Огрень — крестьянин Ефремовской округи, сельца Аделаидино, Богдановка тож.

Исследователи обратились к архивным описаниям Екатеринославской губернии, к картам, самым подробным картам середины XIX столетия. По «Списку населенных мест Екатеринославской губернии» они обнаружили целых девять деревень, носящих название Богдановка. Но не обнаружили ни одного Аделаидино. Хотя ведь Аделаидино — название неустойчивое, зато Ефремовская округа — это уже официальная административная единица.

Но округи такой в означенной губернии не было. Ефремовна — деревушка в 17 дворов — имелась. Но ей было далеко до округи. А заодно выяснилось: Буг по Екатеринославской губернии никогда не протекал…

Так отпало и еще одно фальшивое известие.

Позвольте, Адель была женщиной ветреной, русского языка она не знала, могла все перепутать. Но ведь Лермонтов не мог так ошибиться, посвящая свое стихотворение. Ведь оно так и начинается: «Мадам Гоммер де Гелль».

Оно датировано в «Записках» и в публикации П. Вяземского 28 октября 1840 года. Мы уже говорили, что де Гелли были в Крыму годом раньше. И все же ошибки возможны, откинем дату.

В Военно-историческом архиве хранится наградной список Лермонтова.

28 октября 1840 года «при переходе через Гойтинский лес Лермонтов открыл первым завалы… выбил из леса значительное скопище и по миновании дефиле с командою был отряжен к отряду ген.-лейт. Галафеева».

Как же так? Ведь Гойтинский лес на Кавказе, а если судить по «Запискам» Адели, Лермонтов 28 октября 1840 года сидел у нее дома, в Крыму, в Мисхоре, и писал стихи.

Это несоответствие бросилось в глаза и другим исследователям. Но странно, профессор Абрамович, исследуя даты жизни Лермонтова, настолько был под обаянием «Записок» Оммер де Гелль, что заявил: наградной список Лермонтова не заслуживает большого доверия, хотя военные документы, как известно, всегда бывают очень точны в датировках.

В. А. Мануйлов тоже обратил на это внимание, но также не поверил наградному списку, считая, что Адель помечала свои письма по новому стилю, Лермонтов — по старому.

Что же, в XIX веке разница между стилем новым и старым составляла 12 суток. Если Лермонтов пометил свое стихотворение: «Мисхор, 28 октября» по новому стилю, то по старому это 16 октября.

Заглянем в любопытное издание Раковича «Тангинский полк на Кавказе, 1819–1846 гг.», Тифлис, 1900.

15 октября старого стиля тот же Лермонтов совершил ряд удачных операций при переправе через Аргун. А затем за двое суток (если верить «Запискам») он доскакал до Крыма, да еще побывал вместе со своей возлюбленной в Алупке, Мисхоре, Кореизе, Орианде, Кучук-Ламбате и Ялте…

И все же обратимся к предисловию издателей. Они-то уверены, что «Записки» не вызывают сомнений в отношении их подлинности. И в доказательство этого публикуют снимок автографа Адели — страничку дневниковой записи.

Тут-то и кончаются все недоумения, отсюда и тянется нить к подлинному автору этой фальсификации — князю П. П. Вяземскому, который пытался скрыться под личиной переводчика.

Но сначала об автографе. Он на французском языке. В нем зачеркнуты целые фразы, вставлены отдельные слова. Вся запись носит характер черновика. Причем вставки, новые фразы, как показала графологическая экспертиза, сделаны рукою Вяземского.

Более пристальное графологическое изучение странички дневника убедило исследователей в том, что и вся страница написана рукою Вяземского, хотя он и пытался изменить свой почерк.

Остается выяснить последнее — самое загадочное, — откуда взяты стихи и почему они все же посвящены де Гелль?

В «Русской старине» за 1887 год, том 54, Висковатов опубликовал неизвестное стихотворение из альбома Одоевского, подаренное ему Лермонтовым. Стихотворение французское.

Его содержание почти в точности совпадает с тем, которое мы цитировали в начале очерка. Вяземский только немного его реконструировал, ввел обращение к мадам де Гелль.

Но Адель — поэтесса. Поэт пишет поэтессе, и она, конечно, отвечает ему. Вяземский долго рассуждает насчет окончаний русских фамилий во французской транскрипции. Ему нужно найти стихотворение Адели, подлинное, конечно, которое было бы посвящено человеку, фамилия коего начиналась бы на «L» и оканчивалось на «тов». Но во французской транскрипции такого окончания нет, и П. П. Вяземский устами Адели пытается убедить читателей, что по-французски Лермонтов — Lermontove. Это натяжка, зато она позволила приспособить стихотворение Адели, посвященное господину Лемэр — Lemaire (1-е), и напечатанное в «Одесской газете».

Теперь как будто выяснено все. Остается сказать несколько слов о фальсификаторе князе П. П. Вяземском.

Почему Вяземский пошел на подобную фальсификацию, почему он не опубликовал произведение под своим именем, пусть как роман о Лермонтове? Ведь в романе автор имеет право на художественный вымысел.

Ответить на этот вопрос оказалось трудно, пришлось перерыть большое количество архивных документов, отыскивая какие-либо следы. Но труд не пропал даром. В 1888 году секретарь П. П. Вяземского Е. Опочинин выпустил небольшую книжечку «Памяти П. П. Вяземского». Вспоминая о последних годах жизни писателя (кстати, П. П. Вяземский — сын того поэта Вяземского, который был другом А. С. Пушкина), Опочинин вскользь упоминает о работе Вяземского над большим романом из жизни М. Ю. Лермонтова, причем героиней этого романа должна была стать Оммер де Гелль. Но в архиве П. П. Вяземского рукописи романа не оказалось, нашелся только «перевод» мемуаров Оммер де Гелль. Описание внешнего вида рукописи романа, сделанное тем же Опочининым, убедило исследователей, что роман и «перевод» — это одно и то же.

Публикация Вяземского в «Русском архиве» — пробный камень, и проба была неудачной. Вяземский отказался печатать свой роман, пока в живых остаются люди, знавшие Лермонтова.

Так и пролежали «Письма» в архиве до 1933 года, когда издательство «Academia» выпустило их в свет и ввело в заблуждение и читателей, и историков литературы, и писателей.

Неприглядные образы русских помещиков и французских плутократов, пасквильные поступки сановников, памфлетическое издевательство над теми русскими, которые, «говоря по-русски, заикались по-французски», низкопоклонствовали в парижских салонах, — все это содержание «мемуаров» не оставляло у Вяземского сомнений в том, что цензура не пропустит их в печать как произведение писателя, поэтому он и хотел завуалировать свой разоблачительный роман, выдавая его за подлинные «письма и записки Оммер де Гелль».

Теперь встает вопрос: а имеет ли эта подделка какую-либо ценность как исторический источник? Бесспорно, имеет, и даже большую. Если отбросить вымысел о героине мемуаров и Лермонтове, то остается очень красочная, яркая и правдивая картина событий и нравов русского и зарубежного общества 30—40-х годов XIX века. Это своего рода мемуарный памфлет вне зависимости от того, что Оммер де Гелль никогда его не писала.

Наверное, с тех самых пор, как существуют деньги, существуют и фальшивомонетчики. Фальшивки изготовлялись частными лицами, солидными корпорациями и попросту государственными учреждениями, чтобы нанести ущерб своим соседям, своим противникам. Правда, в наше время нет такого документа, такой бумажки, монеты, которую нельзя было бы подделать, но с таким же успехом любую подделку можно и распознать.

А вот сто лет назад дело обстояло несколько иначе. Фальшивомонетчиков в России было хоть отбавляй. Но царскому правительству явно не хватало «специалистов», которые могли бы фабриковать любые документы, с помощью которых жандармы и полиция могли бы осуждать на казнь, на каторгу революционеров.

Потребность в такого рода «фальшивомонетчиках» у царизма ощущалась тем острее, чем шире, мощней развивалось революционное движение.

Конечно, может показаться странным, что власть предержащие в борьбе со своими классовыми врагами нуждались в каких-то фальшивках. Ведь на стороне властей были законы, выражающие их волю, защищающие их интересы. Всякое выступление против было уже нарушением этих законов, а значит, и соответственно каралось государством.