Только вечером повезло — поехал прямо в Москву!

На Ленинградском шоссе военный патруль тщательно проверил документы, и нам разрешили въехать в затемненный город. Время позднее — около половины одиннадцатого. Выпрыгнув из кузова грузовика, долго стоял на одном месте. От сознания того, что впервые в жизни нахожусь в столице нашей Родины, сердце начало чаще биться.

Подошел к милиционеру и спросил, как пройти в военную комендатуру. Он объяснил, что она находится на 2-й Мещанской, но, так как скоро начнется комендантский час, я туда не успею добраться. Пропуска для передвижения в ночное время у меня, конечно, нет, и, во избежание недоразумений при встрече с патрулем, милиционер дружески посоветовал:

— Видите, на той стороне площади мерцает синий огонек? Попросите, может, там разрешат вам переночевать.

Открываю дверь. В комнате светло и тепло, за столом сидят несколько сотрудников милиции. Объясняю, что прибыл с фронта в распоряжение отдела кадров наркомата. Проверяют документы:

— Следователь Особого отдела НКВД, свой человек!

Отвели в отдельную комнату с чисто застеленной постелью. Показали, где умыться. Впервые после долгих месяцев сплю не в землянке, не на полу, а в нормальной кровати.

Проснулся поздновато. Умылся, оделся и вышел в дежурку. За столом сидит незнакомый товарищ, — видимо, сменились дежурные.

Надо рассчитаться за проживание в милицейском общежитии. Спрашиваю:

— Сколько я должен заплатить за ночлег?

— Ничего не надо! Мне передали, что вы не были пьяным.

Я в недоумении:

— А при чем тут пьяный или не пьяный?

— Как при чем? Ведь здесь вытрезвитель! — говорит милиционер. — Вы-трез-ви-тель!!! — по слогам повторил дежурный, удивляясь, что я не знаю этого русского слова. Объяснил, что сюда для протрезвления доставляют пьяных!

— А-а-а! — протянул я, в конце концов разобравшись, где переночевал. — А у нас в Литве пьяных просто спускают в холодный подвал.

Невесело улыбаясь, вышел на улицу: уж больно по-чудному получилось — непьющий человек провел первую ночь в Москве в вытрезвителе!.. Ирония судьбы!

Отправился на Кузнецкий мост, там бюро пропусков НКВД СССР.

Доброжелательные москвичи подробно объяснили, как туда проехать, где следует повернуть направо, где налево. Хожу туда-сюда, ищу, где же этот мост. Не нахожу. Опять спрашиваю у прохожей.

Та смеется:

— Ведь вы же стоите на Кузнецком мосту!

Оказывается, Кузнецкий мост — название улицы.

Разыскал наконец бюро пропусков. В одной стене — множество окошек, у противоположной — кабины с телефонами. Вижу, как из одной выходит комиссар милиции. От неожиданности обомлел. Потом во все горло закричал:

— Раполас!

Обнявшись, расцеловались.

Раполас — партийная кличка ответственного работника Компартии Литвы Фридиса Крастиниса в период фашистской диктатуры. Мы с ним не виделись два года, может, даже все три. В памяти встают воспоминания о нелегальных встречах в темных улочках каунасского предместья, необычная поездка в город Ионаву в 1939 году. Я его тогда возил на малолитражном автомобиле английской марки «Морис-минор». Из Ионавы Крастинис должен был доставить в Каунас пишущую машинку, на которой долгое время печатался орган Каунасского районного комитета партии нелегальная газета «Революцинис дарбининкас» («Революционный рабочий»). По дороге мы натолкнулись на полицейский кордон, который пытался нас задержать. Еле проскочили, удрали! Крастинис тогда разыскивался фашистской охранкой. Попади мы в руки полиции, да еще при наличии этой пишущей машинки — пришлось бы очень туго!

Крастинис сообщил мне радостную весть — в гостинице «Москва» проживают первый секретарь ЦК КП Литвы Антанас Юозович Снечкус и еще несколько видных деятелей республики…

Секретарша одного из отделов управления кадров доложила о моем прибытии начальству.

Беседовал со мной помощник начальника отдела кадров, майор госбезопасности.

— Когда прибыли в Москву, как доехали?

— Вчера поздно вечером, все хорошо, благополучно.

Приняв от меня запечатанный пакет, он вскрыл его, внимательно прочел находившиеся там документы и вдруг громко рассмеялся. Потом, все еще улыбаясь, сказал:

— Характеристика что надо! А рассмешила меня запись: «спиртного не пьет». Это так?

— Да, так.

— И наркомовских 100 граммов на фронте не пили?

— Нет, не пил.

— Ну что ж, будем считать, что это хорошо. Завтра вам выдадут новое предписание, а пока получайте пропуск на проживание в общежитии школы НКВД СССР — адрес узнаете у секретаря.

Затем помощник начальника отдела кадров официально сообщил, что я утвержден в должности следователя Особого отдела НКВД вновь формируемой литовской стрелковой дивизии Московского военного округа.

— Денек-другой погостите в столице, а затем к месту назначения. Адрес: Горьковская область. Куда явиться, сообщит военный комендант города Горький.

Получил командировочное предписание, продовольственный аттестат и литер на проезд по железной дороге из Москвы в Горький. Помощник начальника пожал мне руку на прощание, пожелал успеха в работе…

Мне бы уже пора уходить, а я, растерянный, все топчусь в кабинете.

Майор госбезопасности вопросительно взглянул на меня:

— Вам что-нибудь не ясно?

— Мне бы родителей в Казани навестить…

— Что вы, это же совсем не по пути! Географию изучали?

— Я хорошо знаю, где Горький, а где Казань. Но разрешите повидаться с родителями. Ведь, может, в последний раз!..

— Я не могу этого разрешить, — ответил кадровик. — Идет война. Сами понимаете.

Полчаса спустя я уже стучал в дверь указанного Крастинисом номера гостиницы «Москва» на шестом этаже. Дверь открыла Мира Бордонайте — супруга товарища Снечкуса, которого в подполье мы называли Матас.

Антанас Юозович Снечкус все такой же, каким мы его привыкли видеть, — бодрый, убежденный в нашей победе, полный энергии. Он начал расспрашивать о положении на Калининском фронте, о нашем наступлении. Узнав, что я попадал в окружение, подробно расспрашивает о моем пребывании в тылу врага, интересуется, как я выходил к своим. Кое-что заносит в маленькую записную книжку. Позднее я узнал, что он теперь и начальник штаба партизанского движения Литвы.

Зашел разговор о родителях. Товарищ Матас спросил, не думаю ли я их навестить в Казани. Я рассказал ему, что съездить туда мне не разрешили в кадрах. Антанас Юозович сидел, слегка наклонив голову, и пальцами левой руки пощипывал усы. Мне был хорошо известен этот жест: значит, он внимательно слушает. Неопределенно покачал головой и опять сделал какую-то пометку в книжечке.

Во время нашей беседы к товарищу Снечкусу пришел мой старый знакомый — бывший комиссар батальона Вильнюсского пехотного училища Анатолиюс Мичюда. Рослый, плечистый, красивый, старший политрук с возмущением жаловался на то, что его маринуют в тылу, не посылают на фронт воевать.

Снечкус его успокаивал:

— Еще навоюешься. На всех хватит проклятой войны.

Договорились, что Мичюда в скором времени поедет в формируемую литовскую дивизию на должность комиссара одного из полков.

Из рассказа Мичюды я узнал о судьбе Вильнюсского пехотного училища. Основные его силы отступали с боями. За деревней Мядининкай, примерно в 30 с лишним километрах от Вильнюса, курсантам преградил путь десант немецких парашютистов. Под командованием капитана Йонаса Валюлиса курсанты разгромили гитлеровцев. Тяжелые потери курсанты нанесли войскам противника в районе города Ошмяны, у Сморгони связками гранат подбили 3 немецких танка. Вместе с другими частями Красной Армии курсанты наносили чувствительные удары по врагу в окрестностях городов Лепель и Витебск. В середине июля 1941 года уцелевшие в боях курсанты по приказу командования были отправлены в город Новокузнецк Кемеровской области для продолжения учебы — они впоследствии пополнили командный состав литовской дивизии.