Но валяться, как ни приятно, а вставать нужно, приводить в порядок не только себя, но теперь и Верочку, ведь с одной рукой она далеко не всё может сделать сама. Я аккуратно высвободилась из её объятий, хоть она сквозь сон уцепилась в меня ещё сильнее, но я шёпотом и поцелуями прямо в ушко успокоила её. На голове у меня не было такого взрыва, как у младшей, но расчёсывать пришлось, и щётка с конской щетиной мне в этом не очень могла бы помочь. Расчесалась, заплела "колосок", волос я за прошедшие месяцы потеряла не мало, и было очень непривычно ощущать на голове скудные остатки былой роскоши. Волосы у нас были мамины, пышные и густые, хоть у меня цветом и папины, но коса у меня у основания была такой толщины, что захватить её пальцами было сложновато. А сейчас косичка едва в два пальца толщиной… Но как говорила бабушка: "Волосы не зубы — отрастут!" и сразу вспомнилось, как мелкая лазила где-то в дровах с Настей — провокаторшей и нацепляла на волосы расплавленной на солнце сосновой смолы и сразу не заметила, когда её ещё можно успеть снять без особых потерь. И вот теперь, когда смола перепачкала все волосы и местами волосы слиплись в небольшие колтуны, бабушка со здоровенными ножницами ворчит и пытается аккуратно выстричь особо злые места, чтобы потом разбираться с остальным, ну нет в деревенском хозяйстве маленьких, и уже от одного их присутствия мелкая трусится и сжалась в ужасе, молча стоит с такой несчастной мордашкой по которой текут чистые прозрачные слёзы… Вот и бурчала бабушка упирая именно на суть помянутой фразы. А я рядом получала свою порцию выговора за недогляд и вот ни капельки мне тогда было маленькую не жалко, а сейчас сердце защемило…
— Знаешь! — Вдруг прорезался Сосед. — Я конечно понимаю, но ты бы с жалостью поосторожнее. Детей нужно ЛЮБИТЬ, а не ЖАЛЕТЬ! Нет. Жалеть тоже нужно, если ножку зашиб и больно, или ушко болит, но не делать жалость постоянным фоном, а с её травмой повод есть. Если ты хочешь для сестры добра, чтобы она выросла сильной, а не скулящей вечной иждивенкой, её нужно не жалеть и сюсюкать, а помогать и поддерживать, а главное, как уже сказал, ЛЮБИТЬ. Любить не за что-то, не за то какая она, а просто потому, что она есть, потому, что вы родные, потому, что вы части одного целого. Так очень трудно любить и именно так вас любила мама…
— Спасибо… Я попробую…
Пока я заканчивала сама и с Верочкой утренние процедуры, Ираида Максимилиановна не появлялась… В квартире, не смотря, на стоящий на улице мороз было очень тепло и к завтраку мы вышли в моих тельняшках, они выглядели на нас как платья и я посчитала, что это будет достаточно удобно…
— Доброе утро! Девочки! — Доброе лицо осветилось роскошной светлой улыбкой. — Давайте за стол и знакомиться будем! Меня можно называть "тётя Ира", так нам будет проще и удобнее. Тем более, что мы скорее всего землячки…
— А вы тоже из Ленинграда?
— Нет, в Ленинграде я, конечно, была, но я про другое. Ты ведь Мета?
— Да! А это моя любимая сестрёнка Верочка.
— Вот и замечательно! Познакомились. А я про то, что ваша фамилия — Луговых, а я в девичестве была Рудых.
— Александр Феофанович вроде говорил, что вы из каких-то Яцких казаков.
— Яицкие, Мета, это значит с реки Яик, которую ещё Урал-рекой называют, это её не смог переплыть раненый Чапаев. Но отец и дед у меня из Оренбуржья, слышала про такие места?
— Конечно! У нас папа Оренбургский…
— Вот видишь! И фамилии у нас не просто так похожие…
— Я знаю, это сибирская фамилия.
— Вот, ваша от слова Луг, а моя по-другому Краснова выйдет…
— А почему не Руда?
— Рудый — это оттенок красного, как чермный, червовый, алый, видишь сколько оттенков у красного цвета. А руда, может такое название из-за цвета получила, ведь рудные железные выходы всегда ржавчиной проявляют себя, вот и название привилось… Вы ешьте! Немного остыло, но я в одеяле держала. Саши сейчас в Москве нет, на фронте он, знаете, наверно, что немцев от Москвы гонят… Вот и политрукам работы много, зафиксировать, что эти нелюди на нашей земле наделать успели, людям на освобождённых территориях помочь, немцы же всё, что можно сжигают, а старики, женщины и дети в такой мороз на улице остались. Очень он хотел сам тебя встретить, но вот не вышло. Но он про тебя столько рассказывал, что я словно давным-давно тебя уже знаю… И Сонечка очень хочет познакомиться… Но сначала нужно что-то с вашей одеждой делать…
— Да, у меня вроде форма есть… А с Верочкой, у нас же денег нет… Уже как-нибудь перезимуем, а там и образуется…
— Меточка! У меня есть на эту тему одно предложение, ты выслушаешь, и мы решим! Хорошо?
— Хорошо…
— У нас есть соседка, моя очень хорошая подруга, мы даже когда-то мечтали породнится, если… Ну, ладно… Вот у неё есть много одежды на девочек, дочки давно выросли обе, а главное, у неё почти год жила племянница, она как раз ровесница Верочки тогда была, вот от неё остались вещи из которых она успела вырасти. Она нас ждёт, пойдём, посмотрим, если что понравится, подберём… Вы ведь не будете против?…
Я с утра уже посмотрела на то убожество, в которое в больнице замотали сестрёнку, когда главным критерием выступала задача не дать ребёнку замёрзнуть. Я уж молчу, что на ногах были размера сорокового стоптанные башмаки, в которые всунули замотанные в несколько слоёв подобия портянок маленькие ножки. Как она эти чудовища не потеряла на ходу, понять не могу. А денег действительно нет, всё, что составляло все наши финансы исчислялось тремя рублями и двадцатью копейками. Отказываться я не стала.
Валентина Николаевна жила на два этажа ниже и мы пошли туда, как есть и в тапочках. Её племянница видать была изрядной модницей и вещей нам сразу предложили почти целый шкаф, чего там только не было, но я постаралась ограничить выбор, хотя два роскошных широких праздничных платьица мы взяли. Верочка так на них смотрела, а я прикинула, что одно с длинными рукавами. А второе типа расклешённого сарафана и под него можно будет поддеть красивую кофточку с рукавчиками. Верочка ещё не отдаёт себе отчёт в том, что из-за руки ей придётся изменить свои взгляды на выбор одежды. Но куда важнее и своевременнее оказалось дорогое и красивое бельё, простые, но красивые кофточки и юбочки, два пальто, одно зимнее, а другое на весну и обувь. Вот от обуви отказываться было очень тяжело, и мы её набрали. Верочка почти всё время молчала, но выбор одежды её явно расшевелил. В некоторые моменты, во время примерки, одежда видимо касалась каких-то чувствительных участков на культе и она вздрагивала и морщилась от боли, а мне это отдавалось болью в груди. Я очень старалась ей помочь и предотвратить такие моменты… Обратно по лестнице мы поднимались, нагруженные, Верочка впереди такая нарядная и красивая, я старалась не смотреть на пустой рукав платья, а мы с Ираидой Максимилиановной нагруженные двумя чемоданами и ещё в руках что-то. Только когда Верочка не видела, на лице Ираиды мелькало выражение жалости, но при ней она ничего старалась не показывать. Молодец!..
В обед Верочка немного оттаяла и даже отвечала на некоторые вопросы хозяйки. А мне после обеда следовало ехать в госпиталь ВВС, чтобы уточнить, когда мне назначена комиссия, и вообще, как это будет происходить, я ведь даже не знала, будет ли госпитализация… Так, что после обеда, я пока собиралась всё подробно объяснила Верочке, почистила сапожки, которые конечно не были так красивы, как мастера Амаяка, но были вполне ничего. Сняла и убрала медаль, ну, не хочу я ею никого провоцировать и создавать ненужные сложности. После разговоров с Соседом я стала совсем по-другому смотреть на это… Ираида Максимилиановна мне очень подробно описала дорогу, показалось, что всё очень не далеко. От предложения вызвать Мишеньку с машиной я категорически отказалась, поцеловала и потрепала сразу замкнувшуюся сестрёнку и вывалилась в мороз московских улиц…
После любимой параллельной перпендикулярности любимого Васильевского круговерть московских улиц сводила с ума, а не смотря на военное запустение, после лазарета и леса, да и на Ханко особенного многолюдства не наблюдалось в нашем маленьком связистском мирке, а здесь машины носятся, народ валом валит, а в метро, вообще, словно колонна с демонстрации в полном составе завернула. Сосед, почти плакал от таких моих реакций, сказал, что ползущие со скоростью не больше сорока, а чаще двадцати километров в час одинокие машины — это не много, а очень мало! Скопление на переходе у перекрёстка пяти-шести человек, пока ОРУДовец в белом полушубке и валенках махнёт своей палочкой, разрешая переход, это не толпа, это для Москвы — безлюдье. А в метро, не хочешь, стоять не через три-четыре ступеньки и только по одной стороне, а на каждой ступеньке и по двое? И когда едва замешкался, толпа тебя просто вносит в вагон и радуйся, если тебе в ту сторону и нужно!.. И он показал мне километровые пробки, в которых машины стоят часами, сдвигаясть на пару метров раз в десяток минут…
