Высокое окно без жалюзи сочило слабенький утренний свет. Я лежал на дощатом полу, почти голый, в одних трусах, замотанный по шею во что-то пушистое. Тело моё горело огнём, руки и ноги, наоборот, заледенели, рот напоминал иссохший колодец.

С трудом повернувшись на левый бок, я чуть не застонал. Голову будто пробило насквозь молнией, глотку моментально заполнила горячая и горькая слюна. Минут десять, не меньше, мне пришлось провести неподвижно, прикрыв глаза и дожидаясь, пока дурнота схлынет, а в затылке прекратится тошнотворная пульсация.

Внизу хлопнула дверь, прозвучали лёгкие торопливые шаги. Послышался высокий голос Дженнифер, и всё встало на свои места. Прошлой ночью я всё-таки добрался до дома, а комната, в которой я ночевал, была подготовленной к ремонту детской. Здесь не было внутренней отделки и мебели, и я не заглядывал сюда уже больше года.

Чтобы подняться на ноги, мне потребовалось опереться о стену. Встав на четвереньки, я медленно поднимался с колен, растопыренной пятернёй одной руки крепко сжимая лоб. Мне казалось, что кости черепа вот-вот треснут, будто раскалённое стекло от холодной воды, и мои мозги – розовые и дрожащие, как заливное из креветок, – вывалятся наружу. Последний раз я так напивался семь лет назад, на свадьбе сестры, но даже тогда мне не было так худо, как сейчас.

У входа в детскую валялась куча тряпья, в которой я узнал одежду, предложенную мне Вебстером. Все вещи были влажными и пахли так, будто минимум год обретались в собачьей будке. От запаха прелой псины к горлу снова подкатила дурнота.

Решив, что чёрт с ней, с одеждой, я завернулся в плед, под которым спал, и направился вниз. Уже в коридоре я почувствовал ароматы кофе, подгорелых тостов и геля для душа, которым жена пользовалась после утренней пробежки. От всех этих запахов меня опять замутило: лоб покрылся испариной, я стоял в коридоре и старался часто-часто сглатывать, тормозя болезненные спазмы желудка.

Пока я боролся с тошнотой, меня заметила Дженнифер. Стоя в широком арочном проходе, она несколько минут молча наблюдала за мной, а потом поднесла чашку к губам и сделала глоток.

– Хорош! – произнесла она с удовлетворением, непонятно чем наслаждаясь: то ли моим жалким видом, то ли первой утренней чашкой кофе, зависимость от которого она пыталась контролировать. (Надо признать, без особых успехов.)

Несмотря на безумную жажду, я одолел только половину стакана воды. Из фильтра она текла тонкой струйкой и ощутимо отдавала пластиком, к тому же горло будто распухло изнутри, глотать было невероятно больно. С остатками, плескавшимися в стакане, я присел на маленький жёсткий диван, стоявший у дальней кухонной стены.

– Правильно, правильно, Грегори, подальше, пожалуйста. От тебя разит как от бомжа. Я такого перегара даже в колледже после самой разнузданной вечеринки ни разу ни от кого не слышала. Чем ты вчера так? Ром, виски, текила? – и Дженнифер с хрустом надкусила тост, намазанный тончайшим слоем арахисовой пасты.

Странно, её голос доносился до меня глухо, а вот все остальные звуки – гмыкающие глотки, с которыми горячий кофе прокатывался по горлу жены, вкрадчивое шуршание ложки в стаканчике с йогуртом, деловитый шум бойлера с горячей водой, хруст поджаренного хлеба, – усилились многократно, наполняя мою голову неприятным шершавым гулом. Обострилось восприятие не только звуков, но и окружающих предметов. На диван я отсел вовсе не затем, чтобы не оскорблять обоняние жены, а из-за его модной кроваво-красной обивки, которая буквальным образом отпечатывалась на внутренней стороне век, обжигая сетчатку глаз. Укрыв отвратительный предмет мебели своим телом, я избежал хотя бы этого раздражителя.

– Алё! На корабле! – Дженнифер, не выносившая пауз, раздражённо окрикнула меня. – Я спрашиваю, чем ты так вчера нахлобучился? И по какому поводу? Наверное, маленький Греги обиделся на гадкую тётю Дженнифер и укатил прочь, чтобы за него поволновались. Я угадала?

– Арманьяк, – разлепив опухшие губы, ответил я. Говорить было больно.

– Что? – голос жены снова резанул слух высокими нотами.

– Арманьяк. Я пил арманьяк, – с каждым словом говорить было всё больнее, поэтому мой голос звучал надтреснуто и глухо.

– Хм, какой ты выбрал извилистый путь деградации, – брови Дженнифер насмешливо изогнулись так, что стали заметны две параллельные друг другу морщинки над правым изломом. – И с кем же ты пьянствовал?

– С Майком. Ты его не знаешь. Он предложил мне работу.

– Да ладно? Тебе?! Работу?.. Как он посмел? – жена закатила глаза в преувеличенном ужасе и театрально воздела руки, будто призывая Господа и всех апостолов изумиться вместе с ней такому повороту событий. – Он предложил тебе каждый день в одно и то же время приходить в одно и то же место?

– Дженнифер, не начинай, ради всего святого, – искренне взмолился я, уже сожалея об этом внезапном вранье. – Мне очень плохо, у меня температура и в груди всё хрипит. Может, это грипп, может быть, пневмония, не знаю.

Но её было уже не остановить. Тема моего безделья была лейтмотивом почти всех наших ссор. У Дженнифер в голове не укладывалось, как может половозрелый мужчина не стремиться к тому, чтобы заработать как можно больше денег. Её папочка номер один, которого я не успел застать, с успехом корячился на бирже с двадцати двух лет, обеспечив жене – шикарный особняк с бассейном, внушительный счёт в банке и неплохую коллекцию антиквариата, пятерым детям – блестящее образование и бессчётные путешествия по Европе, а себе – шунтирование и два инфаркта, один из которых стал роковым. Причём второй инфаркт у него случился через полгода после того, как сумма страховки была увеличена втрое, а последний взнос педантично выплачен. Он с лёгкостью мог бы написать книгу «Как жить и умереть, чтобы твоя жена и дети неустанно ставили тебя в пример жалким неудачникам, зарабатывающим меньше миллиона долларов в год».

– Если ты помнишь, я тоже предлагала тебе работу. И заметь, не самую последнюю. Ты начал не с операционного отдела, а сразу с сектора финансовой аналитики. Только вместо того, чтобы воспользоваться шансом стать нормальным человеком, ты спустил в унитаз все возможности из-за своего тупого нытья: «Ой, это нечестно, отбирать у людей имущество за долги! Ах, я не хочу лизать зад начальству!» Даже интересно, что тебе предложил этот Майк?

– Зачем вчера приезжал Ник? Это ты ему позвонила? – решил я сменить скользкую тему.

– Да. Представь себе, я волновалась, – Дженнифер с готовностью переключилась на ночные события. – Нет, а что я должна была, по-твоему, думать? Ты сорвался, уехал неизвестно куда, не отвечал на мои звонки… Я уже решила, что тебя ограбили. Отобрали машину, телефон, кредитные карты. Может быть, избили. Позвонила Нику, попросила помочь. Он мне кое-чем обязан, знаешь ли, поэтому тут же примчался. Мы решали, стоит ли впутывать полицию или поехать искать тебя самим. Но тут ты вернулся. За полночь, пьяный до невменяемости, в вонючих обносках…

Голос Дженнифер отчётливо раздавался в моей голове, звеня яростью и жёлчным ехидством. В какой-то момент пришло понимание, что ещё немного и моя черепная коробка с треском расколется на части. Поэтому я медленно встал – так, будто старался удержать на темечке кувшин, полный воды, – и побрёл из кухни, мысленно отключая все посторонние звуки.

Решив обосноваться в гостевой комнате, подальше от жены, я задёрнул портьеры и провалился в тягостный сон. Весь остальной день я спускался в кухню только затем, чтобы принять таблетку аспирина или растворить в кипятке пакетик жаропонижающего.

Мне становилось всё хуже и хуже, и похмелье в скором времени отошло на второй план. Несомненно, ночное переохлаждение не прошло для меня даром. Измерив в один из своих рейдов к аптечке температуру, я увидел на дисплее значение «102 °F». Мелькнула мысль позвонить Нику и попросить отвезти меня к доктору, но производить какие-то осмысленные действия попросту не было сил. Апатия навалилась на меня душным мороком, я лежал под шерстяным пледом и то безудержно потел, барахтаясь во влажной испарине, то дрожал от озноба, зарождавшегося где-то глубоко внутри.