Огни накаляются, неумолимо растут.

И с вольницей твоей отныне покончено. Надоел ты мне хуже горькой редьки… Со своей радостью… Будешь горе мыкать… Как все…

Шкипер и Женщина поворачиваются навстречу огням. Они уже накалились до белизны. Женщина закрыла лицо руками.

Шкипер (с силой). Капитан!.. Слышишь ты?.. Ах, да не бывать этому, тараканья твоя душа!.. Будет еще у нас радость! (Отбегает от Женщины и хватает топор.) А для чего и живем?!. Капитан!.. Понимаешь ты? (Бежит к тросу и рубит его сильными, размашистыми ударами.) Для чего живем?..

Капитан (в панике). Эй!.. Ты чего?.. Белобородов!.. Что творишь?.. Подумай!.. Не делай этого!..

Шкипер. Прощай, капитан!

Баржа начинает вращение (на сценическом круге). Сумятица света, музыки, кричит Хор, кричит Капитан, но голос его отдаляется. Отдаляются, меркнут постепенно и пять зловещих огней. Баржа во власти течения. Плывут вспять береговые огни и огни бакенов. Шкипер подходит к Женщине и берет ее за руку. За их спинами поднимается солнце.

Шкипер (спокойно). А вот и солнышко встает. Не бойся, оно и дальше всходить будет.

И тут в последний раз вступает Хор. Он поет истово, радостно, поспешая, как на апофеозе церковного праздника. Голос солиста набегает на окончание хоровой фразы, внахлёст. Бьют колокола.

Хор с солистом. – Радуйся!

– Звездо́, являющая Солнце.

– Радуйся!

– Свет неизреченно родившая.

– Радуйся!

– Заре таинственного дня.

– Радуйся!..

Звучит шедевр церковного песенного искусства – Акафист на Рождение Богородицы, который каждый, слушая, переживает по-своему – одни как оду к Радости, другие как панегирик Женщине и Материнству, третьи как гимн Свободе и чуду Любви.

… – Пламени страсти, надежде благ вечных.

– Радуйся!!! Радуйся!!! Радуйся!!!

Последние фразы солист выкрикивает в зал.

Действующие лица:

Татьяна

Лев

Офицер

Городской двор-колодец, каких много в старых домах Петербурга. Ранние сумерки. В окнах зажигается свет, проявляя узоры, высвобождая яркие или блеклые цвета занавесок. За ними движутся тени – совершается жизнь. Здесь, во дворе, она обнаруживается звуками. Из одного окна доносится визг электродрели, стук молотка, из другого – приглушенное фортепьяно. Слева бормочет радиодиктор, справа плачет ребенок, а мимо подворотни с сухим шелестом проносятся автомобили. В первые минуты спектакля все звуки форсированы, шум улицы сливается с шумом двора, но понемногу наступает относительная дворовая тишина, когда отчетливо слышны и фортепьяно, и радио.

В крошечном сквере посреди двора на скамейке возле песочницы сидит седоголовый, но не старый еще мужчина в плаще, курит. Рядом с ним чемоданчик-дипломат, коробка из-под сигарет. Это Лев. Из парадной в углу двора выходит молодая женщина с таксой на поводке, некоторое время стоит поодаль. Затем, отпустив собаку, проходит ко второй скамейке, противоположной к первой, садится, закуривает, слегка бравируя своей отстраненностью, как это делают женщины, долго живущие в одиночестве. Наблюдает за таксой, глубоко, по-мужски затягиваясь сигаретой. Это Татьяна. Лев не отводит от нее глаз, и это ее раздражает.

Татьяна. Мальва, фу!.. Фу, я сказала!

Лев (полуобернувшись к собаке). Смотрите-ка, слушается. Англичане, говорят, придумали для непослушных собак ошейник с датчиком. Хозяин дает слабый ток, и – порядок. Дистанция при этом может быть около двухсот метров, экая прелесть.

Татьяна не реагирует.

Я вот думаю, не купить ли лицензию. Как, по-вашему, сбыт найдет? (Пауза.) Можно расширить область применения. В педагогических целях, допустим… Опять же, в супружеских отношениях. «Ко мне, я сказала!» А он у пивного ларька, с товарищами… Как вам это понравится? (Пауза.) Чем-то все равно торговать надо. Вы чем торгуете?

Татьяна гасит окурок, поднимает воротник, встает.

Татьяна. Мальва, ко мне!

Лев. Ну, а что такого, теперь все чем-то торгуют.

Татьяна. Ко мне, я сказала!

Лев. Чудная собака, ухоженная. Защищает-то хоть хорошо?

Татьяна. Хотите проверить?

Лев. Упаси бог. (Встает.) Пойти и мне, что ли, с вами прогуляться.

Татьяна. Да вы что, дядечка?

Лев. А чего, тоже буду вас охранять.

Татьяна. От кого? Пока, кроме вас, к нам никто больше не пристает.

Лев. Ну, могу от себя… Кстати, сигареты кончились. Не одолжите? С отдачей.

Татьяна. Да ради бога. (Бросает ему пачку.)

Лев. Смотрите-ка, пахитоски!.. (Закуривает.) А в наше время дамы «беломорине» радовались.

Татьяна. Знаю, тогда не курила.

Лев. А я, сколько себя помню, всегда курил.

Татьяна. Плохо.

Лев. Плохо. Вон в том углу двора росла трава. А на ней лежали дрова. Гниловатые такие поленницы… грибным лесом несло от них… Вот – за ними. Первые мои папиросы назывались «Ракета». Мы это дело расшифровывали так: «Ребята, асторожней курите, етот табак атрава». (Смеется). А?.. Как?..

Татьяна. Плохо.

Лев. Чего ж хорошего…

Татьяна. Когда это было?

Лев. Что?.. А, до войны.

Пауза.

У соседей пудель, препротивнейшее создание… Истерический тип… Валерьянкой отпаивают… А чуть что с животом, водку дают… Как немцу – тридцать три грамма… (Пауза.) Ваша не пьет?..

Татьяна. Не пьет и не курит. (Встает, провожая взглядом собаку, оборачиваясь ко Льву спиной.)

Лев. Да, собачникам у нас нелегко, выгуливать негде. С одной стороны – Невский проспект, с другой – Англетер. В Сашкин сад разве… Не ходите?

Татьяна. Далековато.

Лев. С вашими-то ногами?

Татьяна. Так. Еще комментарии будут?

Лев. Не гневайтесь… Я просто…

Татьяна. Вот и не надо.

Лев (встает). Вы уходите?..

Татьяна. Да, нам пора.

Лев. Так она ж ничего не успела.

Татьяна. Господи, ну а вам-то что?

Лев (заступая ей путь). Не уходите.

Татьяна. Не поняла.

Лев. Ну, сядьте, посидите еще.

Татьяна. Зачем это?

Лев. Поговорим.

Татьяна. О чем?

Лев. Можно и о собачках.

Татьяна. С какой стати?

Лев. Нет, кроме шуток.

Татьяна. Скажите, пожалуйста!.. А вы кто?

Лев. Я-то? В командировке.