– Зуб даю, ты получишь свою награду, – сказал кокни.

– Да, – отозвался Гаррик.

Сам он не хотел никакой награды. Он хотел одного: чтобы вернулся Шон.

Доктор ван Ройен подал Аде Кортни руку, помогая ей сойти с коляски. За пятьдесят лет он так и не приобрел невосприимчивости к чужому горю. Научился только скрывать свои чувства: ни по глазам, ни по губам, ни по чертам лица, обрамленного бакенбардами, невозможно было догадаться, что у него в душе.

– С ним все благополучно, Ада. Они там хорошо потрудились, я имею в виду военных хирургов. Срастется и будет как новенькая.

– А когда они прибыли? – спросила Ада.

– Часа четыре назад. Всех раненых, кто из Ледибурга, привезли в двух фургонах.

Ада кивнула, а он смотрел на нее с профессиональным безразличием, пытаясь за этой маской скрыть потрясение, когда он увидел, как она изменилась внешне. Кожа завяла и иссохла, как лепестки засушенного цветка; губы, несмотря на горе, решительно сжаты; вдовий траур вдвое состарил ее.

– Он ждет вас там, внутри.

Они поднялись по церковным ступенькам, и небольшая толпа расступилась, давая им пройти. Все негромко приветствовали Аду, говорили принятые при трауре банальности. Тут же находились еще несколько женщин в черном, с распухшими от слез глазами.

Ада с доктором вошли в прохладный полумрак церкви. Все скамьи были сдвинуты к стенам, чтобы освободить место для матрасов. На матрасах лежали мужчины, а между ними бесшумно двигались женщины.

– Тяжелораненых я держу здесь – так удобней за ними наблюдать, – сообщил ей доктор. – А вон и Гаррик.

Гаррик сидел на скамье. Увидев вошедших, поднялся. Прижатая к груди рука висела на бинте. Он захромал им навстречу, и костыль громко стучал в каменный пол.

– Мама, я… – начал он и остановился. – Шон и папа…

– Я приехала забрать тебя домой, Гаррик.

Ада проговорила это быстро, вздрогнув при звуке этих двух имен.

– Нельзя, чтобы они там лежали, их надо…

– Прошу тебя, Гаррик. Поедем домой, – сказала Ада. – Потом об этом поговорим.

– Мы все очень гордимся тобой, Гаррик, – сказал доктор.

– Да, – подтвердила Ада. – Пожалуйста, Гаррик, поедем домой.

Внутри у нее все пылало от горя, но она держала его в себе: так много скорби в столь крохотном пространстве… Она отвернулась к двери: никто не должен этого видеть. Плакать здесь, перед этими людьми, нельзя, надо поскорей вернуться в Теунис-Крааль.

Нашлись услужливые помощники, которые поднесли вещи Гаррика к коляске. Ада подобрала вожжи.

Всю дорогу оба молчали, пока не подъехали к спуску – внизу лежала усадьба.

– Теперь ты хозяин Теунис-Крааля, Гаррик, – тихо проговорила Ада.

Гаррик беспокойно заерзал на сиденье рядом с ней. Он не хотел этого, не хотел и ордена. Он хотел только Шона.

– Надеюсь, ты не против, что я пришла, – сказала Анна, – мне надо с тобой поговорить.

– Нет, конечно. Я рад, что ты пришла. Честное слово, я очень рад! – горячо уверял ее Гаррик. – Так приятно снова увидеть тебя, Анна. Кажется, вечность прошла с тех пор, как мы пошли на войну.

– Да, я знаю… и так много, так много всего случилось. И с моим папой, и с твоим. И… и Шон.

Она на минутку замолчала.

– Ох, Гаррик, я до сих пор не могу поверить. Все говорят, говорят, а я не могу поверить. Он был такой… в нем было столько жизни.

– Да, – отозвался Гаррик, – в нем было много жизни.

– В тот вечер, когда вы отправлялись, он говорил о смерти. А я раньше никогда и не думала о ней. – Словно в недоумении, Анна покачала головой. – И подумать не могла, что с ним может случиться такое. О Гарри, что же мне теперь делать?

Гаррик посмотрел Анне в глаза. Анне, которую он любит, Анне, которая принадлежала Шону. Но Шон ведь погиб. У него в голове мелькнула одна мысль, еще не облекшаяся в слова, но достаточно ясная, чтобы он почувствовал угрызения совести. Он попытался прогнать эту мысль.

– О Гарри! Что же мне делать?

Она просила о помощи, в ее голосе отчетливо звучала мольба. Ее отец убит при Изандлване, старший брат все еще на Тугеле, в войске Челмсфорда, у матери на руках еще двое детишек, которых надо кормить. Как он был слеп, что не сразу понял это!

– Послушай, Анна, чем я могу тебе помочь? Говори!

– Ох, Гаррик, тут уж вряд ли кто может мне помочь.

– Может, вам денег… – Он запнулся, не зная, как продолжить. – Ты знаешь, я ведь сейчас богатый. Папа оставил Теунис-Крааль Шону и мне, а Шон…

Она молча смотрела на него.

– Так что могу одолжить, ну, чтобы пережить это время, пока… – Гаррик покраснел, – сколько надо, столько и дам.

А она все смотрела на него и молчала, о чем-то соображая. Гаррик – хозяин Теунис-Крааля, он богат, вдвое богаче, чем был бы Шон, если бы остался жив. А Шон сейчас мертв.

– Ну как, Анна, что скажешь?

У нее в голове вертелись разные мысли: о голоде; о том, что на ноги надеть нечего; о платьях, застиранных до такой степени, что сквозь них все видно, особенно если на свет; о латаных-перелатаных нижних юбках. И о вечном страхе перед неизвестностью, в котором живет каждый бедняк. Гаррик вон живой и богатый, а Шона больше нет.

– Ну скажи, что возьмешь, – продолжал убеждать Гаррик.

Он наклонился к ней, взял ее за руку и, волнуясь, крепко пожал. Анна не отрываясь смотрела ему прямо в лицо. Да, они похожи, думала она, но в Шоне всегда чувствовалась сила, а тут – одни только мягкость и нерешительность. И внешне совсем не то: тут волосы блекло-рыжие, как песок, и глаза бледно-голубые – а там иссиня-черные волосы и темно-синие глаза. Словно художник взял портрет одного и несколькими мягкими мазками изменил его суть, и теперь картина совсем другая. А уж про ногу и вовсе не хотелось думать.

– Спасибо, Гаррик, – сказала она, – ты очень милый, но у нас есть еще деньги в банке, а земля свободна от долгов. И лошади есть, можно продать в случае чего.

– Тогда в чем же дело? Пожалуйста, скажи мне.

Теперь она твердо знала, что сделает. Обманывать не станет, уже поздно. Расскажет ему всю правду, и эта правда вряд ли будет иметь для него значение, она это знала. Ну разве что самую малость, но это не помешает ей получить то, что она хочет. А она хочет быть богатой, и еще она хочет, чтобы у ребенка, которого она носит под сердцем, был отец.

– Гарри, у меня будет ребенок.

Подбородок Гаррика дернулся, у него перехватило дыхание.

– Ребенок?

– Да, Гаррик. Я беременна.

– От кого? От Шона?

– Да, Гаррик. У меня будет ребенок Шона.

– Откуда ты знаешь? Ты уверена?

– Да, я уверена.

Гаррик выбрался из кресла и захромал по веранде. Остановившись у перил, схватился за них здоровой рукой; другая все еще висела на перевязи. Стоя спиной к Анне, он смотрел вдаль, туда, где за лужайками Теунис-Крааля поднимался заросший редколесьем склон.

Ребенок Шона. Эта мысль ошеломила его. Он знал, что Шон и Анна занимались этим. Шон сам ему рассказал, и Гаррик не обиделся, не разозлился. Ревновал, конечно, но совсем немножко, ведь Шон ничего от него не скрыл, рассказал ему все, значит Гаррик и сам в этом как бы участвовал. Но ребенок! Ребенок Шона.

Не сразу, исподволь до него дошел полный смысл того, что он только что узнал. Ребенок Шона – это же частичка его брата, та частичка, которая не погибла под копьями зулусов. Значит, он не совсем потерял Шона. А Анна… ей нужен для ее ребенка отец; невозможно представить, чтобы она хотя бы еще месяц прожила без мужа. И он тогда мог бы получить обоих, и частичку брата, и Анну – все, что он любил в этом мире. И Шон, и Анна. Она должна за него выйти, у нее нет другого выхода. Охваченный ликованием, он повернулся к ней:

– И что ты будешь делать, Анна? – В ее ответе он был уверен. – Шон погиб. Что будешь делать?

– Не знаю.

– Ребенка тебе иметь нельзя. Он будет незаконнорожденный.

Услышав это слово, она вздрогнула, и это от него не укрылось. Он был абсолютно уверен, что́ она в конце концов скажет.