Громадные лесные пожары в жарких странах тоже часто бывают оттого, что внезапно воспламеняются сухие ветки, которые терлись одна о другую непрерывно и долго под напором сильного ветра.

Но в то время, когда жили Фо и Крак, результат выполненного искусной рукой трения сухой и мягкой палки о палку твердую был известен только очень немногим лицам. И эти немногие лица окружали свой драгоценный секрет непроницаемой тайной, потому что благодаря ему они пользовались громадным влиянием над своими невежественными современниками.

Фо-чужеземец, вероятно, долго скрывал свои знания, чтобы когда-нибудь, при случае, блестяще воспользоваться ими. Но такого случая так и не представилось в пещере, где огонь, за которым постоянно наблюдали, горел беспрерывно и днем, и ночью. Так как смерть не позволила ему открыть секрет Старейшему, его другу, то он и унес бы эту тайну с собой в могилу, не подними Крак, разоритель гнезд, совершенно случайно камня в пещере.

Черный и тяжелый камень, извлекавший при ударе искры из осколков кремня вроде нашего огнива, был, весьма вероятно, куском металла, тогда совершенно неизвестного, скорее всего железа. Кусок настоящего железа, действительно упавший с неба, как утверждал Фо, — это мог быть кусок чистого метеоритного железа, отделившегося при падении осколков болида, аэролита, словом, какой-нибудь падающей звезды, которая лопнула при прохождении через нашу атмосферу.

Такие осколки небесного железа находили во все времена и на всех точках земного шара; да и совсем недавно, именно в 1870 году, были найдены в громадном количестве такие куски в Гренландии.

Фо, наверно, заметил, пользуясь вначале своей тяжеловесной находкой, как прочным молотком для более тонкой обделки кремня, что этот солидный молоток извлекал из кремня искры длиннее и ярче, чем те, которые получались при ударе камня о камень. Вид этих больших искр быстро вызвал в наблюдательном уме Фо мысль воспользоваться ими для зажигания сухих листьев или мха…

При всем своем несовершенстве, это доисторическое огниво представляло, тем не менее, сокровище громадной ценности.

Оно должно было стать для племени, которому было открыто его употребление, семейным очагом, не боящимся никакой случайности и притом неугасимым. Это был очаг, который можно было зажечь, когда и где пожелаешь, то есть в некотором роде переносной очаг.

Старейший рассчитывал восхитить своих сыновей при помощи этого драгоценного огнива и вырвать у них, пользуясь их изумлением и радостью при возрождении огня, помилование обоим виновным.

Пока старик с сыновьями осматривал пещеру, разыскивая сокровище Фо-чужеземца, виновные сидели молча на скале, в некотором расстоянии от входа, с удрученным видом и закрытыми глазами, ожидая приговора.

Рюг наблюдал за ними, не говоря ни слова; только его большие уши вместо того, чтобы быть неподвижными, вдруг начинали лихорадочно двигаться.

Совещание старейшин продолжалось долго.

Наконец, старик вышел из пещеры и направился к детям.

Но морщинистое чело его было совсем мрачно.

Отвечая на молчаливый вопрос, прочитанный им в тревожном взоре Рюга, он сказал:

— Огонь снова горит! Ожо может вернуться в жилище. Ему прощают, так как он еще ребенок. Ему еще нужна мать.

— О, благодарю! — весело вскричал маленький Ожо.

Но сейчас же прибавил с отчаянием в голосе:

— А он, о Старейший? Что же он?

Ожо повернулся к Краку, ласково гладя его по плечу.

— Краку дарована жизнь. Он останется жив. Но старейшины вынесли следующий непреложный приговор: кто хоть однажды изменяет своему долгу в такие годы, когда уже можно рассуждать, тот может и позднее снова подпасть такому же искушению. Племя не должно и не может более полагаться на Крака; поэтому Крак изгоняется из племени. Пусть он уходит.

— Увы! — вздохнул Рюг.

— Молчи, Рюг. Старейшины сказали еще: снабженный оружием, одеждой и съестными припасами, Крак должен до окончания дня уйти далеко отсюда в лес. Пусть он ищет в той стороне, где восходит солнце, новую семью… Это ему дозволено.

Речь его была прервана стоном Крака. Старик отвернулся, но потом опять продолжал:

— Гелю и тебе, Рюг, поручено указать изгнаннику дорогу к соседним племенам. Никто не хочет, чтобы он заблудился в лесу или сделался добычей зверей. Завтра на заре Гель и ты, Рюг, должны возвратиться в пещеру.

— О, учитель! Это ужасно! — пробормотал Рюг. — Крак так молод…

— Молчи, Рюг-большеухий. Откуда берется у тебя смелость оспаривать приговор старейшин? Даже мать Крака не осмелилась протестовать. Замолчи же, раб, и иди сейчас же к твоим повелителям! Они ждут тебя, чтобы дать последние указания. И ты, Ожо, иди за ним. Ну! Убирайся!

Пока старик говорил так сурово, Рюг удалялся, опустив голову и не говоря ни слова, а за ним ковылял и спотыкался Ожо, ничего не видевший сквозь слезы.

— О, учитель! О, дорогой и уважаемый Учитель! — вскричал Крак, когда они ушли. — О, Старейший! Неужели я не увижу тебя больше? Никогда не увижу?..

— Никогда, Крак, никогда! Но не забывай моих уроков и советов, если ты хоть когда-нибудь любил меня, потому что ты мне был всегда дорог. Я все открыл тебе, чтобы сделать из тебя откровенного, ловкого, осторожного и догадливого мальчика, который сумеет с твердым сердцем встретить всякую случайность в жизни. Не надо больше слез! Перенеси несчастье… храбро. Мужчина не должен плакать! Прощай! Я все сказал.

Крак склонился над рукой, которую ему протянул старец, поцеловал ее нежно и затем выпустил.

Когда он поднял голову, Старейшего уже не было.

Бедный Крак, несмотря на последние советы исчезнувшего друга, упал ничком на камни и смочил их горючими слезами, думая о матери, о братьях и маленьких сестрах, — Маб и Он, обо всех, кого он должен навсегда покинуть.

Наступила ночь.

Гель и Рюг проводили Крака-изгнанника, как им было приказано. А потом, при входе в лес, печально покинули его и вернулись обратно, наказав ему в последний раз перед уходом: во-первых, проводить каждую ночь на дереве, так как такого рода ночлег не может повлечь за собой ничего непредвиденного для ребенка; во-вторых, идти только при свете — утром в сторону солнца, днем, имея солнце позади себя.

Крак, любимец Старейшего, — приученный им с самого раннего детства к постоянному наблюдению за природой, — совсем не боялся заблудиться в лесу, хотя и был ребенком и находился вдали от родных.

Он думал о том, что силы его скоро иссякнут, что в случае борьбы со зверями или с людьми ему неоткуда ждать помощи, и что, при всей храбрости и уме, он должен неизбежно погибнуть, не отыскав других племен, к которым он теперь направлялся с тем, чтобы просить у них приюта.

Крак шел, погруженный в самые мрачные размышления и, чтобы успокоить лихорадку, вызванную волнением, жевал корни, которые его научил распознавать и ловко откапывать Старейший.

Он шел, устремив глаза вперед, в сумрачную даль, стараясь что-нибудь рассмотреть в сгущающейся тьме. На плечах он нес маленький запас провизии, а в руках крепко сжимал солидный нож с каменным наконечником. Кроме того, в куске кожи, служившей ему поясом, было зашито еще несколько кремневых ножей.

Когда окончательно стемнело и наступила ночь, он остановился у подошвы громадной ели, избранной им для ночлега, и вскарабкался на нее с тем проворством, благодаря которому с самых ранних лет за ним утвердилось прозвище «разорителя гнезд».

Крак уселся на одной из верхних ветвей, поел, потом, вздохнув, вспомнил об Ожо, который спал теперь в пещере рядом с матерью и, наконец, заснул.

Но благодетельный сон продолжался недолго: мальчик вдруг почувствовал, как по его лицу и по рукам точно скользнул какой-то очень холодный ремень.