— Жид он, Ваше Величество, — подал голос Антипка. — У него план жидовский есть, финансовый.

— Ну вот, — кивнул головой Петр. — Ну вот… Да вы что, — он повысил голос, — сбесились все, что ль? Или смешить меня пришли? Жид с младенцем, жена сбежала от дурака, план какой-то… Мне сегодня не до смеха. — Он, отвлекшись было, вернулся теперь мыслью к стрельцам, и к великой Чистке, и что деньги для этого понадобятся немалые. — Ну, что там за план у тебя? Давай покороче!

— План простой, Ваше Величество, — зачастил Лакоста, — но хитрейший. Судите сами: каждый человек дорожит своим сбережением, не так ли? — Он сделал короткую паузу, и Петр на лестнице вынужденно пожал плечами: ну да, каждый, это и дураку понятно. — Дом, скотина, — вдохновенно продолжал Лакоста, — телега — всего этого хозяин может лишиться: дом сгорит, скотина сдохнет, телегу украдут. Человек боится, что он все потеряет нажитое, что дети его, — Лакоста со вздохом, с любовью взглянул на ребенка на своих руках, — останутся нищими. Страх за имущество не дает покою хорошему хозяину. — Лакоста снова остановился, поглядел на царя, слушавшего с интересом. — Этот страх мы купим и продадим с обоюдной пользой. Это будет добровольный налог на страх, страховой налог! Владельцы имущества сами принесут нам деньги, каждый год будут приносить — ну, скажем, три процента от суммы владения, а если что случится с их имуществом — пожар, наводнение, мор, грабеж, — мы им выплатим все сто процентов. И жизнь можно будет страховать в пользу наследников… Я прикинул: чистый доход с предприятия — процентов шестьдесят, а то и все шестьдесят пять.

Петр хохотал. Сотрясалось его большое тяжелое тело, сотрясалась лестница, в которую Алексашка вновь вцепился. Глаза Петра налились легкими слезами.

— Это, значит, ты думаешь, — сказал он через смех, — что наш русак потащит тебе деньги до того, как изба его сгорела или корова сдохла? Да лучше он эти деньги в кабаке пропьет с товарищами! Это у вас в Гамбурге потащат, а у нас так говорят: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится»… Сам жив, не околел еще — а деньги неси на всякий случай… Ну, ты меня насмешил, финансовый советник, как тебя там…

— Лакоста, Ваше Величество, — подсказал Антипка Гусаков, улыбаясь жалко.

— Лакоста, — повторил Петр. — Финансовый советник… Кто тебя нанял — голову ему надо оторвать!

Антипка Гусаков обмяк, как от удара по голове, и прислонился к колонне.

— Не все же горят, Ваше Величество, — с последней надеждой выдавил Лакоста. — И наводнения случаются довольно редко… Так что деньги у нас останутся! — Он чувствовал, что ему предстоит дорога назад в Гамбург.

— Да, Лакоста, план у тебя жидовский, — прямо в лицо Богородице проговорил Петр. — Хороший план. Но нам он подходит как корове седло. Лет через сто-двести, может быть… А ну-ка, лезь сюда!

Передав ребенка оторопевшему Меншикову, Лакоста полез по шатким ступенькам к царю.

— Гляди-ка, — сказал царь. — Плачет она?

— Нет, — мельком взглянув на лицо Богородицы, сказал Лакоста. — Деревяшка не может плакать. Человек может плакать, глядя на деревяшку.

— Плачет, плачет! — подал голос Ментиков. — Не слушай, мин херц, жидовскую ересь! Если Господь захочет, и железо заплачет.

— Да, но Господь не разменивается на такие шутки, — опасливо косясь на Меншикова, заметил Лакоста. — Зачем это Ему? У Него, что, других дел нету — только устраивать цирк в этом городишке?

— Значит, не плачет? — улыбаясь поощрительно, спросил Петр. — А что ж это у нее?

— Вода, — сказал Лакоста. — Воду налили. И дырочки должны быть. Можно, я посмотрю?

— Стой! — насупился Петр. — Я сам посмотрю.

Игольчатые дырочки были обнаружены наощупь. Царь осторожно потянулся к нимбу и, поворачивая, снял верхнюю часть головы. В голову, как в чашу, была налита вода, там плавали мелкие юркие рыбки.

— Теперь понятно, — водворяя нимб на место, удовлетворенно сказал Петр. — Рыбки плавают, создают волнение и гонят воду в дырки. Алексашка, выдай ксендзу три рубля: хорошо придумал!

Лакоста спустился, принял ребенка из Алексашкиных рук. Алексашка недовольно, показно вытер руки о штаны.

— Ну, а с тобой что делать, советник? — Петр как бы заново оглядывал и исследовал Лакосту. — Обратно к немцам тебя надо отправить с твоим планом, а?

— Верно, мин херц! — поддакнул Алексашка.

— Нам своих жидов хватает.

— Однажды в глубоком озере, — тихонько покачивая ребенка, сказал Лакоста, — нашли большой тяжелый сундук. Жители прибежали со всей округи, и князь приехал: клад нашли, золото! Оставалось только поднять сундук со дна. «Жиды тут есть? — спросил князь у толпы. — Этот сундук — наш, древний сундук, и что бы там ни оказалось, жидам из него ничего не полагается. Так что вы, жиды, отправляйтесь по домам, нечего вам тут делать!» Жиды и пошли, обсуждая по дороге изречение нашего мудреца «И это к лучшему». А гои разделись и стали нырять в ледяную воду, и многие утонули. Потом сундук все-таки вытащили, тяжелый большой сундук, и каждый хотел открыть его первым, и все вместе хотели быть первыми. И началась драка, и многих убили, и вдовы и сироты плакали на холме. Наконец, уже близко к ночи, сундук открыли — он был доверху набит булыжниками и песком. «Вот жиды проклятые! — сказал князь. — Им и здесь подвезло: в озере не тонули, в драке не резались, день не потеряли, домой первыми ушли!»… Я ухожу, русский государь, и по дороге буду размышлять над изречением нашего мудреца «И это к лучшему».

Петр смеялся, закинув голову. Блестели его крупные крепкие зубы под жесткими усами.

— Это жиды сундук подкинули! — сказал Алексашка возмущенно. — Очень даже просто: сами и подкинули.

— Ты постой-ка! — сказал Петр с места покамест еще не двинувшемуся Лакосте. — Ты меня рассмешил, и историю рассказал забавную… Ты вот что, Лакоста: шутом пойдешь ко мне служить?

— Пойду, Ваше Величество, — немедля согласился Лакоста.

— Да что он в этом деле понимает! — досадливо покривил красивые губы Меншиков. — Что умеет? Что знает?.. Да какой из жида шут!

— Я знаю, что я буду делать, — сказал Лакоста. — Плакать.

— Это с какой же радости? — удивился Петр и ждал ответа нетерпеливо.

— Потому что когда еврей плачет, — объяснил Лакоста, — гои смеются.

У Антипа Русакова царь велел вычесть месячное жалованье: в людях не разбирается, не смог отличить шута от финансового советника.

Лакоста рад был знакомству с Дивьером: как-никак еврей, свой человек, к тому ж приятный. На первом же перегоне новоявленный шут доверительно рассказал Дивьеру о своих неприятностях: о сбежавшей жене, о прогоревшем страховом плане, о ссоре с гамбургскими евреями. Бывший пират слушал сочувственно, особенно последнее: упорно считая себя евреем, он, тем не менее, не ставил под сомнение вкусовые преимущества кровавой отбивной перед сугубо кошерной, а дедовский талит и кипу извлекал из молитвенного мешочка только раз в год, в Йом-Кипур.

— Не все ли равно, кем служить еврею при русском царе? — слушал он Лакосту. — Шут! Шут — это, в сущности, актер придворного театра, солист. С актера куда меньше спроса, чем, скажем, с финансового советника. Ведь так, Антуан?

— Точно так, — по-военному кратко соглашался Дивьер.

— Царь Петр, как будто бы, обаятельный человек, — вопросительно взглядывая на Дивьера, разведывал Лакоста. — Он разрешил мне ходить в обычном платье, актерское не надевать. Это благородно с его стороны: в актерском я все же чувствовал бы себя неловко.

— Ну конечно, — кивал головой Дивьер.

— А ты будешь у него моряком? — спрашивал Лакоста. — В конце концов, это тоже неплохое дело.

На этот вопрос Дивьер не мог ответить даже самому себе: он не знал, что собирается ему поручить царь Петр. Он ждал терпеливо, догадками себя не изводил: придет время — ему скажут. Нет никакой разницы в том, как добывать деньги: пиратствовать ли в Южных морях, следить ли за опальными русскими недорослями. Одно было ясно совершенно: чем ближе к царю, тем больше денег. В обмен на большие царские деньги Дивьер собирался трудиться деятельно и добросовестно. Он понимал, как ему повезло: не спихни он тогда, на маневрах, царского помощника в море — лазать бы ему по сей день по вантам «Петра и Павла», а не ехать в крытом возке следом за русским царем. Теперь следовало это свое везенье развить, закрепить прочно, как парус на рее. И так он и сделает, когда скажут ему: «Крепи!» Силы хватит… Но шутом он все же не хотел бы быть — даже при царе.