Но что собой представляло это общежитие?

Почему именно сюда были переведены тифозные больные из госпиталя доктора Петрушкина?

Дело в том, что здесь, в общежитии, на третьем этаже, помещался еще один госпиталь для евреев.

Если вы помните, в свое время в помещении Медицинского института, на Херсонской, работал еще один Еврейский комитет, членом которого была доктор Фредерика Сушон. Оба эти комитета – тот, на Ольгиевской, и этот, на Херсонской, – действовали одинаково: составляли списки оставшихся в живых евреев, собирали еврейские ценности, давали взятки властям за какие-то мифические поблажки. И оба, видимо, были предупреждены о готовящемся угоне евреев в гетто.

Так что доктор Сушон, как и председатель Подкаминский, прибыла на Слободку еще до выхода приказа № 7 и смогла занять общежитие Водного института – вполне приличное трехэтажное здание, состоящее из множества небольших комнат. Удобно было и то, что общежитие было окружено забором, отделявшим его, в какой-то мере, от ужасов Слободки.

В одной из комнат на третьем этаже Фредерика поместила свою семью – двоих сыновей и престарелую тетку, а в остальных, и тут надо отдать должное ее организаторским способностям, устроила госпиталь. Будем называть этот госпиталь, в отличие от госпиталя доктора Петрушкина, госпиталем доктора Сушон[11].

В этом импровизированном госпитале без лекарств, без перевязочных материалов, без обслуживающего персонала, без, без… в течение полугода, до 23 июня 1942 года, доктор Сушон самоотверженно спасала от смерти тифозных больных и не менее самоотверженно некоторое число здоровых от… отправки в Березовку.

Как же ей это удавалось?

Видимо, помогало то обстоятельство, что официальным руководителем госпиталя значилась бессарабская еврейка, некая доктор Лещинская. Она не успела в свое время эвакуироваться и, попав в гетто, использовала свое знание румынского языка для того, чтобы завязать «деловые» отношения с его комендантом.

Именно эти, «деловые», отношения способствовали тому, что больные тифом из ушедшего с последним конвоем госпиталя доктора Петрушкина были переведены в госпиталь доктора Сушон.

Именно эти, «деловые», отношения способствовали тому, что даже после того, как 12 февраля 1942-го ушел в Березовку последний конвой и военная жандармерия покинула свои посты, госпиталь, помещавшийся в общежитии Водного института, продолжал существовать.

Как указано в последнем рапорте Центральной комиссии, завершившей на этом свою «благородную» миссию, к 11 апреля 1942-го число прошедших через гетто евреев увеличилось c 33 101 человека до 34 038, из которых 847 умерло «своей смертью», а 548 остаются в госпитале и будут депортированы «позднее».

Это «позднее» произошло только 23 июня 1943 года.

«Чего» или «сколько» это стоило доктору Сушон, никто, наверное, уже не узнает.

Но к счастью для «продержавшихся» в госпитале, это было уже совсем другое, летнее, время и другие условия депортации – трудные, страшные, но не смертельные, и большая часть из 548 указанных в рапорте евреев осталась в живых.

В их числе знакомые нам сыновья Фредерики, 16-летний Сергей и 11-летний Ледя, и еще один 12-летний мальчишка, будущий моряк и писатель Аркадий Хасин.

Но как могло случиться, что в рапорте от 17 февраля 1942 года указано, что через гетто прошло 33 101 человек, а в рапорте от 11 апреля того же года – 34 038?

Откуда взялась разница в 937 человек?

Страшно сказать, но это те евреи, которых выловили в городе.

Охота на евреев на самом деле шла непрерывно.

Мы уже рассказывали вам о том, как сразу же после вступления доблестной румынской армии в город, в октябре 1941-го, жандармы рыскали по домам, выискивая евреев, как собирали их в колонны и гнали в Тюремный замок. Потом, в ноябре 1941-го, шла охота на мужчин-евреев, не явившихся на регистрацию, а в январе уже следующего 1942-го – охота на женщин и детей, не вышедших в гетто.

ИЗ РАПОРТОВ ИНСПЕКТОРА ЧИУРИ

*22 января 1942 года

Охота на евреев в городе продолжается…

*24 января 1942 года

Арестовано и передано военным властям 7 скрывавшихся евреев…

Но можно смело сказать, что все, что было за эти месяцы в городе, ничто, по сравнению с тем, что началось после 12 февраля 1942-го, после того, как из гетто ушел последний конвой.

Теперь это слово – «охота» – уже не метафора.

Но что, собственно говоря, произошло?

Почему вдруг снова – «охота»?

Ведь город как будто уже «очищен»?

Ан нет! Все не так просто, как кажется!

Если по рапортам Центральной комиссии через гетто прошло около 33 тысячи евреев, а по «Спискам оставшихся в живых», составленных Еврейскими комитетами, их было на 31 декабря 1941-го порядка 40 тысяч, то где оставшиеся семь тысяч?

Особую злость «Красной Собаки» вызывало то, что в полученных им рапортах почти всегда имелась приписка: «В основном, старики, женщины и дети… В основном, старики, женщины и дети… В основном…»

Как назойливый рефрен, содержащий в себе какую-то скрытую угрозу.

Так, например, за три дня, с 17 по 19 января, среди 3407 депортированных было 1273 женщины, 1010 детей, 1104 стариков и старух и ни одного мужчины призывного возраста.

Как же так? Почему?

Почему «в основном, старики, женщины и дети»? Где мужчины?

Неужели, несмотря на облавы, в городе все еще прячутся семь тысяч жидов?

Антонеску выходит из себя – он рычит на своих приспешников и грозит им всеми возможными карами.

В страхе за свою пошатнувшуюся голову, Алексяну на этот раз подошел к делу со всей серьезностью. Для «охоты» на жидов были созданы особые жандармские и полицейские отряды, мобилизованы служащие городской управы, мобилизованы члены Центральной комиссии по эвакуации и снова, конечно, дворники и управдомы.

И началась «Большая охота».

Казалось, в городе не осталось ни одного не обшаренного уголка, ни одного человека, у которого не проверили бы документы. И, как полагается на настоящей охоте, тут и там раздавались выстрелы и слышались крики подстреленной «дичи».

В стороне, как обычно, не остались и «добрые соседи».

Это они, «добрые соседи», приводили убийц на чердаки и в подвалы. Это они вылавливали по развалкам еврейских сирот и самолично притаскивали их в полицейские участки. Это они снова писали доносы и, не стесняясь, подписывали их своими полными именами и фамилиями, с указанием академической степени и даже должности на последнем месте работы.

В нашем архиве хранится донос на некую Мириам Абрамовну Флит. Эта жидовка, оказывается, обзавелась «русским паспортом» и скрывается от депортации, причем не в городе, а в самом гетто на Слободке. Донос датирован 27 февраля 1942 года и подписан двумя женщинами – сестрами М. И. и К. И. Пеневыми, проживающими в доме № 8 по улице Гоголя.

Что им за дело, этим милым сестричкам, до одинокой и немолодой женщины?

Зачем берут они ее смерть на свою совесть?

Теперь евреям действительно уже негде спрятаться.

Каждый день в кровавые руки «охотников» попадают десятки: 16 февраля – 49 человек, 23 февраля – 210, 24 февраля – 60, а 26-го – еще 32.

Но самой обильный улов – это все-таки не мужчины, которых и вправду нет уже в городе, а дети.

Еврейские дети, потерявшие своих родителей. Голодные, оборванные, прячущиеся, как маленькие зверьки, по развалкам.

За несколько дней жандармы выловили 479 еврейских детей в возрасте до 7 лет.

Все они были отправлены в Березовку, в организованный где-то в этом районе «сиротский дом», а затем переправлены в страшное гетто Акмечетки и… исчезли. Ни об одном из них никто никогда не слышал.

И все же, несмотря на все прилагаемые усилия, результаты «охоты» были неутешительны.

Поймано было, как сказано, 937 человек.