Лицо Шона было совсем рядом, и Анна, не вынеся этого взгляда, бросилась на него. Он вовремя отпрянул и спас собственные глаза, однако ногти ее успели оставить у него на лице и на носу кровавые царапины. Он схватил ее за руки; тоненький ручеек крови заструился по щеке, капая на бороду. Она извивалась в его руках, дергаясь всем телом в попытках вырваться.

– Свинья! Грязная, грязная свинья! – визжала она. – Говоришь, жена Гаррика? И ребенок, говоришь, Гаррика?

Она закинула голову и дико, визгливо расхохоталась:

– Так знай же: я ношу твоего ребенка! Это чистая правда! Он твой, и Гаррик тут ни при чем!

Шон отпустил ее руки и попятился.

– Не может этого быть, – прошептал он. – Ты все врешь.

Она шагнула к нему:

– А ты разве не помнишь, как прощался со мной, когда уходил на эту чертову войну? Не помнишь ту ночь в фургоне? Не помнишь? Неужели? Неужели не помнишь?

Сейчас она говорила тихо, но слова ее жалили Шона в самое сердце.

– Так сколько времени прошло… Нет, этого не может быть, – проговорил Шон, заикаясь и продолжая пятиться.

– Три с половиной месяца ровно, – не отставала она. – Рановато будет для твоего братика, как думаешь? Но ведь у многих рождаются недоношенные… – Слова ее звучали монотонно, тело безудержно трясло, а лицо побледнело как смерть.

Шон не выдержал:

– Да отстань ты от меня, оставь меня в покое. Мне надо подумать. Я же ничего не знал!

Он прошмыгнул мимо нее и выскочил в коридор. Слышно было, как с грохотом захлопнулась дверь кабинета. Она так и стояла, не двигаясь, посреди комнаты. Но дыхание постепенно успокоилось, бурные волны злости утихли, и над ними показались черные рифы ненависти. Анна вышла в коридор и направилась к своей спальне. Там она встала перед зеркалом, разглядывая свое отражение.

– Ненавижу. – Она видела, как, шепча это слово, шевелятся ее губы на все еще бледном лице. – Погоди, я у тебя еще кое-что отберу. Гаррик теперь будет не твой, а мой.

Она вынула из прически шпильки, бросила их на пол, и тяжелые волосы упали ей на спину. Обеими руками она смяла их в комок, подняла и яростно спутала. Закусила губу, да так сильно, что почувствовала солоноватый вкус крови во рту.

– Боже, как я его ненавижу, как ненавижу, – шептала она, не обращая внимания на боль.

Обеими руками Анна схватила себя за ворот платья, рванула в стороны и без особого интереса посмотрела в зеркало на свои круглые набухшие соски, уже начинающие темнеть, обещая скорое разрешение от беременности. Она сбросила туфли.

– Ненавижу его.

Она наклонилась и запустила руки под нижние юбки. Сбросила панталоны, переступила через них. Подняла, рванула их пополам и бросила на пол рядом с кроватью. Провела ладонью по туалетному столику; одна из баночек упала на пол и разбилась, пыхнув на нее облаком пудры, и она вдруг почуяла резкий запах пролитых духов. Подойдя к кровати, Анна повалилась на нее. Подтянула колени, нижние юбки съехали вниз, раскрылись, как лепестки цветка, обнажив белоснежные тычинки ног и нижней части тела.

Перед наступлением темноты в дверь кто-то робко постучал.

– Ну что еще? – крикнула она.

– Нкозикази не сказала мне, что готовить на обед, – послышался почтительный голос старого Джозефа.

– Сегодня обеда не будет. Можешь идти к себе, остальные слуги тоже.

– Слушаюсь, нкозикази.

Гаррик вернулся, когда уже было темно. Она слышала, как он стучал деревяшкой по полу веранды.

– Эй! Куда все подевались? – Язык его слегка заплетался; он явно был пьян. – Анна! Анна! Я вернулся!

Последовало недолгое молчание, – видимо, он зажигал лампу. Потом торопливое «тук-тук-тук» протеза по коридору, и снова его встревоженный голос:

– Анна, Анна, где же ты?

Он распахнул дверь и остановился с лампой в руке. Анна отвернулась от света, уткнув лицо в подушку и сгорбившись. Она слышала, как он ставит лампу на туалетный столик, чувствовала, как руки его поправляют ей задранные юбки, прикрывая ее наготу. Она повернулась к нему и увидела на его лице ужас, смешанный с недоумением.

– Анна, дорогая… Что тут произошло?

Вытаращив глаза, он смотрел на ее прикушенную губу, на обнаженную грудь. Недоуменно повернул голову и увидел на полу пузырьки, порванные панталоны. Лицо его окаменело, он снова повернулся к ней:

– Кто тебя обидел?

Анна опустила голову.

– Кто? Скажи, кто это сделал?

Она снова отвернулась и спрятала лицо.

– Дорогая моя, бедняжка… Кто это был? Кто-то из слуг?

– Нет. – Голос ее звучал глухо, она словно задыхалась от стыда.

– Прошу тебя, расскажи мне все, Анна. Что произошло?

Она быстро села и, обхватив его руками, крепко прижалась к его груди. Губы ее оказались у его уха.

– Ты сам знаешь, Гаррик. Ты знаешь, кто это сделал.

– Нет, клянусь, я ничего не знаю. Прошу тебя, скажи мне.

Анна глубоко вздохнула, задержав дыхание на долгий миг. И выдохнула:

– Шон!

Гаррик бился в ее объятиях, как в судороге, кряхтел и хрипел, словно его били.

– Значит, вот оно что, – наконец проговорил он. – Теперь еще и это.

Он снял ее руки со своей шеи и осторожно положил ее на подушки. Подошел к шкафу и, открыв ящик, достал пистолет Уайта.

«Сейчас он пойдет и убьет Шона», – подумала она.

Не глядя на нее, Гаррик вышел из комнаты. Напрягшись всем телом и сжав кулаки вытянутых вдоль тела рук, она ждала. Наконец раздался выстрел, но какой-то глухой, не похожий на настоящий. Тело ее размякло, пальцы разжались, и она тихо заплакала.

Гаррик ковылял по коридору. Тяжелый пистолет оттягивал руку; пальцы крепко сжимали грубую рифленую рукоятку. Под дверью кабинета в конце коридора светилась щель. Дверь оказалась не заперта. Гаррик вошел в комнату.

Шон сидел за столом, обхватив руками опущенную голову. И поднял ее, как только появился Гаррик. Царапины на щеке уже почти подсохли и почернели, но сама щека покраснела от воспаления. Он посмотрел на пистолет в руке Гаррика:

– Так она, значит, все тебе рассказала.

Потухший голос Шона звучал скорее утвердительно.

– Да.

– А я надеялся, что не расскажет, – проговорил Шон. – Хотел, чтобы избавила тебя хотя бы от этого.

– Избавила? – переспросил Гаррик. – А она? Ты хоть о ней подумал?

Шон не ответил, он только пожал плечами и устало откинулся в кресле.

– А я ведь раньше не понимал этого… какая же ты свинья, жестокое, безжалостное животное, – задыхаясь, сказал Гаррик. – Я пришел убить тебя.

– Да, – отозвался Шон, глядя, как брат поднимает на него пистолет.

Гаррик держал оружие обеими руками, рыжие волосы падали ему на лоб.

– Бедный мой Гаррик, – тихо сказал Шон.

Пистолет в руках брата задрожал и опустился. Гаррик продолжал держать его обеими руками между колен. Он согнулся над оружием и всхлипывал, кусая губы, и все равно никак не мог остановиться. Шон приподнялся, хотел подойти к нему, но Гаррик отскочил к двери.

– Не подходи! – заорал он. – Не трогай меня!

Он швырнул пистолет в Шона, острый конец ударника попал тому в лоб, отчего голова его подалась назад. Пистолет отскочил и ударился о стену у него за спиной. Раздался выстрел, и пуля расщепила деревянную панель.

– Между нами все кончено! – закричал Гаррик. – Все кончено навсегда!

Он лихорадочно нащупал ручку двери и, ковыляя, выскочил в коридор. Торопливо миновав кухню, оказался на воздухе под дождем.

Путаясь протезом в траве, он несколько раз падал, но тут же вставал и продолжал бежать в кромешном мраке ночи, всхлипывая при каждом шаге.

Наконец путь ему преградил ревущий, бурлящий от дождя Бабуинов ручей. Гаррик остановился на берегу; мелкий дождь хлестал ему в лицо.

– Почему я… ну почему всегда я? – громко жаловался он темноте.

И вдруг на него снова накатила волна, несущая облегчение, мощная, как и поток, клокочущий внизу перед ним. Он снова ощутил в черепе, за глазами, биение мягких крыльев мотылька. Теплая серая волна сомкнулась над ним, и он упал коленями прямо в грязь.