— Это еще почему? — недовольно и недоверчиво спросил со своего помоста князь-папа Зотов. Ему хотелось послушать, как Абрамка переплывет речку, обхватит Глашку и как там у них это все получится.

— Это такой наш жидовский закон, — коротко объяснил Лакоста.

— Нынче суббота, — возразил Зотов, — а ты, небось, по лужам сюда пришлепал и работу свою работаешь.

— Я царев дурак, — оборотившись к Петру, поклонился Лакоста. — А цареву дураку закон не писан.

Петр поманил Лакосту, притянул за уши, звонко поцеловал в щеки.

— История назидательная, — сказал Петр. — Всякий человек должен сам понимать, что это за зверь такой — нельзя. От этого государю и отечеству большая вышла бы польза.

Дивьер, сидя в заднем ряду, наблюдал и за сценой, и за залом. Он видел, как царь подозвал и поцеловал Лакосту, и ему вдруг представилось, что Петр отменит бессмысленную и жестокую схватку с Вытащи, освободит своего грустного шута от этой кровавой потехи. Лакоста, нахохлившись, сидел по левую руку от царя и, казалось, тоже ждал его освободительного слова. Тем временем Кабысдох на сцене изображал представителей животного царства: осла с чрезвычайным детородным органом, кошку и Петрову любимую собачку Лизетку. Карлу сменили борцы: дурак Абрамка, мужик крепенький, состязался с Педрилием, обрядившимся в медвежью шкуру. Следующими в списке Зотова значились Лакоста с Вытащи.

— А теперь, — тряся погремушкой, сообщил князь-папа, — ну-ка, поглядим, выстоит ли жидовское остромыслие против русской силушки и смекалки!

Назвать смекалистым квадратного Вытащи в полосатых штанах нельзя было даже с большой натяжкой. Придерживая перекинутый через плечо кнут правой рукой, он топтался по сцене и угрюмо поглядывал на коллегу. Лакоста стоял у левой боковины. Карл XII глядел через его плечо со своей козы. В ожидании чужой боли и крови публика притихла настороженно.

Быстрым мягким движением Лакоста скинул мешковатую капоту, и Петр недоуменно поднял брови: это не было предусмотрено и определено планом турнира. Под капотой оказалось строгое немецкое платье серого сукна, ловко сидящее. В руках Лакоста держал прямой и широкий абордажный палаш. Угрюмость во взгляде Вытащи сменилась задумчивостью, потом яростью.

— Оружие — по выбору, государь, — обернувшись к Петру, высоким голосом сказал Лакоста. — Кнут не по руке мне. Однако я, раб твой, кнут и спиною принять не могу. — Лакоста повернулся на каблуках, и публика тихо ахнула: на спине тесного Лакостова кафтана изображен был царь Петр, в красках.

Петр моргал, хмурился. Потом, покачав головой, рассмеялся раскатисто — и Лицо на лавках поддержало неуверенно, подскулило.

— Ну, хитер! — сказал Петр. — Недаром ты жидом на свет родился… А, Вытащи?

Привычным кнутмейстерским скоком Вытащи прошелся по сцене, поглядел на Лакостову спину — и обомлел. Ведь это что ж такое! Стегнешь жида, а попадешь в царя! Да ведь за такое шкуру спустят по самые пятки! А в голову метить — так ведь можно и промашку дать: голова — не спина, она куда меньше и поворотистей!.. Вытащи был неприятно озадачен и сопел.

Тем временем князь-папа подал знак начинать. Лакоста поднял палаш, а Вытащи без всякого подъема поскакал на свое место, к правой боковине. Там, сняв кнут с плеча, он со свистом раскрутил его над головой. От этого свиста Лакоста сделался заметно бледен.

Побежав на прямых ногах, Вытащи выдохнул свое: «И-й-эх!» — и, выбросив вперед руку, стегнул. Лакоста сделал выпад, но промахнулся: ремень, как живой, промелькнул мимо клинка, хвост кнута обвился вокруг шеи и подбородка обороняющегося. Из разбитых губ Лакосты часто закапала кровь. В ожидании второго удара публика гомонила удовлетворенно.

Увидев кровь, успокоился и Вытащи. А что тут такого особенного? Ну, так по голове, по морде! Если один раз хорошо попасть — жид на ногах не устоит, свалится… Рассекая воздух, кнут засвистел уверенней, жестче. Его ременное черное тело стало как бы продолжением руки кнутмейстера. Сощурив правый глаз, Вытащи отвел руку с кнутом назад, за спину вверх, а потом резко послал ее вперед и вниз, уронил, и сам согнулся в поясе.

Когда кнут оказался над головой Лакосты, потянулся к его лицу, к глазам — он, как освобожденная пружина, прыгнул к Вытащи. Тяжелый палаш с маху отсек кнут от кнутовища, у самой его головки, украшенной почерневшими серебряными гвоздями. Тело кнута изменило направление своего движения и, медленно извиваясь в воздухе, полетело в зал и упало там среди гостей. Князь-папа Зотов, разинув рот, очумело проследил его полет со своего помоста.

А Лакоста, бешено размахивая палашом, наступал на Вытащи. Зал замер; Дивьер, прыгая через лавки и ноги, бежал к сцене. Подняв палаш двумя руками, Лакоста плашмя ударил им противника по голове. Сбив колпак с коровьим колокольчиком, клинок соскользнул и прорезал кнутмейстеру кожу на лбу. Вытащи затряс головой, крупные капли крови полетели далеко в стороны. А Лакоста, с окровавленным диким лицом, со вздувшимися губами, замахивался, намереваясь рубить уже не плашмя, рубить до костей, до смерти… Добежав, Дивьер обхватил его сзади и сжал так, что палаш выпал из его рук.

— Да я чего? — трудно шевеля белыми губами, повторял Вытащи. — Да ты чего? Да я чего?

— Жидовская хитрость верх взяла! — объявил Зотов, и Дивьер почувствовал, как напрягся, рванулся Лакоста, стараясь вырваться из его рук. Но Дивьер держал крепко.

Петр поднялся со своего места и в тишине взошел на сцену.

— Рана не опасная, — сказал царь, со знанием дела осмотрев лоб Вытащи, скрежетавшего зубами. — Не рана, а потешная царапина; пойдет на пользу… Нашего русака всегда бьют по глупости его: силен, да дурен. Хитрости военной нам следует учиться хоть бы и у жида. Отпусти-ка его, — указал он Дивьеру, — чего держишь победителя!

Лакоста подошел, встал рядом с царем. Кровь еще не вернулась к его лицу.

— Ишь, ты! — добродушно-ворчливо продолжал Петр. — Хоть в генералы тебя производи — да ты ведь такой шутке, пожалуй, обидишься… По случаю Полтавской победы, — царь повысил голос, говорил торжественно, — и сегодняшней нашей баталии жалую моего шута Лакосту титлом короля Самоедского с прибавкой жалованья, а также необитаемым островом Соммера в вечное владение… А тебе, Вытащи, положена полтина на водку — на! И пропей ее вместе с победителем, чтоб зла не держать.

В кабаке пахло кислыми щами, луком и водкой. Лакоста и Вытащи сидели друг против друга за столом, низко согнувшись над кружками и встречаясь время от времени головами; голова Вытащи была перетянута холщовой тряпкой, на Лакостовой макушке набекрень сидела ермолка. Выпито было много, оба питуха были пьяны и настроены тепло и совершенно дружелюбно.

— Я чего? — в который уже раз повторял Вытащи, глядя на Лакосту с умилением. — Мне чего велят, я то и делаю. Я, думаешь, тебя лично хотел пытать? Да ни в жисть!

— Ну да, — подпирая подбородок рукою, мычал Лакоста. — Я и говорю… Чего велят… Если у меня дочка…

— Вот-те крест — ни в жисть! — заглядывая в глаза Лакосте, продолжал свое Вытащи. — И я тебе еще вот что скажу: ты хоть, конечно, и жид — но хороший парень. Давай за дружбу выпьем! И поцелуемся!

Одинокий человек Вытащи.

По сравнению с Полтавой предстоящая турецкая компания представлялась Петру не более чем развлекательной прогулкой. Германизированным дивизиям Петра следовало сбить спесь с турецких орд, с татарских конных разбойников: сброд, ненавистная дремучая азиатчина. Раздавить, уничтожить! Выйдя к Северному морю, закрепиться навеки и на Южном! А там недолго и бусурманские минареты сшибить с собора Святой Софии в Царьграде.

Все это должно совершить пристойно, по-европейски — и весело. Фельдмаршал Шереметев надежен, да медлителен: а надо выйти к Дунаю прежде турок, не дать им переправиться. Волошский Кантемир и мултянский Бранкован — в руке, в кулаке: не вырвутся. Проку военного немного от этих господарчиков, но пример их хорош и полезен; ему последуют братья-славяне — болгары да сербы, восстанут против турок, оттянут вражеские силы, да и греки подымут голову. Перспективы блестящие, изумительные: весь европейский Юг пойдет с Россией, к России. И тогда уже неизбежны беспорядки в турецкой армии, бунт против неразумного султана, сидящего на своих подушках. И присмиревший султан выдаст, выдаст проклятого шведского Карла, бросившего свои носилки под Полтавой и выскользнувшего змеей из русского кулака… Привоз пленного Карла XII в Санкт-Петербург можно будет обставить весьма красочно.