Дженнифер резко повернулась, мазнув меня по лицу длинными прядями волос, и вышла из комнаты, оглушительно хлопнув дверью.

Вечеринка длилась всего полтора часа, а я уже достиг состояния тихого бешенства. Ещё когда только приглашённые гости высаживались из такси, я уже предвидел подобное развитие событий, но, пообещав Дженнифер вести себя прилично, нацепил личину радушного хозяина и гордого успехами жены супруга.

Чтобы занять себя делом и не слоняться по гостиной с унылой физиономией, я наравне с нанятыми официантами принялся разносить закуски, особенно рекламируя нарядным гостям тартинки с паштетом из тунца и оливок. Заметив это, Дженнифер увлекла меня на террасу и прошипела в ухо яростную тираду о том, как моё кривлянье превращает вечер её триумфа в клоунаду.

Невыносимее всего было наблюдать за тем, как Ник вертится ужом перед Алистером Пайпаком, возглавляющим отдел финансовой аналитики. Напыщенный осёл, благодаря своему росту уверенно возвышавшийся в центре большой группы гостей, уже как минимум час разглагольствовал о развитии «Центра банковских операций», и видок у него при этом был жутко самодовольный. Не знаю, что уж он говорил такого забавного, но все остальные так и заливались угодливым смехом в ответ на каждое его замечание. Самое гнусное – это было слышать голос Ника среди выкриков лицемерных подлиз.

Вообще, редко встретишь такую концентрацию банальщины, ничем не подтверждённого самомнения и пустословия на одном квадратном метре, как среди работников Центра. Ещё будучи сотрудником этой адской конторы, я невыносимо страдал, когда приходилось с заинтересованным видом выслушивать бесчисленные и многословные истории карьерного успеха, которые считал своим долгом поведать мне каждый – буквально, мать его, каждый, – кто наведывался в мой закуток. Мотивационная система «Центра кредитных операций» напоминала секту, где с помощью психотропных препаратов личность человека претерпевает необратимые изменения, а все члены сообщества берут на себя ответственность за обращение новичка в свою веру.

Возможно, виной тому, что я не прижился в корпорации, были детские впечатления, врезавшиеся в память и оставшиеся со мной на всю жизнь. Как-то раз, когда мать уехала к своим родителям, в Висконсин, и меня было не с кем оставить, отец взял меня с собой на фабрику. Конвейер, похожий на гигантского ленточного червя, изрыгающий каждую секунду новые партии деталей, произвёл на меня неизгладимое впечатление. Хмурые женщины в спецодежде, хватающие с движущейся ленты детали будущих игрушек, были похожи на живые придатки к цеховой машинерии. Их руки двигались автоматически, глаза были полуприкрыты, губы плотно сомкнуты, демонстрируя полную сосредоточенность.

Особенно мне запомнилась одна работница. Она была невероятной толщины, но её короткие пальцы за одно мгновение производили столько отточенных движений, что глаз не мог распознать их все. В том, как быстро двигались её проворные руки, была какая-то дьявольская механика, будто передо мной находилась машина, а не живой человек. Помню, что в тот момент меня охватило отчётливое чувство тошноты. Не знаю, почему мне так часто вспоминалась эта картина из прошлого, когда я входил в двери Центра. Может, потому, что все сотрудники с их равнодушными механическими улыбками напоминали живых кукол, чью пружину каждое утро заводит ключом невидимый кукольник.

С развитием вечера моя улыбка становилась всё более принуждённой, превращаясь в гримасу, что не укрылось от глаз жены.

– Ты можешь сделать над собой хотя бы крохотное усилие? – раздражённо прошипела она, затащив меня в кухню. – Я, кажется, не так часто тебя о чём-то прошу! Зачем ты начал этот мерзкий стёб над Марджори Атвуд?! Она даже не поняла, что ты от неё хочешь!

– Разве это был стёб? Мне казалось, что мы очень мило побеседовали о семье того горемыки, у которого из-за невыплаченного кредита отобрали закусочную. На первом этаже его жена подавала кофе и бургеры, а на втором они жили вместе с тремя детьми. Ты должна помнить это заведение, мы заезжали туда по дороге в Такому. Тебе ещё понравилось их домашнее печенье с корицей. Такое круглое, а в середине миндаль и…

– Уолтер, я тебя всерьёз предупреждаю, – Дженнифер повысила голос и в нём теперь слышались визгливые нотки: – Если ты испортишь мне вечер, если ты будешь хамить моим гостям, то тебе придётся об этом…

– Испорчу вечер?! Да ты серьёзно?! Твои гости – сборище тупоумных цирковых ослов и кобыл, которые скалятся, как павианы, и несутся с высунутыми языками к каждой заднице, если она…

– Эй, народ, у вас всё в порядке?

В кухню заглянул Ник. В одной руке он держал пустой бокал без ножки, а в другой сжимал что-то, завёрнутое в салфетку.

– У нас дома говорили, что посуда не бьётся только на скучных вечеринках, – примирительно улыбнувшись нам обоим, он добродушно хохотнул.

Разбитый бокал глухо упал в мусорный контейнер, но Ник и не думал уходить. Нехотя Дженнифер отпустила мой локоть, поправила волосы и, окинув нас с Ником загадочным взглядом, вышла к гостям. Я открыл кран и небрежно умылся, забрызгав воротник рубашки. Холодная вода отрезвила меня, снизила накал эмоций, и сердце постепенно вернулось к привычному ритму. Неспешно вытирая лицо кухонным полотенцем, я надеялся, что Ник, с которым в последнее время мы общались мало и как-то отстранённо, вернётся в гостиную.

Но он стоял, опершись о барную стойку, и сосредоточенно разглядывал меня. Почему-то некстати вспомнилось, что таким же точно взглядом перед тем, как предложить усыпить одряхлевшего Цербера, смотрел на мою мать ветеринар из клиники с выспренным названием «Ковчег».

Секунду спустя морок рассеялся, и напряжённый незнакомец превратился в прежнего старину Ника. Старину Ника, который иногда проводил у нас весь день, оставаясь на ужин в надежде, что мой отец предложит ему переночевать. Это никогда не произносилось вслух, но все мы знали, что происходит в доме Кершо, когда глава семьи возвращается из ирландского паба на углу Шарлотт-стрит и Питерсон Драйв, в дурном расположении духа. Старину Ника, с которым мы первый раз в жизни накурились травки и гоняли по кругу диск никому не известной группы, купленный на субботней гаражной распродаже. Диск был единственным, на что нам хватило денег (да и то для покупки пришлось объединить капиталы), и на нём были записаны невероятно длинные и занудные песни, полные псевдофилософских откровений, но нам, четырнадцатилетним, они казались правдивыми мантрами материального мира, который нетерпеливо ждёт нашего взросления.

Помню, что в одной из песен были слова: «Ты не животное, только пока способен мечтать. Не опускай голову вниз, продолжай смотреть на звёздное небо. Иначе трясина затянет тебя и разжует своими гнилыми зубами, обратив в прах». Меня и Ника так зацепили эти строки, что мы приветствовали ими друг друга, когда никого не было рядом. Повторяли до тех пор, пока смысл фраз не потерялся окончательно и слова не превратились в произносимое дребезжащей скороговоркой заклинание.

– Что с тобой, дружище? – недоумевающе спросил он, подходя ближе и указывая мне на тёмные капли, расползшиеся по рукаву пиджака. – Чего ты бесишься, как одурелый?

– Да-а…– я слабо махнул рукой и отвернулся, не в силах смотреть на его участливую физиономию: – Как-то всё… здесь вот, – я поднёс два пальца к горлу, но жест получился резким, почти непристойным.

Ник неосознанно поморщился, в его нынешней рафинированности ему претила любая грубость. Вдруг показалось важным высказать вслух всё то, что меня так сильно мучило, и я принялся быстро говорить, опасаясь, что на кухню войдёт Дженнифер или кто-нибудь из приглашённых официантов, разносивших гостям закуски и напитки.

– Знаешь, иногда приходят в голову странные мысли. Что если бы случилось самое страшное… Ну, война или какая-то масштабная катастрофа, но не где-то далеко, а рядом со мной. Я знаю, как ужасно это звучит, но я бы ощутил облегчение. Вот честно. Я бы тогда знал, что от меня требуется. Пошёл бы добровольцем, стал бы расчищать завалы, сдавать кровь, эвакуировать раненых— всё что угодно. Может, даже взял бы в руки оружие и стал убивать. Но я бы тогда знал своё место в мире, пусть даже таком, наполненном разрушениями и ужасом. Я перестал бы думать о собственной бесполезности и стал кем-то другим. Ты не задумывался, что попади мы в другие обстоятельства – не важно, благоприятные или наоборот, – то мы были бы совсем другими людьми?