Перевод из Москвы в заложенный полгода назад Санкт-Петербург Дивьер воспринял как повышение по службе: здесь он отвечал и за сыск, и за порядок, и за само строительство нового города. И хотя генерал-губернатором сюда был послан все тот же проклятый Алексашка — и в этом Дивьер усматривал несомненную свою удачу: Анна жила при брате.
— Назло шведу построю город и порт под боком у него, — сказал Петр, объясняя Дивьеру его будущие обязанности. — Санкт-Петербург, российский Амстердам… Знаешь, почему такое название дал?
— В честь святого апостола Петра, — не моргнул глазом Дивьер.
— Смышлен ты, Антон, — усмехнулся царь. — Быстроумен.
Одним быстроумием, однако, не справиться было в городе Святого Петра, на Веселом острове. Работный люд ни за какие коврижки не желал ехать на край земли, в гнилые болота. Солдаты, возводившие крепостные стены, роптали и бежали: лучше без ноздрей в Сибири сидеть, чем здесь лежать в яме. Не помогала ни тяжелая рука Дивьера, ни порки, ни казни. Все чаще вспоминал Дивьер полезный опыт пиратского острова Святого Младенца.
— …Государь постановил — наше дело слушаться, — доносилось из-за стола.
— Своими-то руками город не построишь — людишки нужны.
— Да где их взять-то? Своих, что ли, дашь?
Царь вошел стремительно, потирая озябшие красные руки. Подойдя к столу, взял чей-то стакан с вином, выпил длинным глотком.
— Плохо! — сказал, отдышавшись. — Плохо, господа! Если к исходу месяца не заложат шестой бастион, шкуру спущу! Со всех!.. Антон, карту.
Дивьер подошел, на ходу разворачивая карту невского устья.
— Вот здесь, — Петр ткнул пальцем с обкусанным ногтем, — назначено ставить Адмиралтейскую верфь. Здесь — склады и причалы. — Он поднял голову, долбя тяжелым взглядом затылки склонившихся над столом, над картой людей, и повысил голос до крика: — Где это все? Что уставились — в первый раз, что ли, слышите? Крепежные сваи где? Украли? Александр!
— Мин херц… — не подымая глаз, выдавил Алексашка. — Мин липсте фринт… Вон он, — указал на Дивьера, — он не прилежен и из рук вон…
— Позвольте доложить, Ваше Величество, — бесстрастно покосившись на Меншикова, сказал Дивьер. — Крепежные сваи вбиты числом двести сорок девять, одну люди пожгли в костре ввиду сухости дерева. А не видать их, потому что водой накрыло — высока вода. — И, доверительно склонившись к государевой голове, прошептал — но так, чтоб услышать и Меншикову: — Уделите, Ваше Величество, четверть часа для приватного разговора наиважнейшего.
Привыкший к краткости Дивьеровых речей, Петр смотрел удивленно.
— Ну ладно, — сказал Петр. — Останься потом… Дай-ка вина, что ли, — изнутри аж промерз. И закусить чего-нибудь.
Алексашка как сидел с головой, свешенной чуть не до колен, так и метнулся быстрой тенью в кухню: пронесло, кажется, слава тебе Господи! Отрадней всего было то, что неприятный разговор о сваях иссяк как бы сам собой. Весьма неприятный разговор — потому что на прошлой неделе полсотни этих самых свай Алексашка загнал по сходной цене заезжему перекупщику-чухонцу.
А Петр, грохоча по полу ботфортами, прошел в спальню и, затворив за собою дверь, тяжело опустился на кровать. Болело горло, тяжко гудело в висках. Поднеся ладонь ко лбу, царь на ощупь определил: жар. Побаливала и печень, тянуло там что-то и грызло после быстрой ходьбы. Взяв со столика зеркальце в серебряной рамке — давний подарок Анны Монс, Петр открыл рот и долго и придирчиво рассматривал высунутый язык. Язык был чист, и Петр почувствовал к нему некое подобие признательности: хороший, верный язык, не подвел. Удовлетворенно вздохнув, он подтянул поближе к себе походную аптечку — изящный сундучок английской работы, инкрустированный бронзой и украшенный масляной картиной с изображением шлюпки на канале, — и отпер центральный замочек, привычно откинул крышку и боковые стенки на шарнирах. Задумчиво поцокивая языком, он прошелся пальцами по головкам серебряных, вызолоченных внутри бутылочек — их было шестнадцать, каждая в своем бархатном гнезде, — заглянул в блестящую медную ступку. Потом выдвинул один за другим выложенные красным сукном ящички с мазями, облатками, точными весами и хирургическими ножами и зажимами и в нижнем правом, в круглой ячейке, обнаружил искомое: плоскую золотую коробочку, похожую на табакерку, с изображением кобры-змеи на крышке. Открыв коробочку, Петр аккуратно поколупал ногтем содержимое — целебный состав из истолченных мокриц и дождевых червей. Смесь подсохла, затянулась коричневой корочкой. Поплевав в коробочку, Петр тщательно размешал лекарство золотым совочком и, зачерпнув, проглотил не морщась. Это снадобье царь приготовлял собственноручно: лейб-медик Блюменфрост и слышать о нем не хотел, хотя и считал, что здоровью Петра оно не повредит, а в иных случаях даже может вызвать очистительную рвоту.
Заперев аптечку и убрав ключ в кошелек, Петр поднялся с кровати, потянулся всем телом, похрустел пальцами. Подошел к двери, прислушался: в гостиной говорили приглушенно, ничего нельзя было разобрать. Пинком ноги отворив дверь, царь вышел из спальни. На столе, на краю карты, был приготовлен для него бокал ренского и большой кусок вареной говядины на сером оловянном блюде. Петр глянул, двинул бокал:
— Водки с перцем… — и, взяв мясо двумя руками, вгрызся до кости, смачно. — Ну, что скажете, господа?
— Семеро беглых людей поймано, бито, трое умерли под кнутом…
— На Главный склад завезена мука, солонина, а также рыба сиг…
— Солнце рано садится, ночь длинная, жжем костры для освещения ночных работ…
— За последнюю неделю натуральной смертью умерло девяносто четыре солдата по причине кровавого поносу…
— Со вчерашнего дня вода поднялась на три деления, низовые землянки затопило, люди залезли на деревья и там сидели всю ночь до утра…
— Лесорубы работают вполсилы — не хватает топоров…
— Не хватает железных гвоздей…
— Не хватает лопат…
Петр жевал, слушал. Потом локтем отодвинул блюдо с обглоданной костью:
— Антон, останься… А вы идите, идите.
Неслышно шагая, Дивьер скользнул в сени, затворил там и запер двери за ушедшими. Вернувшись в гостиную, царя не застал.
— Иди сюда! — донесся голос Петра из спальни. — И водки захвати — озноб меня бьет.
Петр лежал на своей узкой железной кровати, укрывшись до подбородка меховым волчьим одеялом.
— Садись вон в ноги или на стул, — указал Петр. — Что у тебя за дело такое?
— Для строительства Санкт-Петербурга нужны люди, Ваше Величество, — начал Дивьер, сев на краешек кровати. — Десятки, сотни тысяч людей. Голландский Амстердам строился столетиями, а Амстердам российский мы построим за годы.
— Построим, — сдерживая зубовную дрожь, кивнул головой Петр.
— На острове Святого Младенца, — продолжал Дивьер, — это наш пиратский остров — мы тоже строили крепость и порт. Везли людей со всего света и строили. Там не легче, чем здесь, было: жара страшная, сырость, змеи в болотах. Люди мрут — а мы других привозим, мрут — а мы других… Держим их в бараках, под замком, кормим, конечно, чем есть. Побудка в пять утра, отбой в девять вечера. Кто не работает или плохо работает — тот не ест, ничего не получает. Так построили город.
Петр слушал внимательно, пощипывал ус, выпростав руку из-под волчьего одеяла.
— Нам трудней было, чем вам, Ваше Величество, — продолжал Дивьер после паузы. — Нам людей где было взять? Кто в абордажном бою уцелеет, да при случае негров везли из Африки. А у вас людей — миллионы, и все под рукой. Вот если…
— Ну! — поторопил царь. — Дальше!
— Вот если, скажем, с каждого десятого двора взять по человечку, доставить сюда! Я примерный подсчет сделал: к весне верфь сможем заложить, к концу года закончим. Склады каменные — тут недалеко камень можно прямо из горы резать, гранит. Улицы тоже камнем замостим, чтоб ни грязи, ничего. Мосты построим, дворцы… Я подсчитал — строительство обойдется в копейки, материал — камни, лес — они же будут поставлять, людишки ваши. А им что надо, людишкам? Нары, да черпак похлебки, да барак на пятьсот душ, да замок на тот барак. Ваше Величество, наемных людей мы сюда все равно не загоним, ни за деньги, никак! Жалко, конечно, — каждый четвертый, по среднему счету, не вытянет, — но другого ничего не придумаешь: города на костях стоят.
