Зайдя в вагон, Терентий увидел девушку, которая ему понравилась. Но подойти познакомиться было не в его правилах. Он прошел на свое место, которое оказалось неподалеку от незнакомки. В пути пожилая женщина попросила пересесть, и вот он уже сидит напротив нее, и они ведут непринужденный разговор. Отметил, что с ней ему интересно. Проговорили всю дорогу, чего раньше за собой не замечал. Посмотрел снова на нее, слегка наклонив голову набок и улыбнувшись. Она спешно начала поправлять складки на юбке, потом волосы, потом начала рассматривать туфельки.

Терентий был польщен вниманием столь красивой девушки. Что-то его привлекло в ее взгляде и голосе. Немногословная, без ужимок, не хихикает постоянно, как многие в общении с ним. «Хорошая будущая жена, лишнего не спросит, покорная на вид и красивая, вдвоем мы неплохо будем смотреться», – промелькнуло у него в голове. На вопрос девушки о причине поступления именно в военное училище промолчал. Дело в том, что поступал всего лишь для получения формы, считая, что в ней будет выглядеть еще лучше. Он вообще подолгу любил смотреться в зеркало на свою прекрасно атлетически сложенную фигуру. Высокий рост, широкие плечи, густые темные волосы, всегда уложены на бок с четким пробором; не хватало лишь военной формы. В глазах все время поблескивали искорки, он как будто смотрел с хитрым прищуром и улыбался на одну сторону лишь уголками губ. Именно поэтому равнодушных девушек не было, ему это льстило, но порядком поднадоело.

Расставаясь на перроне, они договорились обязательно снова встретиться в городе. В конце лета Одесса прекрасна. Бархатный сезон – это пора любви, а живя в Одессе, где прогулки у моря наполняют твою душу счастьем, невозможно не влюбиться. Их встречи проходили в скверах и парках и, конечно же, у моря. Они были влюблены и в октябре поженились. Быстрая роспись, скромное бракосочетание, лишь подписи на документах – и началась их совместная семейная жизнь. Жили порознь: она в своем общежитии, он – в казарме военного училища. Увольнительные ему как курсанту первого года обучения давали нечасто, но он быстро разобрался, как убегать в самоволку, как подкупать дневального. Их встречи были недолгими, но яркими. Анастасия и ее однокурсницы по ночам работали на табачной, кондитерской или обувной фабриках. В дни, когда ему удавалось убежать в самоволку, а у нее был выходной, гуляли по ночному городу или у моря.

Он был прекрасен в своей форме, статен и высок, военная выправка; казалось, она влюбляется все больше. Но в вечернее время прогуливаться с человеком в форме под ручку, где в петлицах на темном фоне красовались золотистые курсантские знаки отличия, было опасно. Поэтому Терентий обязательно переодевался в гражданское, а на Привозе приобрел липовый студенческий билет Сельскохозяйственного института.

Но радость их совместной жизни огорчилась новостью, которая должна была ее только укрепить.

– Избавься от него!

Такого Настя не ожидала услышать.

– Как это избавиться? Я не могу, – голос дрожал. Взяв перед этим его за руки, она их отпустила. Голос ее, всегда мягкий и нежный, даже в эти минуты не перешел на крик. Не верила она в то, что человек, стоящий перед ней, настолько красивый снаружи, может это произнести, человек, которого она считала до этого момента идеалом, за которого вышла замуж. Неужели он ее совсем не знает? Ведь если бы понимал ее внутренний мир, он никогда бы так не сказал. Она выбрала профессию, связанную с детьми, с преподаванием, разве она может причинить вред своему неродившемуся ребенку. Она пыталась заглянуть в его глаза. Но они были холодны и пусты. Неужели они всегда были такие, и она просто этого не замечала? Ее голубые глаза небесного цвета наполнялись слезами. Он лишь повторил:

– Я сказал тебе, избавься! Вам, женщинам, виднее, как это делается.

Про таких, как она, говорят – доброй души человек, но и внешне она была красива. Голубые, бездонные, всегда искрящиеся любовью и радостью глаза; светло-русые волосы, наследие польских корней, чаще всего сплетенные в тугую длинную косу; голос, всегда мягкий и негромкий. Когда говорила, внутри всегда ощущалось тепло. Ее стремление стать учителем оправдывалось, ведь именно такие, как она, должны обучать детей, прививая добро и ласку с детства. Она во всем могла найти добро и никогда не повышала голос, никогда не бранилась. Поэтому, имея ангельскую натуру, она не могла принять то, о чем просил ее он. «Избавься!» – это слово стучало в висках, оно засело в голове, она не понимала его и более не слышала, что он говорит о том, что не время, что это плохо для его будущей офицерской карьеры, что это только все усложнит. В его речи прозвучала и угроза расставания, и уговаривание, что так проще. Но она поняла лишь одно – этот человек любит лишь себя, и, оказывается, он совсем ее не знает.

Проговорив все, что считал нужным, он развернулся и ушел.

Она осталась стоять одна в сквере, в том самом, где он признался ей в любви, в том, где сделал предложение, в том, где, по ее мнению, он должен был подхватить ее на руки и закружить, узнав, что станет отцом. Стоял солнечный теплый июньский день. Сквер был наполнен прогуливающимися молодыми парами. Вечером здесь будет играть оркестр и будут танцы. Теплый ветер колыхал сочную зеленую листву на деревьях. Анастасия смотрела быстро уходящему человеку в спину, слезы душили ее. Порыв ветра сорвал с шеи платок, но она будто не заметила этого. Найти позитивное в слове «избавься» она не смогла, как ни старалась, просто решила, что поступит, как должна. Слезы подсохли, глаза снова заиграли огоньком, рука потянулась к животу, она улыбнулась, и мысль предстоящего материнства залечила душевную свежую рану на сердце. Но не знала она, что этот разговор является лишь малой трудностью на этом пути.

Анастасия решила, что я буду жить. Первое препятствие на пути своего появления на свет в лице моего отца я преодолел. Лето пролетело незаметно для нее. Наступила осень. Начался учебный год второго курса. А он ушел тогда, в начале лета, не просто на день или два, он ушел навсегда из ее жизни, и больше она его не видела. Правила в те годы были суровые в отношении студенток. За то, что решилась меня оставить, ей грозило отчисление и автоматически – потеря права проживать в общежитии. Свое положение она скрывала, сколько это было возможно, а я, находясь под ее сердцем, вел себя тихо и не доставлял хлопот. Только рос и креп.

Наступила суровая зима. В начале февраля морозы стояли лютые. На проходной женского общежития работала комендантом женщина, которую и женщиной назвать-то было сложно. Вечно недовольная и злая не к месту. Нет-нет – и ввернет словцо, неподобающее, непригодное для ушей девушек-студенток. Вид у нее всегда неопрятный. Впереди красовался непонятно для чего надетый фартук, который давно уже утратил свой светлый оттенок. Из кармана этого фартука вечно торчали огромные ржавые садовые ножницы с большими кольцами. Складывалось ощущение, что она их клала туда для устрашения молоденьких жительниц. Они ее и без этих ножниц боялись, как огня. Старались быстрее прошмыгнуть мимо, не сказав по законам приличия «добрый день» или «добрый вечер». Но только не Анастасия. Она всегда приостанавливалась на проходной, улыбалась плохо пахнущей бабере с вечно спутанными седыми волосами, что напоминали свалявшийся клубок пряжи, и негромко, в своей манере, приятнейшим голосом говорила: «Добрый день!» Ее подруги удивлялись, зачем она это делает, ведь в ответ Марфа Васильевна – так звали монстра, а за глаза Цербер – всегда ответит бранью. А Настя говорила подругам, что добро имеет особенность заражать, как болезнь.

– Вот увидите, и Марфа Васильевна когда-нибудь ответит без злых слов.

– Разве что в каком-то параллельном мире! – смеялись на это подруги.

Пророчество доброты в ту зиму не сбылось. Вечером первого февраля, проходя мимо комендантши после учебы, Анастасия, улыбаясь, произнесла:

– Добрый вечер!