Мужчина устало повалился на кровать. Взгляд серых глаз застыл на светло-желтом потолке. Ему казалось, что все не имеет смысла. Он не представлял, как оказался в этой комнате, так не похожей на больничную палату, но это было и не важно. Все было неважно. В его жизни не было самого важного.

Он сомкнул веки и уснул. Глубоким сном без каких-либо сновидений.

Через несколько дней, придя в себя, столкнулся с навязчивой заботой незнакомого молодого мужчины, судя по внешности, потомку какого-то из народов, живущих в жарких странах.

Незнакомцу очень хотелось его покормить, мол, ему из благодарности еду приготовили. И жена очень расстроится, если ее труды так и не попробуют. Больной взглянул на него с раздражением. Но незваный гость был упрямым неимоверно. И чтоб он отстал, больной согласился. Вкус еды… он его узнал. Тот самый вкус той самой еды, которую иногда приносил ему охранник в тюрьме. Та самая необыкновенная еда, так разительно отличавшаяся от обыкновенной. Мужчина недоуменно посмотрел на парня.

— Просто вы однажды мою жену спасли, — тепло улыбнулся гость, — Неужели не помните?

Он устало покачал головой. Пламя сожгло все. Все его воспоминания. Не осталось ничего.

— Просто вы когда-то подожгли городской музей, — широко улыбнулся незваный гость.

Поджог музей…

Мужчине вдруг ярко привиделся огненный лабиринт и девушка, поманившая его за собой. Девушка в странной одежде, которая вывела его из здания и исчезла… До боли знакомый взгляд черных глаз, жирно обведенных какой-то черной косметикой… Взгляд самого важного человека… И страшное осознание, что в этом мире он ее никогда не найдет… Просто ей помешали родиться… Заперли в каменной темнице… Вот уже давно она не может вернуться в жизнь… Вот уже давно она ждет его за порогом. Он ищет только ее, из жизни в жизнь, вечно ищет ее взгляд и ее улыбку в мире живых. Вечно ищет и никогда не найдет…

— Ну, и в тот же день, когда смогли покинуть горящее здание — дело было ночью и всем было как-то не до музея — вы шли по старому парку. По старому району. Там… — голос парня задрожал, — Там какие-то пьяные скоты напали на девушку… и вы… только вы вступились за нее… вы один… Когда приехала милиция, вы лежали на ней, весь изрезанный и истекающий кровью… Вы даже тогда защищали ее…

Гость поднялся с кресла и низко поклонился.

И тогда сидевший на постели вдруг вспомнил ту полутемную улицу с несколькими потухшими фонарями, белое пятно между темных силуэтов и тот отчаянный взгляд совсем еще молодой девчонки… Он где-то видел ее… Голова опять резко заболела… Он никак не мог вспомнить… хотя осталось совсем немного кусочков мозаики…

Парень помог ему улечься и побежал за врачом. Признаваться в подкупе медсестры и самовольном проникновении в палату к тяжелобольному. Ну, это все потом, а пока позовет на помощь. Что касается неприятных ситуаций с нарушением общественных правил, то выкручиваться из них ему было не в первой. Этого рьяного журналиста знало полгорода точно. В основном, как рьяного нарушителя всяческих правил. Его извечное любопытство и энергичность уже вошли в лексикон самых тяжелых ругательств города.

Мужчина какое-то время устало рассматривал потолок такого чистого и красивого цвета, потом устало закрыл глаза…

— Ты хочешь что-нибудь сказать, проклятый воришка? — мрачно спросил воин.

Хрупкий подросток оглянулся — за ним была яма с ядовитыми змеями. Гады противно извивались, свившись в один большой ком, поднимали головы, высовывая тонкие раздвоенные языки и мерзко шипели. Затем он перевел взгляд на вершину третьей слева из пирамид, прекрасно видных из любого уголка их селения.

Что-то заныло внутри него. Эта странная внутренняя боль, которая следовала за ним столько, сколько он себя помнил…

Сколько он себя ни помнил, его всегда влекло к той пирамиде, страстно хотелось пробраться внутрь заповедного места. Взять камень и ударить по стене. Одного удара не хватит, чтобы разрушить все, но ему так этого хотелось, именно этого!

Вначале он приходил в ужас от этого наваждения, медленно сходил с ума, боясь даже заикнуться кому-то о мучивших его греховных мыслях. Потом было смирился с тяжким испытанием богов. Потом даже забыл ненадолго, засмотревшись на дочку советника из проходившей мимо их селения процессии. Девчонка была очень красива и разодета как жена фараона. По крайней мере, так ему казалось, он ведь вживую ни одну из жен фараона ни разу не видал.

А потом ему приснился черный каменный сфинкс, грустно смотревший на него своими пронзительными черными как ночь глазами, жирно обведенными черной краской.

Сначала он просто рисовал его силуэт, в забытьи и рассеянности, на земле или на песке у берега реки. Потом поймал себя на том, что с каждым разом все тщательнее прорисовывает это женское лицо. И однажды понял, что нет в мире женщин никого красивее, чем та, у которой было бы такое же лицо. И однажды вдруг четко ощутил, что таинственный черный сфинкс из сна, которого так хочется рисовать при первой же возможности, четко очерчивая лицо, как-то связан с третьей слева пирамидой, возвышающейся над страной. И даже разузнал, что в гробнице той пирамиды покоится тело самой любимой из жен одного из прежних фараонов. Говорили, что на крышке саркофага умелые мастера изобразили ее прекрасное лицо. Столь прекрасное, что фараон, увидев его, расплакался, один из мастеров свихнулся, а другой умер. И если б он только мог увидеть крышку саркофага… Саркофага, который так страстно ему хотелось разбить!

Он как мог боролся с наваждением, но оно упрямо возвращалось. Он молил богов помиловать его. Тогда ему опять приснился черный сфинкс, чья женская голова смотрела на него укоризненно. И тогда, проснувшись в холодном поту, он не выдержал и решился.

— А это что-то изменит? — устало спросил подросток воина.

— Нет, — холодно отрезал тот, — Если мы будем миловать расхитителей гробниц, то им не будет конца. Ты хочешь еще что-нибудь сказать?

Подросток посмотрел на верх третьей слева пирамиды и улыбнулся. Он знал, что ничего не изменится. Просто это наваждение не оставит его. Оно сведет его с ума. А смерть от яда змей будет пусть и мучительной, но быстрой. Смерть… он не боялся ее. Он давно любил ночь и давно уже мечтал заглянуть в царство ночи и теней…

Он сделал шаг назад, к яме.

Девушка, чью голову обхватил золотой убор в форме птицы, который, казалось, был объят огнем, грустно улыбнулась и покачала головой. Она стояла на пороге, всего в нескольких шагах от него. За ее спиной были темнота и пустота. За ее спиной было царство ночи и теней — он вдруг явственно понял это. И приблизиться к ней можно было только умерев. Но ее глаза… ее улыбка… он всегда искал ее взгляд и ее улыбку… вечно искал… искал и не находил… Просто потому, что она ждала его там… Самая красивая из всех женщин, когда либо существовавших в обоих мирах.

Подросток улыбнулся еще шире и ступил назад. Еще шаг. Второй. И погрузился в яму. Стражнику еще какое-то время снилось в кошмарах лицо осужденного на казнь. Лицо, на котором была улыбка!

Ведь он всегда искал только одну ее… вечно искал и везде… искал и не находил… просто потому, что он искал ее в мире живых, а она ждала его там… просто она ждала его там…

— Ты спятил? Местные нам головы снимут! — возмутился крепкий старик, оттаскивая своего спутника — мужчину средних лет — от стены пирамиды. Тот сопротивлялся и смотрел на древнее каменное сооружение как завороженный, — Да что с тобой? Рехнулся, что ли? — А если… — сказал другой из спутников и поежился.

— Что если?! — проорал старик.

Он приехал сюда торговать. Еще только свихнувшегося слуги ему не хватало! И так была задержка в пути. Был трудный путь. Трудный и опасный. Тем более, что из-за этого негодяя они заплутали.

— Говорят, что эти штуки — большие склепы мертвецов-царей прошлых эпох — охраняет какое-то страшное проклятие, — хотя охранник был весьма высоким и мускулистым, хотя он уже не один десяток разбойников прикончил, некоторых даже голыми руками, однако ж сейчас он был бледен и дрожал, робко поглядывая на высоченные древние каменные сооружения.