У подножия обрыва Шон остановился между деревьями и посмотрел через плечо на брата:

– Ну что, помогать будешь? Или мне одному все делать?

Гаррик опустил голову и пнул ногой сухую ветку. Громко шмыгнул носом, полным соплей, – по утрам его аллергия всегда усиливалась.

– Ну? – наступал Шон.

– Что надо делать?

– Стой здесь и медленно считай до тысячи. А я пройду по склону и притаюсь там, где вчера мы видели бушбока. Кончишь считать – иди вверх к оврагу. Примерно на полпути к нему начинай кричать. Бушбок пойдет тем же путем, что и вчера… все понял?

Гаррик неохотно кивнул.

– Цепочку для Тинкера взять не забыл?

Гаррик достал цепочку из кармана. Увидев ее, собака сразу попятилась. Шон схватил пса за ошейник, и Гаррик закрепил цепь. Тинкер прижал уши и с укором посмотрел на хозяев.

– Смотри не отпусти. Старый бушбок быстро насадит его на рога. Все, начинай считать.

И Шон полез вверх. Он старался держаться как можно левее от оврага. Трава под ногами скользила, тяжелое ружье тянуло вниз, под ноги попадалось много острых камешков. Он больно стукнулся пальцем о булыжник, и ссадина начала кровоточить, но мальчик упорно продвигался все выше. На краю кустарниковых зарослей стояло засохшее дерево, которое Шон выбрал ориентиром, показывающим лежбище бушбока.

Добравшись до места прямо над лежбищем, мальчик остановился на самом гребне склона: здесь, по его расчетам, гуляющая под ветром трава скроет силуэт его головы на фоне неба. После такого подъема следовало перевести дух. Успокаивая дыхание, Шон поискал глазами вокруг и обнаружил камень размером с пивную бочку – на нем можно было пристроить ружье. Не теряя времени, он притаился за валуном. Уложив на камень двойной ствол, мальчик направил его вниз и повел им сначала влево, потом вправо, чтобы убедиться, что сектор обстрела чист. Он представил себе, как бежит бушбок под его прицелом, и ощутил, как руки от ладоней до плеч и до самой шеи задрожали от возбуждения.

– Не промажу, – прошептал он. – Он пойдет медленно, скорей всего рысью. Надо только попасть прямо в спину, между лопатками.

Шон переломил ружье, достал из кармана рубашки два патрона, вставил в патронники стволов и привел оружие в боевое положение. Чтобы взвести два изящных ударника, пришлось изо всех сил надавить пальцами обеих рук, и у него получилось: теперь можно было стрелять. Он снова положил ружье перед собой на камень и посмотрел вниз. С левой стороны расщелина казалась темно-зеленым пятном на склоне, а прямо внизу перед ним находился открытый участок, заросший травой: по нему-то бушбок и пойдет. Мальчик нетерпеливо отбросил со лба влажные от пота, падающие на глаза волосы.

Медленно шли минуты.

– Какого черта, что он там делает? Этот Гарри… такой иногда дурачок! – пробормотал Шон.

Гаррик словно подслушал его: снизу донесся крик. Негромкий, приглушенный зарослями и расстоянием. Гавкнул разок и Тинкер, но без особого энтузиазма. Настроение у пса было так себе: кому понравится сидеть на цепи, когда тут такие дела? Шон ждал, положив палец на спусковой крючок и внимательно глядя на край буша. Гаррик крикнул еще раз – и тут из зарослей выскочил бушбок.

Зверь быстро приближался с высоко задранной головой – длинные рога легли на его спину. Шон смещался в сторону, двигая ствол за бегущим животным и целясь ему прямо в черное плечо. Решив, что пора, он выстрелил из левого ствола – сильная отдача отбросила его назад, он потерял равновесие и упал; грохот выстрела оглушил стрелка, дым сгоревшего пороха ударил в лицо. Крепко сжимая ружье, мальчик поспешно вскочил на ноги. Бушбок лежал внизу, в траве, – он жалобно, как овца, блеял, сильные изящные ноги дергались в предсмертной агонии.

– Попал! – закричал Шон. – С первого выстрела! Гаррик! Гаррик! Я попал, попал!

Таща за собой Гаррика, из кустов выскочил Тинкер, и Шон, продолжая кричать, бросился к ним. Под ногу ему попался камень: споткнувшись, он полетел на землю. Ружье вырвалось из рук и выстрелило из второго ствола. Выстрел прозвучал еще оглушительнее первого.

Шон кое-как поднялся на ноги и увидел, что Гаррик сидит на траве и, глядя на свою ногу, стонет. Заряд врезался прямо в нее, превратив в лохмотья плоть пониже колена: в разорванной ране виднелись белые осколки раздробленной кости, наружу толчками вытекала темная густая кровь.

– Я не хотел… О боже, Гаррик, я же не хотел. Я просто споткнулся. Честное слово, споткнулся.

Шон не мог оторвать глаз от ноги брата. Он побледнел как полотно, широко открытые глаза переполнял ужас. А кровь все текла, заливая траву.

– Останови кровь! Шон, останови кровь! Пожалуйста! О-о-о, как больно! Шон, пожалуйста, останови кровь!

Спотыкаясь, Шон подошел к брату. К горлу подступила тошнота. Торопливо расстегнув и сняв ремень, он перетянул ногу Гаррика; кровь, теплая и липкая, окрасила его руки. С помощью ножа, не вынимая его из ножен, он туго закрутил ремень. Кровотечение ослабло, и он подтянул еще туже.

– О Шон, как мне больно! Как больно…

Лицо Гаррика было белое как воск; его охватила мелкая дрожь, холодный страх сковал его тело.

– Сейчас приведу Джозефа, – запинаясь, проговорил Шон. – Я быстро, постараюсь как можно быстрей. О господи, прости меня, Гаррик!

Шон вскочил на ноги и побежал. Упал, перевернулся, снова вскочил и со всех ног бросился по направлению к дому.

Вернулся Шон примерно через час. Он привел с собой трех слуг-зулусов. Повар Джозеф прихватил одеяло. Он обернул им раненого и поднял; Гаррик потерял сознание, нога свободно качнулась в воздухе.

Они тронулись вниз по склону к дому. Шон бросил взгляд на равнину. На дороге в Ледибург виднелись клубы пыли. Это один из конюхов поскакал в город, чтобы сообщить о случившемся Уайту Кортни.

Когда Уайт Кортни вернулся в Теунис-Крааль, все ждали его на веранде. Гаррик уже пришел в сознание. Он лежал на кушетке; лицо его было белым, и кровь сочилась сквозь одеяло. Кровью была испачкана одежда Джозефа, высохшие и почерневшие бурые пятна покрывали руки Шона.

Уайт Кортни взбежал на веранду и, наклонившись над Гарриком, откинул конец одеяла. Секунду стоял, вытаращив глаза, потом очень осторожно укрыл ногу снова.

Уайт поднял Гаррика и понес к двуколке. Джозеф пошел за ним, и они вдвоем усадили мальчика на заднем сиденье. Джозеф придерживал его, пока мачеха укладывала его раненую ногу себе на колени, чтобы не болталась при езде. Уайт Кортни быстро влез на сиденье возницы и взял в руки вожжи; прежде чем двуколка тронулась, он повернулся и посмотрел на Шона, который все еще стоял на веранде. Отец ничего не сказал, но взгляд его был столь страшен, что Шон съежился и опустил глаза. Уайт Кортни хлестнул лошадей, и они помчались в Ледибург. Он яростно гнал вперед, и встречный ветер трепал ему бороду.

Шон стоял и смотрел им вслед. Вот они пропали за деревьями, а он все не уходил с веранды. Наконец мальчик резко сорвался с места. Выскочив через кухню во двор, он добежал до сарая со сбруей, сдернул с вешалки уздечку и кинулся к загону для лошадей. Выбрав гнедую кобылу, Шон загнал ее в угол ограды, и там ему удалось обхватить ее рукой за шею. Он вставил удила ей в рот и, застегнув подбородный ремешок, влез на ее неоседланную спину.

Шон ударил кобылу пятками по бокам и галопом направил к калитке, стараясь приноровиться к ритму движения лошади, то откидываясь назад, то приникая всем телом к ее шее. Он собрался с силами, развернул кобылу и погнал ее по дороге на Ледибург.

До города было всего восемь миль, и двуколка приехала раньше. Шон обнаружил ее возле хирургической клиники доктора ван Ройена: лошади тяжело дышали, их бока потемнели от пота. Шон соскочил с кобылы, поднялся по ступенькам к двери и потихоньку открыл ее. В помещении стоял густой сладковатый запах хлороформа. Гаррик лежал на столе, возле него по обе стороны стояли Уайт и его жена, а врач мыл руки в эмалированном тазике у стены. Ада Кортни тихонько плакала, щеки ее блестели от слез. Все сразу повернулись к стоящему в дверях Шону.