№ 319 Владиславлев С. П.

№ 322 Обух В. А.

№ 323 Ветеберг Б. С.

№ 327 Розанов.

№ 330 Смирницкая В. М.

№ 331 Фомина Е. И.

Почему эти люди отмечены особо, отмечено время их прихода? Кто эти люди? Оказывается, это врачи, сиделки и сестра милосердия. 30 августа 1918 года эсерка Каплан стреляла в Ленина и опасно ранила его.

И потом почти каждый день их фамилии встречаются в журнале. Только их допускают к больному Ленину.

Но вот и первый посетитель не врач — 28 октября 1918 года — М. Горький.

В конце октября Ленин, уже выздоравливающий, почувствовал себя немного хуже и 28/Х — доктор Будинов Д. Т., пропуск выдан по просьбе Марии Ильиничны Ульяновой, она же расписалась в его получении.

Читая эти сухие журналы, часто натыкаешься на очень скупые, но волнующие приписки.

22/IV 1920 г. «т. Горькому взамен оставленного в Питере по просьбе Вл. Ил.» или 9/XI 1918 г. № 444 «Ивану Рахья (просил выдать Влад. Ильич)».

Рахья — известный финский революционер. Погиб в 1920 г.

12/VIII 1919 г. Попову (Серафимовичу А. С.) — по просьбе Марии Ильиничны.

19/VI 1920 г. т. Рид (по просьбе В. И.). Джону Риду, американскому журналисту, автору замечательной книги «10 дней, которые потрясли мир», книги, которую с таким вниманием прочел Ленин.

В 1919 году при получении постоянных пропусков на первую половину 1920 года произошел небольшой казус. «№ 100 Елизаровой» и приписка: «уничтожен, т. к. написан был „Ульяновой“». Дальше следовала подпись А. Елизаровой, которая, как известно, была не кто иная, как Анна Ильинична Ульянова, а по мужу — Елизарова.

Сколько разных людей перебывало у Владимира Ильича!

По этим книгам сейчас в Институте марксизма-ленинизма уточняются даты встреч и бесед Владимира Ильича. Журналы не могут их спутать, как путают мемуаристы, вспоминая о своих разговорах с Лениным через много-много лет.

И этот ценнейший документ открыли рядовые работники архива, те, что без устали ищут, там, на 10-м этаже, на Пироговской улице в Москве.

Толстой! Этим именем сказано все, во всяком случае, когда речь идет о великих писателях, составивших эпоху в мировой литературе. Толстой знал историю, любил ее, но он не зарывался в бумажную ветхость, не жил в мире ушедших теней.

Анатоль Франс считал, что «гений писателя нуждается в знаниях, без которых он не может расправить крыльев… У нынешних авторов на чтение, в большинстве случаев, либо не хватает времени, либо их нервы им того не дозволяют. Ведь ответил же однажды с гордостью Пьер Лоти, когда его как-то спросили, что он думает по поводу одной очень интересной книги: „Я никогда не читаю, я лишь пишу“. В литературных кругах очень смеялись этому ответу. Но я много думал над ним. Какую трудную, полную забот, лишенную всякого отдыха жизнь должно вести наше литературное поколение! У него даже нет времени подумать о том, что ему следовало бы, как водолазу, погрузиться в прошлые века: у него нет времени исследовать, искать и учиться для того, чтоб те, кто читает его книги, мог утолить свою жажду».

Напрасно Франс с таким безнадежным скепсисом отзывался о современном ему поколении литераторов, которому некогда читать, некогда оглянуться назад, некогда исследовать, учиться. Ведь поколение Франса было немногим моложе поколения Льва Толстого. Толстой, замечательные русские писатели, художники, режиссеры и литераторы более младших поколений умели учиться и часто, очень часто ради настоящего, «как водолазы», погружались в прошлое!

Дом Франса был музеем-архивом. Дом Толстого — великолепной исторической библиотекой. Думается, что в Ясной Поляне Толстой собрал самую полную для своего времени коллекцию книг, писем, копий архивных материалов по эпохе Александра I.

И что характерно — Толстой написал несколько исторических произведений, но как тщательно, как кропотливо работал великий писатель с памятниками! Великий труд вложен в рукописи «Войны и мира» и «Хаджи Мурата».

В Румянцевской библиотеке было прочитано все, что имелось по истории первой четверти XIX столетия. Но этого было очень мало. И Толстой обратился к архивам. В свое время генерал Модест Иванович Богданович разослал своеобразные «анкеты» сохранившимся в живых участникам Отечественной войны 1812 года. Эти «анкеты» были им использованы для написания своего капитального труда «История Отечественной войны 1812 г.». Но использованы очень некритически.

Толстой познакомился с частью материалов Богдановича и сам предпринимал объезд мест сражений. Лев Николаевич находил участников и старожилов, расспрашивал, уточнял.

Для того чтобы вырисовать образ Пьера Безухова, Толстой изучил архивные документы по истории масонства. Великий писатель скептически относился к победным реляциям командиров, как русских, так и французов, и предпочитал живое слово, «устный первоисточник».

«Для историка (при описании сражений) главный источник есть донесения частных начальников и главнокомандующего. Художник из таких источников ничего почерпнуть не может, они для него ничего не говорят, ничего не объясняют… В каждом описании сражения есть необходимость лжи, вытекавшая из потребности в нескольких словах описывать действия тысяч людей, раскинутых на нескольких верстах, находящихся в самом сильном нравственном раздражении, под влиянием страха, позора и смерти».

Толстой жалел, что он не может восстановить хода событий по их свежим следам. Вот если бы сразу же после сражения, разгоряченных боем, с неостывшими чувствами людей расспросить об обстоятельствах битвы, записать их рассказы, тогда бы эти показания имели несомненную ценность для писателей.

«Вам будут рассказывать то, что испытали и видели все эти люди, и в вас образуется величественное, сложное, до бесконечности разнообразное и тяжелое, но ясное впечатление».

Все эти наблюдения Льва Николаевича — свидетельства кропотливого труда, труда историка-источниковеда.

И уж если нельзя прямо после боя, отгремевшего полстолетия назад, побеседовать с участниками, то писатель предпочитал все же не литературную обработку материалов этого боя, а сами материалы. И реляции командиров он тоже читал, хотя и не очень доверял такого рода источникам.

Многие, кто знал, как работает Толстой, удивлялись: зачем ему такие подробности, такая точность? Есть свидетельства, пусть они и не совсем верные, но если эти свидетельства будоражат фантазию писателя, если они служат пищей для его творческого образного воплощения идей, событий, то и прекрасно, не стоит отвергать их из-за каких-то там мелких неточностей. Так думали и некоторые писатели исторического жанра. Эпоха, колорит, быт соблюдены, фактическая канва событий более или менее правильная, остальное — право писателя на домысел и даже вымысел.

Толстотой думал иначе. Он не отрицал, а, наоборот, утверждал право писателя на художественный вымысел, обобщение образов, но утверждал это право до известного предела. «Задача художника и историка совершенно различна, и разногласие с историком в описании событий и лиц в моей книге не должно поражать читателя».

И Толстой точно определяет эти пределы, границы исторической достоверности и художественного вымысла в исторических романах.

Иван Сергеевич Тургенев разругал отрывок из «Войны и мира», появившийся в печати в 1865 году под названием «1805-й год». Тургенев обвинил Толстого в незнании источников, всю историческую часть назвал фокусничеством, шарлатанством.

Толстой, отвечая Тургеневу, писал, что у него есть вымышленные лица, в отношении которых он ничем не связан, но когда заходит речь о лицах исторических, то и писал он их по историческим памятникам, «иначе понимая и представляя эти лица и события, художник должен руководствоваться, как и историк, историческими материалами. Везде, где в моем романе говорят и действуют исторические лица, я не выдумывал, а пользовался материалами, из которых у меня во время моей работы образовалась целая библиотека книг, заглавия которых я не нахожу надобности выписывать здесь, но на которые всегда могу сослаться».