Несколько переполненных подвод прикатили сюда и из Колкотовой Балки.

Мужики протиснулись в церковь, а бабы и дети остались в окружавшей ее толпе. Среди них и Нина Шесточенко с семьей и… Фаничка с Янкале.

Бабушку Слуву, сославшись на ее нездоровье, им удалось оставить в селе. Для Слувы, верующей еврейки, эта ночная поездка в православную церковь была бы, наверное, особенно мучительной.

Ну, а у Фанички выбора не было. Чтобы не вызвать подозрений, она вынуждена была поехать и взять с собой Янкале. В церковь они, естественно, протискиваться не стали, а присоединились к группке стоящих в сторонке женщин, и мать строго предупредила Янкале внимательно следить за тем, что делают и говорят окружающие.

В эти дни они уже не жили у Шесточенков.

Столь долгое пребывание целой чужой семьи в их небольшой хате выглядело подозрительно. Легенда о поисках мужа Фанички, попавшего якобы в плен где-то в этих краях, уже никого не могла обмануть, и по селу пошли какие-то смутные разговоры.

Все это было очень опасно.

Тем более что именно в это время по всей Транснистрии румыны начали вылавливать евреев, «просочившихся», по их словам, из Одессы.

Эта, выходящая из ряда вон по своей жестокости, акция была результатом рапорта, полученного губернатором Алексяну в конце января от генерала Дискулеску, ответственного за связь между 4-й румынской армией и гражданской властью Транснистрии.

ИЗ РАПОРТА ГЕНЕРАЛА ДИСКУЛЕСКУ

После публикации Приказа № 35 многие жиды, в страхе перед отправкой в гетто, бежали из Одессы и с помощью украинских крестьян, перевозивших их в своих повозках, просочились в села Транснистрии…

Прошу Вас дать приказ жандармерии тщательно прочесать села и выловить всех сбежавших из Одессы жидов.

Следует относиться к этим жидам, как к шпионам… и обращаться с ними соответственно… [Одесский архив, п. 2241—1-4486, с. 96, Перевод наш. – Авт.]

Слова «обращаться соответственно» в данном случае означали расстрел…

Жандармы начали прочесывать села.

Прошли они и через Колкотовую Балку, и только Богу одному известно, почему обошли стороной хату Шесточенко. Случайно ли это получилось, или сельский примарь, зная наверняка, где скрывается еврейская семья и не желая смертоубийства, провел жандармов окольным путем.

Облава продолжалась долго и закончилась, фактически, ничем – евреев в селе не нашли.

О том, что пережила за время облавы Фаничка и что пережили Янкале и бабушка Слува, мы говорить не будем.

Скажем только, что Нина Шесточенко, как видно, наконец уразумела, что играет с огнем, что жандармы могут вернуться и обнаружить в их доме скрывающихся евреев, и приняла решение найти для своих «дорогих гостей» другое пристанище.

За мизерную плату она наняла для них комнатушку в доме, где проживала одинокая старуха по имени Сидоровна. В тот же день они и переехали, то есть, на самом деле, перешли. Вещей никаких у них не было, и Нина – добрая душа, снабдила их какой-никакой посудой и постельными принадлежностями.

Так начался для них новый, не менее опасный, период жизни в «подполье».

Здесь, у Сидоровны, им приходилось опасаться и самой, излишне любопытной, Сидоровны, и забегавших к ней частенько не менее любопытных соседок, и возможного визита жандармов. Но главной опасностью были, как ни странно, местные мальчишки.

С наступлением весны уже невозможно было держать Янкале в доме.

Чтобы не вызывать подозрений, он должен был не отличаться от местных мальчишек – бегать босым вместе с ними на речку Гапчучка, воровать морковку на чужих огородах, ловить певчих птиц и, вообще, заниматься обычными делами не посещающих школу беспризорников.

Как с этим всем мог справиться Янкале?

Воспитанный мамой и бабушкой, одесский ребенок, бывший ученик музыкальной школы Столярского?

Как мог найти он общий язык с мальчишками, не зная их местного языка?

Как мог он скрыть от их любопытных глаз свое еврейство?

Тем более что эти мальчишки, умудренные «опытом» войны, уже хорошо знают, кто такие «жиды», и даже, наверное, сами видели, как в первые дни оккупации здесь на Колкотовой Балке, на берегу той самой Гапчучки, расстреливали пригнанных из Тирасполя евреев.

Но выхода не было. Чтобы остаться в живых, им, всем троим, и Янкале в особенности, нужно было, как разведчикам-нелегалам, «вживаться» в роль, «внедряться» в местную жизнь, с той только разницей, что разведчиков-нелегалов обычно готовят к этой нелегкой миссии, обеспечивают «легендой», явками, деньгами. С той только разницей, что за разведчиками-нелегалами обычно следят их «кураторы» и, в случае опасности, помогают скрыться.

У них, как мы знаем, не было ничего – ни знаний, ни опыта, ни «легенды».

Все, что им оставалось – это положиться на Господа Бога и жить в постоянном, не оставляющем ни на минуту страхе.

Этот страх и заставил Фаничку отправиться вместе с Янкале в Тирасполь и провести всю эту Пасхальную ночь у ограды церкви в гуще пьяной толпы, способной в своем религиозном экстазе растерзать любого, похожего на еврея человека, виновного, с их точки зрения, в распятии их Иисуса Христа.

На следующее утро дяденька, у которого мы ночевали, отвез нас к Шесточенкам.

Мы проехали на санях через все село, остановились у какой-то хаты и вылезли из саней. Дяденька стукнул кнутом по двери. Дверь отворилась, и мы увидели на пороге молодую женщину.

Дяденька поздоровался с ней и сказал: «Нина, я привез вам гостей на Крещенье».

Женщина почему-то обрадовалась: «Ой, спасибо вам, дядьку!» и крикнула кому-то: «Миша, к нам гости!».

Мы зашли в дом.

Тетя Нина приняла нас, как дорогих гостей.

«Раздевайтесь, садитесь за стол. Праздник сегодня у нас – Крещенье. Вот, разговляемся после поста. Муж мой – Миша, – указала она на мужика, сидящего за столом, – и дочки – Любаша и Дидя».

На столе давно не виданная нами еда: горячая мамалыга, брынза, лук, нарезанный ломтиками, соленые огурцы. Тетя Нина накладывает нам на большие тарелки мамалыгу, добавляет брынзу и одновременно ведет разговор с мамой: «Как живет там моя сестра с дочкой? Давно они у нас не были».

«Ваша сестра просила передать вам привет, она собирается к вам весной».

«Цэ добрэ», – вступает в разговор ее муж.

Я потом привыкну к этому мужику и стану называть его «дядя Миша».

Он добрый и, кажется, любит детей, но пока я стараюсь на него не смотреть – у него почему-то весь рот перекошен и глаза навыкате с красными прожилками, непонятно куда-то смотрят…

Дядя Миша достает бутылку самогона, и мутная жидкость булькает в стаканы.

«Миша, что это ты с утра пораньше?» — пытается остановить его тетя Нина.

«Дык, Ниночка, в нас же гости. Слава богу, опохмелитыся нэ грэх», – оправдывается дядя Миша.

«Давайтэ по махонькой, – обращается он к маме, – За прятнэ знайомство и с праздником!»

А мы и не знали, что сегодня праздник!

Но мама не подает вида, отвечает ему: «С праздником!»

Тетя Нина с любопытством смотрит на нас: «А мальчик у вас большой, сколько ему?»

«Одиннадцать», – говорит мама.

«А нашей Любаше десять, а Диде только пять», – хвастается дядя Миша.

Любаша рыжая-рыжая, вся в веснушках, и косички-хвостики торчат.

«Чого ты, Любаша, стесняешься? – обращается к ней отец. – Дывысь, який жених!».

Все громко смеются. А мне не смешно. Любаша мне не нравится.

Мне нравится совсем другая девочка – Леночка из нашего класса, отличница, с черными кудряшками. Леночка, правда, дружить со мной не хочет. Она дружит с Петькой – он тоже отличник, а я так себе, «хорошист».