— Брат… — Мамору-кун разочаровано сел обратно. — Мой брат не у Мидзугава-сан…

— Простите, но я не в восторге, когда оскорбляют моих коллег! — сердито сощурился известный врач этой больницы.

— П-простите! — мальчик стал запинаться.

— Ребенок не хотел… — влез Макусиму-сан.

— Я знаю, что он не хотел! — обрезал, резко повернувшись к нему, господин Рю. — Но вашего мнения я тоже не хотел услышать!

— Как будто сейчас начнете плеваться огнем! — усмехнулся наглый иностранец.

От возмущения врач выронил снятые перчатки. Я торопливо подобрала и протянула ему. Он опять взглянул на меня. Серьезно. Надолго. Было что-то в его взгляде… другое. Испытующие, пронзительные глаза… словно он видел меня насквозь. Все мои внутренности. Все мое прошлое и будущее.

— Погоди, ты?.. — Мидзугава-сан задумчиво ковырнул край шапочки, прятавшей его волосы.

— Это моя дочка, Сеоко, — встал около меня папа.

А Мамору-кун отвернулся от нас, болтающих, руки скрестил, словно хотел закрыть от нас свое сердце подальше.

— Вот как… — протянул его знакомый. — Да, интересно получилось. Очень интересно.

И продолжал на меня так смотреть… это у него было прозвище Рентген, не иначе.

Мужчина усмехнулся, словно прочтя мои мысли. Потом, запоздало и без интересу спросил, скорее, только из вежливости:

— А у вас тут кто?

— Друг Сеоко, — серьезно объяснил папа.

То есть, мой папа ему объяснил.

— И мой друг! — ступил к нам наш участковый.

— Ну, ясно. Сочувствую, — господин Рю сжал мое плечо, осторожно, но мне на миг показалось, будто моей кожи коснулись когти. — Надеюсь, что обойдется.

— Вы же его и оперировали! — не удержался строптивый журналист.

— Тут не хватает одной девочки и каштанов, — скривился врач.

Макусиму-сан невольно потер глаз. Хотя, кажется, фингал уже сошел. Ого, даже тут знают о подвиге иностранного фотографа, который доблестно снимал обнаглевшего якудзу, но был ужасно подстрелен одной маленькой милой девочкой. Которая целилась в якудзу даже не фотоаппаратом, а из рогатки! Эх, не хорошо так думать, но сейчас мне этого наглого иностранца совсем не жалко!

Знакомый отца покосился на меня и как-то странно усмехнулся. К отцу моему повернулся.

— Я бы пригласил вас выпить кофе, но вижу, что вам сейчас не до меня. Минами, — он повернулся к медсестре, участвовавшей во время операции, — принеси, пожалуйста, моему другу и его друзьям кофе. Тот самый, который можешь делать только ты.

Девушка смущенно улыбнулась и кивнула. Она и врачи ушли. Мамору устало шлепнулся обратно на свое место. Я подошла и обняла его. Он меня оттолкнул, но не сильно. Я снова его обняла. На этот раз он не стал отталкивать меня. Всхлипнул. Хотя смог взять себя в руки, чтоб совсем уж не зареветь.

Еще часа два мы сидели в коридоре вместе с ним. Тем более, к Синдзиро нас пока не пускали. Он, как призналась Минами, пока еще не пришел в себя.

— Жутко его собака разодрала! — вздохнула девушка. — Надеюсь, владельца хорошо накажут! — вздохнула, зябко плечи растерла — ведь поднос с кофейником и чашками она уже мне на колени отдала — и руки ее были теперь свободны. — Такой ужас! Собака напала на человека! Да еще и так жутко! Бррр! — ее передернуло.

Покосившись на меня — я сильно расстроилась — девушка смутилась и поспешно добавила:

— То есть, для меня жутко. Я недавно начала помогать им в операционной. Господин Рю и господин Томонаки держались невозмутимо, — вздохнула. — Надеюсь, и я так когда-нибудь смогу! Буду помогать людям… — мечтательно улыбнулась.

— Сможете, — почему-то уверенно сказал мой отец.

Девушка смущенно ему улыбнулась.

— Хотите печенья? — повернулась ко мне и Мамору. — Меня тут недавно угостили.

— О, печенье! — подпрыгнула я.

Внезапно обнаружив, как сильно проголодалась.

Мамору посмотрел на меня так, словно я продала родную страну. То есть, его брат…

— Прости! — виновато опустила голову и плечи.

— Ничего. Я понимаю, что ты устала, — попытался улыбнуться мне он.

Синдзиро на каталке провезли мимо нас, одеялом закрытого, бледного. Кажется, медсестра ему волосы в косу заплела, чтобы не лезли. И он немного смахивал на китайца с иллюстраций старинных книг. Совсем немного. Волосы у лба не были выбриты как у них. Я грустно проследила за уезжающим от меня любимым, даже привстала, но врач, вывозивший его, серьезно заметил:

— Он еще не скоро очнется. Но жить будет.

— Еще бы не будет! С его стороны было бы подло умирать! — сердито сказал мой отец.

И мы все остались ждать известий с Мамору. И его родителей.

Потом вдруг внезапно оказалось, что старшего брата мальчика уже вывезли из реанимационной, пока папа рассказывал еще. А мы и не заметили! И все побежали искать палату, указанную медсестрой.

И когда мы все вместе вошли, то брат Мамору, худой, высокий, кажется, юноша, уже пришел в себя. Мрачно шуршал газетой с новостями, которую как-то сумел раздобыть.

— Рю! — радостно бросился к нему Мамору.

— Да живой я, живой! — сморщился тот.

Но брата в ответ обнял.

— Жаль только папа не увидит мое выступление, — парень вздохнул. — Если я вообще смогу выступать, — уныло посмотрел на одеяло, набухшее над левой ногой.

— Сможешь. Конечно, сможешь! — твердо сказал мой отец.

— Как это произошло? — участливо подсел на край кровати Сатоси-сан, достал заляпанный кровью блокнот. И ручку.

Рю недоуменно посмотрел на этот блокнот. На одежду полицейского, всю в пятнах высохшей крови. Хотя и не форму.

— Я не якудза, — улыбнулся Сатоси. — Я просто из полиции.

— Это… — пострадавший почему-то замялся.

— Я думаю, нападавшие должны быть наказаны, — серьезно сказал полицейский. — Хотя бы для того, чтобы приучились честно играть. Вот если вы их отпустите, Рю-сан, а они возьмут в привычку нападать исподтишка на всех своих сильных соперников? Вы и характер им испортите.

— Хорошо, я расскажу, — парень вздохнул.

— Как благородно с вашей стороны ваше первоначальное желание про них не отвечать!

Мы все повернулись и приметили Макусиму-сан, стоявшего у двери. Ох, он еще и достал фотоаппарат! Вот эти наглые иностранцы!

— Я просто из газеты, — подлый гайдзин даже не смутился. — Приятно познакомиться, меня зовут Синсэй.

— На азиата ваще не похож, — хмуро прокомментировал неудачный футболист.

— Да вот каким родили! — зачем-то развел руки в стороны молодой мужчина.

Хотя… приглядевшись, я вдруг подумала, что что-то восточное в нем смутно угадывается. Может, кто-то из дальних предков был из Азии. Но так сразу и не скажешь. Кажется, давно это было. И европейской крови в нем намного больше. И вообще, чего он приперся в наш Киото?!

Тут как раз вошли в палату мужчина и женщина. Увидев мужчину, Сатоси вскочил, а Макусиму взволнованно сжал аппарат, висевший у груди.

— Вы?.. — радостно выдохнул полицейский. — Это ваш сын?! Ох, примите мои соболезнования!

— Кажется, мы уже встречались? — смущенно поклонился вошедший.

— Да, я был на вашей выставке! Я даже после этого решил работать в другом отделе полиции! — глаза нашего полицейского радостно сияли.

— Вот как?.. — протянул мужчина.

И прошел мимо нас к старшему сыну, присел на кровать, осторожно обнял. Рю уткнулся лицом в его плечо. Отец долго его не выпускал.

— Прости, па, я сегодня не выступил, — голос парня дрожал, он судорожно сжал рубашку мужчины, кажется, плакал и прятал от нас свои слезы на его груди. — Хотя ты бросил все свои дела и клиентов, я… я… — дальше он уже не смог говорить.

— Ничего. Это подло, очень подло со стороны твоих соперников, но ты еще выступишь, — отец погладил его по спине. — Я в тебя верю.

Я с любопытством разглядывала художника. А наглый Макусиму втихую снимал, без вспышки и почти беззвучно. Хотя эти люди так погрузились в свои переживания, что не обратили внимания. О, подлый гайдзин!

Так-то этот художник был самым обычным японцем. Серьезная серая рубашка, черный галстук с тонкими белыми полосками, ровная короткая стрижка, черные брюки и чистые ботинки, портфель.