В автобусе они сидели, тесно прижавшись, друг к другу, ни на кого не обращая внимания…
Около школы ребят встречали родители. Высокая женщина с крашенными рыжими волосами подошла к Дильке, и подозрительно посмотрев на Лопсакова и на нее, нервно зло схватила ее за руку и повела к черной ведомственной «волге», стоявшей невдалеке…
Больше он Дильку не видел. Наступили летние каникулы, и ему сообщил юнкор стенгазеты Сашка Соловьев, который все знал на свете, что Дильку родители отправили к бабушке в Казань, на все лето. В утешение он подарил ему групповую фотографию 7 а, Эту фотографию он раздал всем участникам похода.
– И Дилькиной маме передал, сказал Сашка, – так что твоя кадруха увидит. Вы клево получились…
Эту фотку пожелтевшую, черно-белую Лопсаков свято хранил как партийный билет, после развала КПСС. И часто, в трудные минуты жизни доставал ее из заветной шкатулки и смотрел на застывший миг его юности. А потом, когда от него ушла очередная жена, увеличил и обновил эту фотографию в фотомастерской и повесил над кроватью вместо ковра. А маленькую фотографию носил в бумажнике вместе с социальной картой.
На фотографии Сашки Соловьева, которая стала для Лопсакова подлинным шедевром, застыл конец мая 1967 года. Все цвело пышным цветом, как это бывает в южных городах. Одноклассники сгрудились в школьном дворе около памятника неизвестному солдату, погибшему в этих местах в боях за город. Лопсаков стоял с краю, Дилька – в центре, с одноклассницами, но около нее навязчиво внедрился Валерка Пеночкин.
Лопсаков вновь и вновь с волнением любовался Дилькой, в спортивном костюмчике плотно облегающим ее выпуклую грудь.
Тогда, Лопсаков нетерпеливо ждал начало учебного года, чтобы вновь увидеть ее. Но в эту школу она больше не пришла. Ее отца, военного полковника ракетных войск, перевели в другую воинскую часть, в Забайкалье…
Дилька исчезла, не оставив ни адреса, не телефона…
И от нее осталась только это фотография.
У Лопсакова было много лирических встреч, любовных романов, три раза женился и три раза разводился. Росли дети от разных браков, и даже скоро родится внук… Но всегда испытывал необыкновенное душевное блаженство, когда извлекал эту старую фотографию. Сашка Соловьев подарил ему память, он – настоящий журналист, недаром, что стал главным редактором большой федеральной газеты.
Вот и он, Лопсаков, нескладный мальчуган с оттопыренными ушами и чубчиком запятой, вытянул шею, и застыл, словно от паралича, косясь в сторону Дильки.
Однажды он увидел ее в метро. Она сидела такая же, цветущая как майская сирень, свежестью первоцвета красоты, и безразлично разглядывала дисплей айфона. Тот же изящный разрез глаз на кукольном личике. Он тупо уставился на девушку, потрясенный ее схожестью с Дилькой. Былые чувства нахлынули на него выпитым вином, он даже захотел спросить ее, значить ли что-нибудь для нее имя Диля…
Девушка вздрогнула, мельком взглянув на него, и не отрываясь от айфоной панорамы, медленно встала, тихо сказав, садитесь, пожалуйста, и уступив место, отошла в дальний конец вагона. Он с горя сел, потрясенный коварством времени и любви.
Оскорбленный ее унизительной вежливостью, он вышел вслед и пошел за ней. Она шла независимой упругой походкой, сверкая точенными ножками и покачивая тугими бедрами… Навстречу ей шел долговязый мальчуган с тощей козьей бородкой. Она, вся такая величественная и недоступная для посторонних, бросилась к нему в объятия, и они застыли в долгом поцелуе. Они стояли посредине вестибюля среди народа, как ни в чем не бывало и целовались в засос. Он бы отдал все за ее поцелуй, который она так безрассудно растрачивала неказистому увальню…
– Нашли место, проворчал он, проходя мимо парочки, и нарочно задев бородатого козлика хозяйственной сумкой с кефиром…
Они не среагировали, и даже не повернулись в его сторону, слились в тесном бесстыжем объятии, в центре зала многолюдного метро.
Он же еще раз убедился, что уже никогда в жизни не увидит той Дильки, и не вернет звездную ночь, пахнущую ароматом ее нежного пота и цветущих горных трав. Время навсегда разлучила его с Дилькой. Синие горы и выпукло мерцающие звезды все это осталось в его памяти, с кусочком копии заветной фотографии, которую носил всегда в кожаном бумажнике вместе с социальной картой.
Ворча и кряхтя, вышел из метро и остановился. Не зная куда идти. Нигде его особо не ждали. Ни свою «двушку», на пятом этаже, в блочной многоэтажке, где проживала его дочь от третьего брака с сожителем, и не чаяла, когда он «сдохнет», и освободит жилплощадь. Ни на дачу, в сырой прогнивший сруб, с мышиным запахом от которого его тошнило. А ведь где-то жила на этом свете, его Дилька, видимо, неузнаваемо изменившаяся, обвешанная внуками и годами. И, наверное, они и не узнают друг друга, потому что миг их жизни сверкнул и погас, как падающая звезда над Баксанским ущельем.
Он порылся в кармане. Нашел скомканную «пятихатку». И решительно направился в рюмочную, на углу перекрестка. Там всегда играла ретромузыка его детства, а за стойкой бара стоял озорной парнишка, чем-то похожий на Леху, который погиб в Афгане. Пеночкин, тоже умер два года назад от сердечного приступа, а ведь он был директором хлебного комбината, большой начальник…
Лопсаков ездил на его похороны и ему рассказали, что в бумажнике у него тоже хранилась такая же коллективная черно-белая фотография седьмого класса «А «перед походом. Его и похоронили с нательным крестиком и этой групповой черно-белой фотографией детства.
– Сохранилась ли такая фотография у Дильки, – подумал он. – Может быть, и она украдкой смотрит на нее бессонными старческими ночами? – пьяная слеза скатилась с его глаз и растворилась в рюмке водки.
Вам молодым этого не понять, сказал он бармену, перехватив его удивленный взгляд.
Цветы из Амстердама
Репортер рекламно-информационного бюллетеня «М-Центр-Дельта плюс» Жора Хутукуров с утра жаждал опохмелиться. После вчерашней презентации казино «Золотой треф» гудела голова, и сохло горло. Он вышел из прокуренного отдела на балкон, и уставился с высоты пятого этажа редакции на бронзовый затылок классика художественной литературы. Этот памятник стоял уже почти двести лет, и цвел синей плесенью, засиженный голубями минувших эпох. Но возможность взглянуть на классика свысока, уже не радовала его. На дворе кружились снежинки, навевая в душу что-то непонятно светлое. Напротив, закрыв вид на свалку, возвышалась елка, мигающая разноцветными огоньками. Неужели скоро Новый Год? Так не верилось, что среди слякоти и грязи возможен такой праздник, который с детства ассоциировался с запахом мандарин и хвои. Обычно под новый год мама прятала ему в подушку подарок, коробку конфет или плюшевого мишку.
В желудке засвербило сентиментальностью, и Хутукурову захотелось срочно выпить водки. Он направился в секретариат и с факса снял присланные из различных организаций и фирм приглашения на презентации. Наметанным взглядом сразу же выбрал то, что ему надо. В выставочном центре голландская фирма проводила презентацию своей продукции под загадочным названием» Шарм».
– Там можно поживиться, безошибочно определил он, возможно, будет вино, а, скорее всего, и колбасные изделия. Голландцы любят пожрать вкусно, как и немцы, может быть, коньяком угостят и с собой пару бутылок дадут. Как раз бы к новому году бы хорошо бы припастись», – думал он.
– Без рекламы не возвращайся, вдогонку бросил ему ответ-секретарь Порабузуков, мрачный как дождливый понедельник, а то пожрать все мастаки, а в редакции денег нет.
Хутукуров мысленно послал его в не очень приличные места, и вырвался на свободу.
Павильон был арендован фирмой «Шарм» полностью. Это был концерн, который выпускал все: от водки до женских лифчиков. У входа уже дежурила толпа любителей поживиться нахаляву. Репортер гордо прошествовал мимо них, и размахивая приглашением, прошел сквозь кордон. В центре зала хило проходила пресс-конференция. Два фирмача, через переводчика, что-то бормотали о развитии деловых связей с Россией. В полупустом зале, на стульчиках сидели две начинающие журналистки и старательно записывали на диктофон. Хутукуров был опытным репортером и умел отметать мух от котлет. Чутье его безошибочно вывело в комнатку за перегородкой, откуда доносились усердный звук ложек и вилок о тарелки, звон бокалов и разносился аромат дорогой колбасы и французского коньяка. Он влетел в заветную комнатку и сразу же застрял среди вязких тел своих коллег… Все лучшие перья столицы сгрудились около фуршетного столика с закусками и выпивкой и усердно расталкивая друг друга, жевали челюстями, чавкая, чмокая, вырывая со стола аппетитные лакомства.
