Нет, не похоже. Наверное, Муравьев сознательно изменил текст «Конституции», да и нельзя забывать, что писалась она в тюрьме, по памяти. Судить об истинных намерениях и социально-политических взглядах членов Северного общества декабристов по этому тексту — значит неизбежно впасть в ошибку, невольно наделить их идеями, которых революционеры-дворяне не проповедовали.

Нужно было искать другой список, не тюремный. Но где искать?

В 1904 году от сотрудников рукописного отдела Румянцевского музея стало известно, что музею пожертвован портфель, в котором хранились бумаги замечательного декабриста, друга Пушкина — Пущина. Стало известно, что вечером 14 декабря 1825 года, когда уже и в Петербурге и в Москве шли аресты участников разгромленного восстания, на квартиру Пущина заехал поэт П. А. Вяземский. Пущин ожидал полицию. Ни на минуту не сомневаясь в том, что он будет арестован, Пущин передал Вяземскому запертый портфель с бумагами. И вовремя. На следующий день его арестовали. Следствие, суд, ссылка, Сибирь — 31 год Пущин провел в изгнании и только в 1856 году, после смерти Николая I, по «высочайшей амнистии» он, наконец, смог вернуться домой. Вяземский свято хранил портфель, хранил запертым, не притронувшись к бумагам, находящимся в нем.

А среди бумаг оказался текст «Конституции» Муравьева и записка с критическими высказываниями по поводу этого документа!

Текст «Конституции» переписан чьей-то рукой, но не Муравьевым. На полях чернильные и карандашные пометки, замечания. Но кто их делал? Когда они сделаны и вообще когда написана эта «пущинская», как ее стали именовать, копия «Конституции», насколько она отличается от тюремной?

На все эти очень важные вопросы ответить можно было лишь частично, ведь жандармские архивы оставались почти недоступными, как только самодержавие подавило первую русскую революцию 1905–1907 годов.

На все эти вопросы ответил академик Дружинин, как только после Октября открылись секретные архивы царских опричников.

Дружинин прежде всего выяснил, чьим почерком переписана «Конституция». Почерк оказался характерным, и принадлежал он Рылееву. Но зачем Рылееву понадобилось делать копию этого документа? На этот вопрос частично дали ответ пометки на тексте. Они, как показал палеографический анализ, принадлежали Бестужеву и Торсону, оба они были офицерами русского военного флота. Рылеев же готовил восстание в Балтийском флоте, вынашивал план захвата Кронштадта. Для них, для балтийских военных моряков, и переписал он программный документ Северного общества.

Но самое большое количество пометок на полях «Конституции» сделал барон Штейнгель. Он во многом был не согласен с Муравьевым. Штейнгель, пожалуй, был более последовательным сторонником идеи конституционной монархии, нежели Никита Муравьев. Он требовал самого строгого ограничения прав императора, сохраняя монарха только как символ, но не наделяя его никакими полномочиями. Вся власть — народным представителям. Не соглашался Штейнгель и на имущественный избирательный ценз, о котором также говорится в этом варианте «Конституции».

Чернильные пометки сделал Николай Бестужев, поклонник английской парламентарной системы; читал этот текст и сделал незначительные замечания к нему и друг Пущина губернский секретарь Кашкин.

А вот дополнительную записку к «Конституции» составил Торсон.

Но как этот список оказался у Пущина? Теперь на этот вопрос ответить нетрудно.

Северное общество ориентировалось на расширение движения в Москве. Его сторонники были в первопрестольной, и для того, чтобы соорганизоваться, создать там тайное общество, в Москву ездил Пущин. Ему-то и вручили список, и этот список так и остался в его бумагах.

Но, помимо тюремного списка, пущинского, относящегося к 1824 году, был и еще один, так называемый «Трубецкой». Его назвали по имени незадачливого «диктатора» восстания князя Сергея Трубецкого. Он относится к 1822 году.

Академик Дружинин сравнил все три списка и выявил эволюцию взглядов членов Северного общества — декабристов, нарастание радикальных революционных настроений в их среде и в связи с этим изменение и программы. Это относится к различию текстов «Конституции» 1822 и 1824 годов. А тюремный список носит явные следы регресса, хотя в нем и учтены критические замечания, сделанные на полях редакции текста 1824 года.

Анализ, критика документа по содержанию, проведенные академиком Н. М. Дружининым над текстами «Конституции», являются образцом источниковедческого анализа. И по сей день на методах, выработанных Николаем Михайловичем, учится подрастающее поколение историков-исследователей.

«Алые паруса», «Золотая цепь», десятки рассказов — как далеки они от революции, подпольной борьбы, ссылок, каторги! Наверное, и автор этих повестей и рассказов Александр Степанович Грин тоже был далек от революционной борьбы. Загляните во второе издание Большой Советской Энциклопедии, там писателя называют проповедником космополитизма, автором произведений авантюрно-детективного жанра. Что же, если действительно вспомнить творчество Грина, то многое из сказанного походит на истину.

В предисловии к избранным произведениям А. Грина, выпущенным Государственным издательством художественной литературы в 1956 году, вскользь сказано о знакомстве Грина с эсерами, его увлечении революционной литературой, о пропагандистской деятельности среди солдат Севастополя, аресте и тюрьме. «После Севастополя в биографии Грина наступает провал. Известно, что он был вторично арестован и сослан в Тобольск, но с дороги бежал, пробрался в Вятку и ночью пришел к старому больному отцу. Отец выкрал для него из городской больницы паспорт умершего сына дьячка Мальгинова. Под этой фамилией Грин долго жил и даже подписал ею свой первый рассказ». И далее: «Вскоре Грин опять был арестован по старому делу о принадлежности к партии эсеров, просидел год в тюрьме и был выслан в Архангельскую губернию».

Вот и все. И все почти точно. Но зайдите в Тобольский архив, и там вам покажут телеграмму из города Туринска. Ее послал 12 июня 1906 года туринский исправник тобольскому губернатору: «Административно-ссыльные политические дворяне Георгий Карышев, Александр Гриневский, одесский мещанин Михаил Лихонин, Гавриил Лубенец вчера скрылись благодаря скоплению в Туринске семидесяти поднадзорных, незначительного количества городовых».

«Административно-ссыльный» Александр Гриневский… попал в ссылку? Это он этапом был доставлен в мае 1906 года в Тобольск, а оттуда в Туринск и тут же убежал. Убежал не по дороге в Тобольск, как написано в предисловии, а с места ссылки. На ноги поднята полиция. Она рыщет по городам России. Проходит год, другой, третий, но нигде нет Грина.

1910 год. В Тобольск к губернатору приходит новая телеграмма, на сей раз от петербургского градоначальника: «27-го минувшего июля в Петербурге на 6-й линии Васильевского острова, дом № 1, кв. 33, арестован неизвестный, проживавший по чужому паспорту, на имя почетного гражданина Алексея Алексеевича Мальгинова.

Задержанный при допросе в охранном отделении показал, что в действительности он есть Александр Степанович Гриневский, скрывшийся с места высылки из Тобольской губернии, где он состоял под гласным надзором полиции…»

Арестован случайно, а не за прежние дела, не за принадлежность к партии эсеров!

И третья телеграмма, в которой тобольские власти извещаются о том, что писателя выслали вместо Тобольска в Архангельскую губернию, а ведь собирались вернуть в Тобольск.

— Архивисты открыли новые странички жизни Грина. И, наверное, откроют, уточнят еще многое из того, что не рассказал писатель в своей автобиографии.

Архивы помнят все!

«Седьмого ноября в 6 часов вечера царские разбойники, совершили нападение на нашу типографию и отняли у нас печатный станок. Жандармы торжествуют. Торжествуйте, гг. жандармы, торжествуйте, ведь разбойничать ваша святая обязанность».