Между тем, будь эксперты сената свободны в своих действиях, они без труда обнаружили бы документ, по нелепой ли ошибке или из дерзкого озорства, написанный точно таким же почерком, что и «письмо к Алексею Николаевичу». В делах Третьего отделения лежала расписка: «1863 года июня 25 дня пятьсот рублей серебром получил рядовой из дворян Всеволод Костомаров».

Дело Чернышевского метко подытожил тот же В. Соловьев: «Назвать его судебною ошибкою нельзя, так как для судебной ошибки необходимо, чтобы были две вещи: во-первых, суд, и во-вторых, ошибка, т. е. невольное заблуждение. Но в деле Чернышевского не было ни суда, ни ошибки, а было только заведомо неправое и насильственное деяние, с заранее составленным намерением. Было решено изъять человека из среды живых — и решение исполнено. Искали поводов, поводов не нашли, обошлись и без поводов».

Даже анонимки с угрозами, полученные Чернышевским, даже «извет» в пьяном виде разоблачившего себя и за то сосланного Яковлева фигурируют в окончательном определении сената.

Все занимавшиеся делом Чернышевского, за исключением лишь некоего приват-доцента Клочкова, единодушно заявляли: обвинение основано на фальшивках. И все же, чтобы окончательно решить вопрос, историки и криминалисты единодушно сошлись на необходимости еще одной, объективной, научно обоснованной экспертизы. Она была проведена после революции, в 1927.году, особой комиссией, созданной по инициативе редакции журнала «Красный архив».

Комиссия рассмотрела образцы почерка Чернышевского, Костомарова, а также «карандашной записки» и «письма к Алексею Николаевичу». Насколько серьезной и добросовестной была экспертиза, видно уже из того, что были исследованы бумаги Чернышевского, относящиеся к разным периодам его жизни, имеющие разное назначение (дневники, черновые рукописи, стенографические записи, официальные документы, письма к жене и т. д.) и отражающие разное его душевное состояние. Было также учтено влияние на почерк различной бумаги, ручек, перьев, чернил.

Тщательно изучив особенности написания отдельных букв и знаков, их положение по отношению к уровню строки, различные способы соединения букв, нажим, направления осей элементов букв, эксперты установили несколько десятков обычных и особых признаков почерков, а затем перешли к сравнительному анализу документов.

Им удалось доказать: во-первых, что ни «карандашная записка», ни «письмо к Алексею Николаевичу», безусловно, не написаны Чернышевским, так как имеют «массу отклонений» от характера и «выдающихся особенностей» его почерка.

Во-вторых, что они написаны одним и тем же лицом.

И в-третьих, что они носят на себе ясные признаки почерка Костомарова.

Каждый из этих выводов эксперты подтвердили многочисленными примерами.

Насколько мастерски умел Костомаров изменять свой почерк и придумывать новые, сообщила в своих выводах комиссия, настолько был он неосмотрителен в подражании чужому почерку. В обычном случае, заявили эксперты, для выводов можно было бы даже ограничиться двумя неоспоримыми уликами: написанием буквы «ф» и постановкой открывающих кавычек вверху строки.

Но эксперты понимали, что имеют дело не с «обычным случаем». Речь шла о том, чтобы еще раз — окончательно и бесповоротно! — показать всему человечеству, как подло, нарушая законы, не брезгуя и самыми гнусными средствами, расправилось царское правительство с человеком, которого Владимир Ильич Ленин назвал «великим русским писателем, одним из первых социалистов в России, замученным палачами правительства».

Вы когда-нибудь встречали такое имя — д’Еон де Бомон?

Да, кавалер д’Еон де Бомон родился давно — 5 октября 1728 года в городе Тоннере, Иенский департамент. А может быть, слышали и о Луизе де Бомон?

Это одно и то же лицо.

Как это может быть? Загадка, которую в прошлом столетии пытались разрешить и историки и, конечно, писатели, которых увлекал столь романтический сюжет.

Не будем пытаться решать вопрос о том, был(а) ли кавалер д’Еон де Бомон мужчиной или девицей, только отметим достоверно известное. Кавалер, когда он подрос, в мужском платье славился как искуснейший фехтовальщик, равного которому во Франции времен Людовика XV не знали. В женском платье он(а) покорял своими «прекрасными белокурыми волосами, светло-голубыми, томными глазами, нежным цветом лица, изящными маленькими ручками и еще более изящными ножками и аппетитным легким пушком над верхней губой, напоминающей спелый персик».

Это свидетельство мемуаристов, да и не только их. В официальных бумагах секретной переписки французского короля Людовика XV кавалер часто фигурирует под именем девицы.

Так вот. Летом 1755 года из Парижа выехал кавалер Дуглас-Макензи, шотландец родом, в сопровождении своей очаровательной «племянницы» — девицы Луизы де Бомон. Выехали они в Германию через Швабию в Богемию, где Дуглас должен был осмотреть с ученой целью тамошние рудники.

Из Богемии «ученым путешественникам» надлежало проехать к Саксонию, затем в Данциг, Курляндию и, нигде уже не задерживаясь, прямо в Петербург.

Странная пара, странный маршрут, если иметь в виду осмотр рудников, которых ни в Петербурге, ни в его окрестностях не имелось.

В Петербурге Дуглас и Луиза должны были первым долгом представиться вице-канцлеру графу Михаилу Илларионовичу Воронцову.

Луиза де Бомон была одета по последней парижской моде, об этом позаботился не кто-нибудь, а сам принц Конти. В руках она держала томик Монтескье «L’Esprit des lois» с золотым обрезом и в кожаном переплете. Книга эта предназначалась для самой русской императрицы Елизаветы Петровны.

Девица была мила, хотя иногда можно было заметить, как она от времени до времени оправляла не к месту корсет, который ей, видимо, жал, и как-то очень странно, на носках, передвигалась по залу.

Но мало ли бывает на свете странностей!

Дуглас не сумел обмануть русского канцлера Бестужева-Рюмина и английского посла при петербургском дворе Вильямса. Они заподозрили в минералоге, явившемся в Петербург с целью поправить собственное здоровье в «холодном климате», тайного французского резидента.

Но очаровательную Луизу никто ни в чем не подозревал.

Дуглас вскоре вынужден был уехать, а Луиза осталась в Северной Пальмире и была представлена графом Воронцовым, приверженцем версальского двора, императрице Елизавете.

Вы, конечно, уже догадались, что Дуглас и кавалер-девица попали в Петербург с тайной политической миссией. В корсете д’Еона была зашита инструкция, написанная каллиграфическим почерком на тончайшей бумаге, в подошве изящной туфельки припрятан ключ к шифрованной переписке, которую, по мысли французского короля Людовика XV, должна завязать с ним русская императрица, как только она получит от Луизы томик Монтескье, в переплете которого были запрессованы тайные письма французского короля.

Романтично, авантюрно!.. Но Луиза свою миссию выполнила. На следующий год Дуглас уже вернулся официальным поверенным Франции в России. А Луиза? Она тоже прибыла в Петербург. Но на сей раз в платье кавалера д’Еена де Бомон, как секретарь посольства и родной брат Луизы или Лии де Бомон.

В Европе было неспокойно. Пруссия готовилась к войне за австрийское наследство. Англия поддерживала Пруссию, Франция мечтала прибрать к рукам Польшу, посадив на ее престол своего принца Конти, и всячески старалась втянуть в международные интриги Россию. Но для этого ей необходимо было иметь в Петербурге свое посольство, изолировать английского посла Вильямса, а также постараться спихнуть канцлера России Бестужева-Рюмина, ориентировавшегося на Англию.

Плелись придворные интриги.

И кавалер д’Еон мелькает то в Петербурге, то в Париже. Потом грянула Семилетняя война. Россия выступила против Пруссии в союзе с Австрией и Францией.