– В кармане обсыпался хлеб, – как всегда, не труся, отвечал я.

Попал я в это место совсем еще маленьким ребенком, мне было всего три года. Вот я помню себя обрывками воспоминаний рядом с мамой и множеством приятных мне людей, и вот я уже сам в холодном месте, в огромном помещении, и рядом множество таких же маленьких мальчишек, как я. До пяти лет младшую группу колонии, в которую я поначалу попал, совсем не совмещали с другими группами ни в столовой, ни на прогулках. Берегли, видимо, нашу психику, или просто я не очень помню это время, наверное, потому, что ничего особенного не происходило. Но с пяти лет, когда меня перевели в следующую возрастную группу, начались мои приключения. Не уверен, конечно, что они захватывающие от обилия положительных эмоций, но то, что запоминающиеся на всю жизнь – это да.

В течение недели воспитателей было много, и все ребята ждали заветного воскресенья. Надзор слабее, свободного времени для игр больше – настоящий выходной. На один барак остается лишь один воспитатель, который разрешал на улице быть подольше, играть в футбол хоть до потери пульса, обычно весь день, занимаясь своими делами. Не замечал он разборок между ребятами во дворе и что из двухсот воспитанников, совсем уж не смирно сидящих, десятка-то и не хватает. Но покидать территорию колонии могли далеко не все воспитанники, а лишь избранные и состоящие в рядах банды.

В один из дней после обеда на спортивной площадке ко мне подошли старшие ребята из колонии. Их все побаивались, они обычно ходили по несколько человек, часто подходили ко всем и раздавали затрещины или подзатыльники, пока воспитатели отвлекались. Что нравилось у ребят, они отбирали, и никто не мог пожаловаться, никто им не перечил. Все знали – эта особая группа называла себя бандой, и это они устанавливали внутренние правила, которым следовали все остальные. Они были старше и сильнее и любили это демонстрировать на младших. Такая демонстрация силы мне была не очень по душе, ведь как может парнишка лет девяти противостоять нескольким четырнадцатилетним, уже сформировавшимся бугаям. Банда состояла примерно из двадцати ребят из разных групп, в основном старших, поэтому я очень удивлялся: ну зачем им у нас, мелкотни, как они нас называли – «крысят» – забирать наши детские игрушки, им всем больше тринадцати лет. Зачем им наши фантики от конфет, которыми мы играли или менялись, зачем наши палки, которые мы представляли автоматами или пистолетами. Придут на площадку в наше время прогулки, отберут игрушки у некоторых, другим поломают, поплюют вокруг, ногами важно пошаркают, держа руки всегда в карманах при этом, сделают нам пару подножек, выпишут некоторым пару затрещин, пока воспитатели не видят и при слове: «Шухер! Воспитатель!» – быстро убегут, словно и не было их.

Но в этот день воспитатель нашей группы отошел надольше. Его вызвали к руководству, и бригадные не упустили возможность дольше поиздеваться над нами. Обычно воспитатели отходили перекурить, по правилам это строжайше запрещалось, но они его частенько нарушали. В эти как раз минуты мы оставались сами, и нас навещали мучители.

– Как зовут, малой? – спросил меня, видимо, самый главный среди пришедших старших ребят.

– Савва, – ответил я довольно громко, как мне показалось. Тогда и не понял, от страха это так получилось или не хотел уступать им ни в чем.

– Я здесь главный для пацанов, это мне вы, молокососы, пайки отдаете, и я ими распоряжаюсь. Зовут меня все мои Ленька, – сказав это, он важно сплюнул через плечо на землю. Старшие мальчишки вообще все время плевали, признак значимости, видимо.

– Ну и че? – снова сказал я дерзко и чуть сам себе рот руками не закрыл от страха, что такое вырвалось: таким тоном, да еще и главарю их шайки.

– Ишь, какой смелый малой! – сказал Ленька, обернувшись к остальным, – не ссыкун, как все остальные. Нашим будешь. Мне как раз такой, как ты, нужен на дело. А ну, покажи руки.

Я протянул обе руки, еще удивился, что не дрожали, хотя внутри все трепыхало. Главарь многозначительно на них посмотрел и сказал:

– Годится, в воскресенье пойдешь с нами на дело. Только никому не говори, – он вел меня уже по-дружески к своим, стоящим неподалеку у барака пацанам, держа за плечо, будто мы хорошие приятели. – Щас познакомлю с нашими. – Я им всем по пояс был, но стоял, положив руки в карманы брюк, как они. Сам же от страха готов дать стрекача, но стою, важничаю. Ленька начал знакомить.

– Это Косой, он у нас на шухере обычно стоит. Это Карась, это Гусь.

Остальных я и не запомнил сразу. Эти сразу запомнились, потому что у Карася глаза были немного на выкате, как у рыбы, а Гусь так смеялся, словно гусь гогочет. Видимо, поэтому клички такие и дали. А Косой косил одним глазом. Я еще тогда усмехнулся про себя: «Тоже мне, на шухер определили того, кто в разные стороны смотрит», – но потом убедился, что он лучше и быстрее всех сообщал об опасности. – А ты будешь Савёнок! Так из Саввы на время я превратился в Савёнка.

Я прошел первый свой жизненный экзамен там, на площадке, не уступив Леньке, не струсил и не убежал. Думаю, и в драку бы полез, не посмотрев, что он намного старше и что главарь местной шайки, что я в будущем и делал частенько, стоило кому-то меня затронуть. Я получил свою роль в этом царстве одиноких не по своей воле, брошенных жизнью детей.

Наступило воскресенье и, выйдя на площадку, увидел, как меня поманил пальцем Гусь. Когда воспитатель отлучился на перекур, я ускользнул к другим баракам, где меня уже поджидали все остальные.

– Все в сборе? – спросил Ленька, осматривая нас. – Вроде все. Ну, пошли.

И мы начали пробираться небольшими перебежками от стены одного барака к стене другого, пригибаясь у небольших окон, чтобы нас не заметили. Я среди них самый маленький был, еле поспевал, но держался рядом, не отставая. При слове «шухер» от Косого все молниеносно залезали под барак, который стоял на больших деревянных опорах. Это у меня получалось лучше всех.

– Крысенок, молодцом! – проговорил Ленька, когда мы прошли почти все бараки.

– Я Савва, – поправил его я, громко и четко проговаривая буквы своего имени. Прозвище «крысенок» мне совсем не нравилось.

– Савёнок, не бузи. Ты действительно уже не как все, но и кто здесь старшой, не забывай, – сказал главарь, отвесив мне несильную затрещину.

В драку я тогда не полез, потому что, во-первых, он назвал меня кличкой, которая мне с первого раза понравилась и походила от моего имени, а, во-вторых, уж очень хотелось попасть за колючую проволоку, на свободу, а это могло произойти, только если я смирюсь и подчинюсь Леньке.

Все, что нужно преодолеть, – это колючую проволоку, и ты свободен.

Последний барак был отведен под хозяйственные нужды, по выходным дням из прачечной с самого раннего утра вывешивали стирку. Большое количество рядов натянутой проволоки, на которой развевались простыни, полотенца и наша форма. Простыни развевались на ветру, словно большие паруса галер. Я всегда был фантазером и сразу же представил себя пиратом, который на своем корабле движется на абордаж. Старшие ребята, забыв о своем возрасте и конспирации, гоняли со мной сквозь простыни. Мы уже были на хорошем удалении от основных корпусов, на самом заднем дворе колонии, поэтому нас никто не видел и не слышал. В другое воскресенье я представил себя шпионом, который должен пройти так, чтобы меня не коснулась ни одна простынь, иначе проиграл. И снова старшие подхватили мою игру. Моя детская фантазия безгранично выдавала все новые и новые идеи.

В момент игр детство проходит одинаково весело у всех детей. Они, наверное, от природы наделены качеством легко забывать на какое-то время беды и горе, воспринимая их по-другому. Все плохое, что нас окружало, находилось где-то там, за линией горизонта. Где-то там моя мама. Ко мне она приезжала совсем не часто, примерно раз в месяц, и эти дни я ждал с нетерпением и отпускать ее не хотел, когда приходило время снова расставаться. Но на следующий день я уже снова несся с другими ребятами по территории колонии, играя в лапту или казаков-разбойников. И ни у одного из нас в эти мгновения не было грусти в глазах. Они светились радостью.