Ну а поймать-то надо было семь тысяч!

Где они, эти «недостающие»?

Неужели «охотники» вновь оплошали и Алексяну не сносить головы?

Да нет – не оплошали. Просто очень большое число евреев остались «неучтенными».

Во-первых, не всех пойманных во время «охоты» перегоняли в гетто, часть отправляли в «Куртя-Марциалэ» и после короткого судебного разбирательства расстреливали.

ИЗ СУДЕБНОЙ ХРОНИКИ

«Одесская газета», № 43, 22 февраля, 1942 г.

«Военно-полевой суд рассмотрел на днях ряд дел на уклонявшихся от исполнения приказа № 7 о пребывании в гетто.

Евреи: Фридман Марк Филиппович, Бениашвили Арон Шмильевич, Лись Абрам Борисович, Кисилевский Стефан Вениаминович, Барда Елизавета Давыдовна – бежали из района гетто.

Постановлением суда все вышеуказанные евреи, как бежавшие и злостно уклоняющиеся от исполнения приказа № 7, приговорены к расстрелу.

Приговор приведен в исполнение в субботу 14 февраля с. г…»

А во-вторых, разве возможно было учесть всех замерзших, забитых прикладами, пристреленных по дороге на Слободку или убитых «случайно» на заваленных снегом улицах?

Разве кто-то учел, записал, зарегистрировал тетю Янкале, бедную Цилю, замерзавшую целый день на скамейке у ворот и в конце концов пристреленную, как собаку, в развалке?

Разве кто-то учел неведомо где погибшую старушку Иду, бабушку Ролли, или ее любимую дочку Нору, замерзшую вместе с ребенком в садике на Преображенской?

Разве кто-то учел трех еврейских девушек, Богдановскую Раю и сестер Давидовских, Соню и Маню, убитых в январе 1942-го на Привозе и выброшенных в мусорный ящик.

Антонеску мог быть спокоен.

Да и Алексяну незачем было волноваться – «сальдо-бульдо жидов» было в полном порядке.

Одесса… нет, не так, «Город Антонеску» был полностью «очищен».

Не пойманными остались десятка два-три…

Они все еще живы, но понимают, конечно, что обречены.

И некоторые из них, устав от ежеминутного ожидания смерти, покидают свои ненадежные убежища и добровольно идут на Слободку. Другие, отчаявшись, приближают развязку – кончают жизнь самоубийством.

Но есть среди этих, не пойманных, и те, кто вопреки всему продолжает бороться.

Продолжает искать пути к спасению. Подделывает документы. Добывает паспорта. Становится «русским», «украинцем», «караимом»…

Или бежит, уходит в окрестные села. И там, среди чужих и часто враждебных людей, продолжает скрываться, продолжает носить на лице маску, день за днем, месяцы, годы. Опасаясь каждого встречного, способного «узнать», «опознать», «разоблачить». Страшась самого себя, страшась оступиться, выдать себя нечаянным словом, интонацией, жестом…

И самое страшное, что в этой игре со смертью принимают участие дети.

И даже они, дети, вынуждены носить маску.

И даже они, дети, вынуждены понять и запомнить то, что ребенку никак невозможно понять и запомнить.

Дети вынуждены понять, что они евреи!

Дети вынуждены запомнить, что они евреи и каждое сказанное ими слово, каждый неловкий жест или испуганный взгляд могут стоить жизни. Да и не только им. А еще и маме, и бабушке, и даже чужой тете, которая, сжалившись, приютила.

Дети примут участие в этой игре.

И, если выпадет им счастье, они ее выиграют и останутся жить.

Как остались жить Янкале и Ролли.

Но вернемся к другим «счастливцам». К тем, кому «посчастливилось», попав в гетто, не замерзнуть на улицах Слободки и даже не сдохнуть от тифа на госпитальной койке. К тем, кому «посчастливилось» дотащиться до станции Одесса-Сортировочная и даже, не став ледяным столбом, добраться до Березовки. К тем, кому «посчастливилось» не превратиться в пепел на костре, разведенном на бетонной платформе, и даже, быть может, согреться у этого огня, пожирающего детей и их матерей. Что будет с ними? Они ведь тоже пока еще живы.

Живые пойдут дальше.

Их путь лежит на север, через Мостовое, на Доманевку и Акмечетку.

Мостовое… Доманевка… Акмечетка…

Маленькие, затерянные в степи села, хутора.

Никто не узнал бы об их существовании, никто не услышал бы их название, если бы… если бы однажды зверь в облике человека их не «прославил».

Это он, наш старый знакомец, префект Голты, палач Исопеску, создал на подвластной ему территории кроме гетто в Богдановке еще два «образцово-показательных» гетто в Доманевке и в Акмечетке.

Но вы, наверное, уже устали от всех этих ужасов?

По правде говоря, мы тоже устали.

У нас нет сил описывать 25-километровый путь евреев Одессы в «царство смерти домнуле Исопеску»: опять конвой, опять мороз и сбивающий с ног ледяной ветер, и матери, бредущие с мертвыми детишками на руках, и по обочинам дорог присыпанные снегом трупы…

У нас нет сил рассказывать о гетто Доманевки. О вшах, о тифе, о кладбище для скота, на котором вместе с падалью зарыты наши братья, о полуразрушенных конюшнях по имени «Горки», куда свозили умирать наших стариков и оторванных от матерей детей. Нет сил рассказывать об Акмечетке – «любимом» лагере Исопеску. О том, как привозил туда он своих пьяных друзей, как все они восхищались «пейзажем» и как фотографировали «на память» горы непогребенных трупов и ползающих среди них скелеты живых…

У нас нет больше сил.

В Доманевке погибли 18 тысяч евреев. В Акмечетке – 4 тысячи.

Но парадокс заключается в том, что, по оценкам очевидцев, большая часть из тех пяти-шести сотен евреев Одессы, которым удалось пережить оккупацию, прошли как раз через эти гетто. Пригнанные из Березовки в Доманевку, они в дальнейшем были переведены в окрестные села для использования на полевых работах и дождались освобождения.

Гораздо более страшная судьба постигла тех, кто не попал в «царство смерти», а остался в Мостовом и в окрестных немецких селах, входивших в «Империю герра Хорста Хоффмайера».

Все оставшиеся в Мостовом евреи погибли – эту «грязную работу» выполнили фольксдойче, имевшие уже богатый опыт убийства в Богдановской Яме.

Правда, в отличие от Богдановки, на сей раз сгонять евреев в одно место было излишне хлопотно, гораздо проще было «решить вопрос» в самом Мостовом или в его окрестностях – в поселениях Лихтенфельд, Раштадтт, Ландау, Либенталь, Вормс. В каждом из них Зондеркоммандо «Rusland» организовала так называемые отряды самообороны – «Selbstschutz», готовые с радостью взяться за «дело», да и найти пригодный для «дела» овраг, противотанковый ров или, на крайний случай, силосную яму тоже было не трудно.

Самые страшные преступления совершили отряды поселения Раштадтт, во главе с гауптштурмфюрером Рудольфом Хартунгом, и поселения Лихтенфельд, во главе с унтерштурмфюрером Францем Либлем.

Первый рапорт об убийстве евреев, пригнанных из Одессы, поступил в Бухарест 11 февраля 1942-го. Он содержал сведения о том, что 31 января на окраине села Подолянка, у заброшенного колодца, фольксдойче из села Ново-Америка расстреляли 200 жидов, депортированных из Одессы, а на следующий день, 1 февраля, еще 130 – в селе Раштадтт. Рапорт был подписан командующим легиона «Березовка», майором Ионом Попеску, который с явной грустью заметил, что в первом случае «одежду убитых колонисты увезли в свое село», а во втором – «ценности убитых разделили между жителями соседних немецких сел».

И покатилась волна убийств. Каждый день-два сотни, тысячи.

И даже не сама смерть тут страшна – к смерти мы все, и взрослые, и дети, видевшие ее каждый день и ждущие ее для себя каждую минуту, уже успели как-то «привыкнуть».

Смерть не страшна – страшны муки.

17 февраля на окраине села Градовка фольксдойче из села Раштадтт расстреляли около 7000 евреев. На этот раз звери использовали шахты печей для обжига известняка, так называемые варницы. Людей заставляли раздеться донага, выстраивали шеренгой у края шахты и расстреливали в упор из автоматов. Осколки черепов летели во все стороны. Трупы падали в шахту.