Ещё раз осмотрелась и решилась сходить к стогу. На мою удачу стог уже кто-то с одной стороны начал дербанить, судя по засохшим лепёшкам, коровы. В чём удача, вы спросите? В том, что хорошо и умело смётанный стог разбирать можно только сверху, а сбоку из него можно вытаскивать только отдельные травинки, но никак не пучки и тем более не пуки. А старательные коровы уже сделали самую трудную часть работы, нарушили сбоку целостность смётанного стога, ведь залезть на стог одной почти невозможно. А так, я вполне могу спокойно надёргать себе сена, сколько нужно и даже следы возможного преступника в виде оставленных им лепёшек присутствуют. Раз уж пошло такое дело, то решила чуть пройти вглубь острова, посмотреть, нет ли нигде поблизости чего-нибудь опасного или интересного. Да и ноги размять после многодневной скрюченности в лодке не лишним будет. Прошла с километр, дошла до пустынной дороги. Никаких свежих следов присутствия человека на ней не обнаружила. Конечно, будь я старым могиканином или каким Ин-Чу-Чуном, то увидела бы и поняла намного больше и утверждала бы свои наблюдения без сомнений, но, следопыт из городской девчонки тот ещё. Последние следы на дороге ещё до вчерашнего дождя и к тому коровьи, их характерные острые раздвоенные копытные растопыры и кляксы отложенного на ходу будущего навоза. Эх, молочка бы…
С чего это я так обрадовалась обнаруженному стогу? Просто замёрзла, вернее, продрогла, когда постоянно вёслами машешь не сильно то и замёрзнешь, а вот продрогла основательно, словно пропиталась зябкостью, которую не может выгнать до конца даже работа с вёслами. А сено, которое нам щедро ссыпал Архип, уже давно умялось и улежалось, оно ещё было где-то внизу, но от того объёма, который был вначале можно считать, что ничего не осталось. А погода всё холодает. Вон на лужицах не просто ледок подёрнулся, а местами белые льдинки под ногой хрустят, да и земля под ногой уже тукает…
Вернулась к лодке, осмотрелась, и решила не откладывать, пока никого не видно перетаскать сено. Конечно, грузить сено через наш импровизированный люк удовольствие не из простых, но почему-то верю, что эта моховая крыша нам ещё пригодится, да и во время вчерашнего дождя защитила, внутри не капало, я не заметила. Таскать охапки сена руками неудобно, если знаешь, что для этого существуют вилы или рогатины специальные, но чего уж… Терпеть и таскать! Терпеть лезущую за ворот и в нос крошку сушёной травы, поднимать люк и заталкивать не глядя, потом залезу и перераспределю как надо… Вот набила туго, даже люк не закрывается, значит проталкиваю впереди себя и лезу внутрь. Фу, расчихалась, но сумела переложить сено к лейтенанту, который лежит, дышит и других признаков жизни не подаёт. По возможности приподнимала и заталкивала с боков под него, неудобно ужасно, тесно, не повернуться, сама на коленках ползаю, а по днищу, кажется от него, натекло, так, что я теперь тоже пахну. Класс! Закупорила щели между крышей и бортом, оставила только в середине тоннель, чтобы лицо его видеть. Будет нужно — откопаю, а сейчас важнее утепление…
Второй заход за сеном, снова натаскала и набила, что и втиснулась с трудом. Забила всю теперь заднюю часть лодки под крышу, оставила себе только узкий проход посредине и с боков для вёсел дырки. Особенно старалась вниз под ноги и седалище натолкать. Прекрасно понимаю, что сено умнётся уже сегодня к вечеру, а потому, лучше потерпеть тесноту сейчас. Сено утолкалось, пришлось делать третий заход, когда уже едва могла в набитом в лодку сене протискиваться и надо смываться. Если меня на месте преступления местные селяне — хозяева сена застукают, то едва ли стоит от них ожидать библейской кротости, уверена, что мне эта встреча очень не понравится. Так, что прыгаем в ковчег и вёслами, вёслами. После пробежек и натаскивания сена на вёслах сидится удивительно бодро, даже странно, ведь причаливала, едва шевельнуть вёслами могла. Потихоньку прошлёпала вдоль самого берега километра полтора, как по берегу открылась довольно широкая луговина и какой-то хутор с одинокой дымящей трубой на дальнем её краю. Я же вылетела из-за края леса и теперь замерла. Но по инерции продолжаю плыть вдоль берега. Успокоила бешено забившееся сердечко, внимательно осмотрелась, признаков, что я обнаружена нет, окна смотрят на дорогу, то есть немного в сторону от меня в южном направлении, людей не вижу, как и скотины. Тихо и если бы не одинокий дымок из трубы, подумала бы, что никого нет. Стала тихонько подгребать вёслами, продолжая движение в сторону дальнего края этого выходящего на берег луга. Кстати, на нём ещё три стога стоят, но уж здесь бы я его таскать точно не решилась. Сердечко бьётся, я почти не свожу глаз с хутора, лодку тихими гребками подталкиваю вперёд, волны нет почти, вода едва рябит местами от ветра налетающего, наш ковчег виден и чужероден, но резкие движения не делаю и всё ближе заросли тростника на дальней оконечности луга… Уф!.. Прижалась к траве, лодка встала. Отдышалась… Это же надо такой напряг! Жуть…
И когда я, продолжая почти неотрывно смотреть в направлении хутора, уже собралась чуть гребнуть вёслами, чтобы переставить лодку дальше в тросники, не знаю, что удержало меня в самую последнюю секунду. Но уже в следующую у меня по спине неслась стая мурашек-гигантов, а я сама замерла и кажется даже не дышала… Буквально в паре десятков метров я вдруг услышала такое знакомое так-таканье угольного двигателя баркаса. Может мой столбняк, то, что я не сделала ни одного резкого движения, меня и спас. Я буквально по миллиметрам стала опускаться на сиденье, убирая свою торчащую рядом с ёлочкой голову и одновременно поворачивая её в сторону звука. Увидела я баркас, когда он не только поравнялся со мной, но почти миновал моё укрытие. Вот теперь я рассмотрела всё и во всех подробностях. Тонкая высокая труба как в прошлый раз продолжала коптить вызывая здоровую зависть у дымовой шашки, впереди на треноге или лафете, не знаю, как эту штуковину называть уставя ствол в небо стояла пушечка, это точно не пулемёт, а вот короткий тонкий ствол кажется даже тоньше, чем у нашей сорокопятки…
— Знаешь, кажется, этот раритет на носу именуется пушка Гочкиса калибром тридцать семь миллиметров изготовления начала этого века. Когда-то весьма распространённый калибр противоминной артиллерии. Почти половина противоминной артиллерии русского императорского флота во времена русско-японской войны была укомплектована такими пушками и их близкими родственницами калибром сорок семь миллиметров. Очень уж у них характерные плоские бестолковые щиты и форма казённой части орудия. Но, если по нам шмальнут, то нам хватит… Знаешь, я тоже чуть заикой не стал… — решил подбодрить и отвлечь Сосед.
— А ты откуда про эти пушки знаешь?
— Я же тоже на Васильевском вырос, не знаю, уже есть в здании биржи на стрелке военно-морской музей, в моё время был и мы там пропадали, тем более, что для школьников вход был бесплатным. Вот однажды помогали разбирать такое одному смотрителю, он и рассказал, а уж мы всё общупали и изучили, ну, сама представь, нам было лет по десять, а тут не дура какая-то бронзовая или чугунная с запальной дырой сверху, а настоящая пушка, которая снарядами заряжается…
— Это ведь он вчера мимо нас у мыса проходил?
— Да, вроде он и даже на счёт наблюдателя ты, кажется, не ошиблась, вон видишь, длинный с биноклем у надстройки курит?
— И что делать будем?
— Песенку петь: Я — кочка, кочка, кочка! А вовсе не медведь!..
— Какой медведь, ты чего?
— Мультик у нас был про медвежонка Вини-Пуха, вот он песенку пчёлам пел, только вместо "Кочки" пел "Тучка", он на воздушном шаре мимо гнезда пчелиного пролетал. Давай я тебе попозже покажу, хороший мультик… А делать? Ничего не делать! И, слава Богу, что не нужно как Оккерману-Толстому в одном сражении, когда его полк занял предписанное диспозицией место, и оказался под постоянным обстрелом перелетающими снарядами неприятельского огня по расположенной рядом батарее. И вот когда его адъютант спросил, что им делать, ведь солдаты гибнут? Полковник ответил: "Ничего не делать! Стоять! И умирать!"
