Журналистка. Никто слова доброго не сказал. Всех обругала, со всеми в ссоре.
Потапыч. Так будете репортаж о ней?
Журналистка. Ой, прям не знаю… Тяжелый случай. К самой не подступись… Давайте с вами закончим.
Потапыч. Я чего, я долг выполнял.
Журналистка. В чем состоял ваш долг?
Потапыч. А то не знаете? Немца раздолбать!.. Вот в чем.
Журналистка. Как его раздолбаешь, если он город окружил и к себе не подпускает.
Потапыч. А вот тут и вступает в дело особая тактика советского командования. Думаете, зря наши органы свой паек ели?.. Все было спланировано. Войска Ленфронта надо было вывести по коридорчику… Да так, чтоб противник видел, что путь открыт.
Журналистка. И что дальше?
Потапыч. Что дальше. Заманить их в город, а потом – рвануть!
Журналистка (помолчав). Это вы сами придумали?
Потапыч. Зачем сам. Был план. Официально. Назывался «План Д». По уничтожению врага в захваченном городе. Это до того уже в Киеве было опробовано.
Журналистка. То есть, как?
Потапыч. А вот тебе и как. Кутузов что сделал? Заманил, а после поджег. Кто о нем худое слово нынче скажет? И Москва стоит.
Журналистка. Но ведь люди…
Потапыч. Что люди, что люди!.. Чуть что – сразу люди… Люди все равно повымерли бы. Их кто, немец стал бы кормить? А кто мог ходить, тот бы ушел через специальные коридоры.
Журналистка. Что вы плетёте! Нелепый старик! Как же можно город с больными людьми подрывать?..
Потапыч. Так война же!..
Журналистка. С детьми, стариками. Как у вас язык поворачивается на такую фантазию.
Потапыч. Фантазию, говоришь?.. А хочешь знать, что уже все было подготовлено для взрыва?
Журналистка. Не могло быть!
Потапыч. Было!
Журналистка. Чушь!
Потапыч. Если б Сталин Жукова не забрал…
Журналистка (помолчав). Бред какой-то…
Потапыч. Да что ты все – чушь, бред!.. Я сам был в секретной команде.
Журналистка. Вы? В какой должности?
Потапыч. Не скажу.
Журналистка. И что вы минировали?
Потапыч. А все подряд. Заводы, мосты, водопровод, телеграф, АТС, торговый порт – ну, что ты будешь делать, за что ни возьмись в нашем городе, – всё военный объект.
Журналистка. И Александринку?
Потапыч. Не могу знать.
Журналистка. И Адмиралтейство?
Потапыч. Не имею права. Я эту страшную тайну с собой унесу.
Журналистка. И Эрмитаж?
Потапыч. Девушка, какой Эрмитаж? Это был стратегический объект двойного назначения.
Журналистка. Врете вы все! Все врете! Не могло быть такого плана. А если бы был, патриоты города никогда бы не дали ему осуществиться.
Потапыч. Ладно. Как знаете… Ну, что, работать-то будем?
Журналистка. Что работать?
Потапыч. Ну, интервью.
Журналистка. Так вы уже наработали.
Потапыч. Чего наработал?
Журналистка. Вон столько чуши наговорили… (Достает кассету.)
Потапыч. И все записала?
Журналистка. Естественно.
Потапыч. Отдай.
Журналистка. Еще чего.
Потапыч. Отдай!
Журналистка. Не отдам!
Потапыч. Не имеешь права.
Журналистка. Кассета – собственность телерадиокомпании.
Потапыч. Государственная тайна!
Журналистка. Надо было хранить.
Потапыч. Отдай! Доложу, куда следует.
Журналистка. Пресса – независима и работает без цензуры.
Потапыч. Тайны все равно есть. И их надо хранить.
Журналистка. Правду не спрячешь.
Потапыч. Ты меня погубишь.
Журналистка. А вы?.. Такой город хотели погубить! Да еще, говорите, со всеми жителями. Вот теперь и ответите.
Пауза.
Потапыч. А я можно чего скажу?
Журналистка. Чего?
Потапыч. А у тебя кофта на левую сторону… А-а!.. (Смеется.) Неряха! Неряха ты!.. Так же и с репортажами!..
Журналистка спешно уходит.
(Вдогонку.) Нельзя тебя допускать к серьезному делу! (Берется за сердце.)
Как-то внутренне вдруг затихший Потапыч медленно и осторожно ложится на стол. И постепенно двором овладевает мир звуков. Они всегда живут в нем, как живет шум прибоя в большой раковине, но когда становится очень тихо, они постепенно выходят на первый план и овладевают слухом. Это обрывки речи живших здесь женщин, мужчин и детей, музыкальные пассажи – неважно, чем рожденные – скрипкой, радио или патефоном, это шорохи, вздохи, возгласы удивления, бой часов или трель телефона. И среди них – так же сверху, будто отлетевший, – звучит голос самого Виктора Потаповича Боженкова.
Потапыч. Серафима! Ты где?.. Плохо мне. Ты завтра и начинай… Чего-нибудь… Чего другим, то и мне… Кефирчику… сырок с цукатом… Важно ведь внимание… А лучше не надо, Серафима… Принесут. Тебя о другом попрошу… Устрой мне проводы во дворе… Вот на этот стол поставь, где я лежу… Как гражданина… Как патриота… Ногами только в сторону подворотни. Неправильно лежу… Музыку не заказывай, дорого. Какую-нибудь пластинку поставь. Баха или как его… Дочка знает… Ой, а чего это?!.
Потапыч вдруг вздрагивает всем телом и открывает глаза. Из окна третьего этажа на него летит широкая лента воды. У Потапыча хватает сил увернуться. В окне Серафима с кувшином.
Серафима. А чего это ты разлегся, служивый?..
Потапыч. Кончай, Серафима!.. Нашла забаву. (Встает, кряхтя, слезает со стола, отряхивается, не переставая ворчать.) Озорница старая… Всё не как у людей…
Серафима. Поднимайся сюда, Потапыч. Смотри, какая старушка лежит в чепце, словно куколка!.. Щечки розовые, духи французские!.. А вот я вас сосватаю!..
Потапыч. Иду, иду!..
Кряхтя, опираясь на трость, Потапыч уходит в парадную.
Занавес
Бродячая музыка
Одноактный трагифарс
Действующие лица:
Первый
Второй
Женщина с мальчиком
Двор-колодец. Утренний час, когда в доме остаются только домохозяйки и пенсионеры. Солнечные лучи падают лишь на верхние ряды окон одной стены, ниже по стеклам гуляют много раз отраженные солнечные блики.
Два пожилых бродячих музыканта, Первый и Второй, каждый – человек-оркестр с чудовищным набором инструментов, в ярких шутовских одеждах стоят посреди двора, подняв головы, как бы к чему-то прислушиваясь.
Первый. Третье слева.
Второй. На каком?
Первый. На четвертом.
Второй. Не вижу.
Первый. За занавеской.
Второй. Скотина.
Первый. Пацан, должно быть.
