Хотя, задыхаясь — сердце билось ужасно быстро, невыносимо билось, и в груди кололо — остановился и обернулся. Никто не бежал за мной. Я остался один. Они оставили меня одного.
Долго стоял, задыхаясь. Сердце никак не могло успокоиться. И, кажется, там кололо.
Дождь все лил и лил, хлестал меня толстыми струями. Ледяными. Я страшно замерз. Но я потерял дорогу. Точнее, дороги у меня не было. Никакой.
И, сколько-то отдышавшись — но резь в сердце не прошла — я пошел вперед, у берега. Смотря на бушующее море, на поднимающиеся волны. Море было таким сильным! Не таким как я. А я… что я могу?.. Да ничего!
Ливень внезапно остановился. Но все еще метался ветер и будто подталкивал меня к обрыву. Туда, где пенилась вода и хлестали по скалам огромные волны. Море было сильным. Не таким жалким, как я. Море всегда было сильнее людей.
А в небе неустрашимо парила одинокая чайка. Когда я заметил это маленькое белое пятно среди темноты, то застыл растерянно. Она… одна… она не боялась ни ветра, ни ливня. Она одна дерзнула летать посреди бури! Она была сильной. Потрясающе сильной! И ужасающе смелой! Не такой как я.
Чайка в этот миг еще и прокричала что-то, резко. И, как мне показалось, торжествующе. Летать среди бури и кричать в полный голос… или даже… петь?.. Смелая!
Вздохнув, опустил взгляд себе под ноги. Пошел, плечи опустив, по мокрым камням. В груди все еще резало, но уже не так сильно. Дыхание выровнялось. Я уже отошел от дома ужасно далеко. Может… не возвращаться?..
Странно, я ни разу не поскользнулся. Ни разу не упал. Странное везение в этот ужасный день. Глупое везение. Если бы меня внезапно смыло за скалу водой или смахнуло ветром… Но я был ужасно трусливым. Боялся, что сразу не захлебнусь. Помнил, как больно падать на камни. А тут было высоко. Почему я такой слабый?.. Я ничего решить не могу! Бесполезный… совсем. Я даже не хочу умереть, помогая науке и другим людям, которым так же не повезло пойти по этому пути как и мне. Эта моя скучная жизнь ужасна, но это предложение внезапно отдать ее… я не могу. Я совсем не могу решиться!
Вдруг ужасный раскат грома заставил меня вздрогнуть. Огромная молния на мгновение расколола бездонное небо на осколки.
Свет от этой жуткой молнии выхватил худенькую девочку, стоявшую у самого обрыва. Сильный ветер трепал ее длинные промокшие волосы и промокший подол белого платья. Совсем простого. Она даже не шевелилась. Маленькая девочка решительно стояла посреди бури! У самого обрыва.
— Эй! — кинулся я к ней, — Эй, там опасно! Отойди от обрыва!
Она не спеша повернулась ко мне. Новая молния осветила ее бледное худое лицо.
Она… улыбалась!
— Эй, отойди от обрыва! Если ты упадешь…
Она нахмурилась, продолжая улыбаться.
— Не прыгай! — отчаянно прокричал я.
У меня снова резало в сердце, но я боялся, что она хочет спрыгнуть. Что я не успею — и ее худенькое тело окажется на камнях внизу.
Я отчаянно бежал к ней, внезапно забыв о боли.
Кто-то другой стал для меня важнее меня самого.
Но упрямая девочка, внимательно смотревшая на меня, только рассмеялась. Она совсем себя не жалела!
Сильный росчерк молнии расколол небо пополам. И мою жизнь разделил на две половины.
* * *
В эту ночь небо снова затянули черные тучи. Задул сильный ветер. Хотя здесь, в столице, встречать шторм было уже не так страшно, как в рыбацкой деревушке у моря. Хотя и все равно мрачновато. Или во всем был виноват тот день, который мне внезапно напомнило почерневшее небо, закрытое от взора?.. Бездонная ясная глубина дневного неба, полная свободы и простора, превратилась в темную жуткую бездну. Заметно потемнело на улице.
Поежившись, я пошел в спальню. Там Митико крепко спала, положив теплую нежную ладонь на животик нашей дочки, поверх мягкой белой кофточки. Когда я увидел их двоих, безмятежно спящих, сердце мое успокоилось.
Это была очаровательная девочка рядом с самой обворожительной женщиной на свете. Да и родилась наша малышка быстро. В моей больнице, у врачей, которых я знал и которым доверял. И до больницы мы успели доехать вовремя. После операции больших осложнений не было. Девочка получилась здоровой. Когда друг вышел и сказал мне, я очень обрадовался. Все хорошо сложилось. Хотя… ждать ее нам пришлось целых двенадцать лет!
Двенадцать лет… такой упрямый ребенок! Но раньше она не захотела приходить, хотя мы давно уже ждали ее.
То есть, мы ждали ее около одиннадцати лет. Лет пять назад забеспокоились, начались обследования. Ничего заметного и серьезного врачи не обнаружили, но наш первенец так и не приходил.
Мы ждали ее бесконечно долго, изучили тьму патологий и как ухаживать за ребенком — мы хотели оградить нашего малыша или малышку от всевозможных бед и стать ей самыми лучшими родителями. Потом мы прошли сколько-то лечений.
Примерно год назад врачи сказали, что наша мечта, похоже, неосуществима. Просто… так почему-то сложилось именно у нас.
«Я бесполезна, прости!» — сказала в тот день Митико.
«Ничего, главное, что ты со мной» — сказал я ей тогда, заставив себя улыбнуться.
Мне уже приходилось улыбаться родственникам больных, когда есть еще какая-то надежда, но она уже вот-вот исчезнет. Улыбаться и говорить что-то обнадеживающее. Или отчаянно искать слов о том, что им еще есть о ком заботиться. Если есть. Улыбаться, пытаясь обнадежить тех, кто мне доверился. Хотя я мало кого из них разочаровал. С годами — намного реже. Но говорить такое и улыбаться с надеждой собственной жене…
«Ничего… — тихо сказала жена, прижимаясь ко мне, — Даже если я как женщина никому не смогла подарить жизнь, я не забуду, сколько жизней смог подарить мой супруг другим!»
«Тебя это утешит?» — внимательно заглянул ей в глаза.
«Да!» — пылко сказала моя главная женщина, судорожно сжимая мои рубашку и пиджак в хрупких пальцах.
Кажется, она тоже врала. Тоже не хотела показывать, как ее это все расстраивает.
С того дня мы перестали ждать.
Это было ужасно! Невыносимо! Я, будучи врачом, не мог помочь собственной жене! Хотя Митико права: зато я помог многим другим. Но… даже ей… почему даже ей?!
Надо было как-то жить дальше. Митико надо было как-то найти сил, чтобы снова мне улыбаться, будто ничего ужасного не произошло. А мне надо было получить новый запас сил и терпения, чтобы снова обнадеживающе улыбаться больным и родственникам моих пациентов.
Да и жизнь не заканчивалась с крушением надежд. Жизнь не закончилась даже с крушением большой и яркой мечты. Просто… она, жизнь, намного больше. И любая мечта, как бы глубоко она ни засела в сердце, как бы прочно не укоренилась в представлениях ближайшего и далекого будущего, как бы дорога душе она ни была — это только часть жизни, огромной, многогранной. Но у меня была еще работа — моя возможность приносить кому-то из людей радость и облегчение — и Митико, женщина, рядом с которой я снова стал улыбаться. Наши близкие — это тоже часть этой большой многогранной жизни. И мы не можем их всех разом потерять. То есть, можем, но о случаях войны, эпидемий и катастроф я думать не хочу. Просто… я что-то делаю. Я делаю, что могу. Я делаю все, что могу.
Сдавшись в войне за жизнь и рождение своего ребенка, я купил себе велосипед. Велосипед — не слишком-то и серьезная замена живому человеку, да и так чтоб я безумно о нем в детстве мечтал — этого не было. За состязаниями велосипедистов я тоже как-то прежде не следил особо. Просто надо было отвлечься. Размять ноги, которые затекали во время многочасовых операций. Сделать ноги сильнее — это и в работе бы мне пригодилось. Да и возможность иногда выбраться в тихое место, где можно ездить… долго ехать, любуясь окрестностями… ну, не чудо ли?.. Тем более, в детстве я и помыслить не мог, что однажды я это смогу. Все-таки, это была моя победа. И, если честно, вначале я купил велосипед именно из-за этого, вообще не думая о сильных ногах. В моей жизни была большая победа. А о ногах подумал уже за тем.
