Второй. Он – говно.

Первый. Нехорошо так о своем меценате. (Громко, подобострастно.) Доброе утро!.. Нет ответа… Доброе утречко!.. (Молчание.) Ну что ж, приятного аппетита…

Настраивают инструменты. Сверху выливают ночной горшок.

Второй. Моча?

Первый (удовлетворенно). Во всяком случае, не говно. (Равнодушно.) Ночной горшок, должно быть.

Второй. С утра издевается.

Первый. А мы ему – бодренькое! Седьмой номер! (Отбивает такт.) Начали!

Вместе. По улице ходила

большая крокодила.

Она, она —

голодная была!..

Сыплются деньги.

Второй (на музыке). Что-то сегодня одни четвертаки.

Первый. Зато много.

Второй. Что я, ишак ему – десять раз наклоняться.

Первый. Считай, что выходишь на поклоны.

Второй. Иди сам кланяйся.

Первый. Новенькие купюры.

Второй. Слушай, а это не фальшак?

Сверху летит всякий хлам.

Второй. Не могу! Не могу! (Швыряет деньги, топчет их.) Не могу больше! Пойдем отсюда, Петров! Уйдем, не оглядываясь! А?.. Да чтобы я… Да я же… (Плачет, размазывает слезы.)

Летят струи воды, с треском ложатся вблизи артистов

Ты что же, ублюдок! Пожилого трудящегося человека… Пенсионера!.. Да я всю жизнь на заводе… на ниве культуры!.. Массовиком всю жизнь проработал, никто мне слова худого не сказал… За что же ты меня так унизил?

Первый (собрав деньги, усаживает коллегу и садится рядом с ним). Ранимый ты мой… Успокойся…

Второй. Да!.. (Всхлипывает.) За что?..

Первый. Тонкий…

Второй. Вот именно…

Первый. Чувствительный.

Второй. Мы и так, знаешь, не в лучшем виде. Вроде шутов… Наряды дурацкие…

Первый. Это жанр.

Второй. Я понимаю… Башмаки каши просят…

Первый. Это маска.

Второй. Да-да…

Первый. Артистический образ.

Второй. Но я же не возражаю. Но говно-то зачем?

Первый. Это прием.

Второй. Ох!..

Первый. Это метафора. Надо терпеть, Петров.

Второй. Доколе, Савельев?

Первый. Пока будем востребованы.

Второй. Гнусный репертуар…

Первый. Поставим вопрос…

Второй. Очень противно.

Первый. Это временно.

Второй. А говно?

Первый. Не всегда, бывает моча.

Второй. Как унижают!..

Первый. Но и ценят. А вот когда убедимся, что мы не нужны…

Второй. Пойдем со двора, Савельев, да?

Первый. Возможно… А возможно, поработаем над репертуаром. Ты знаешь, мы могли бы петь песни народов СНГ.

Второй (подумав). А почему не ОДКАБ?

Первый. Разумно.

Второй. Скажи, а чем хуже трофейные песни?

Первый. Что ты имеешь в виду?

Второй. Грузинские, украинские.

Первый. Ничем не хуже! Это неплохая идея. Вот видишь, еще немного и уйдем! У нас все впереди!

Второй. Мы будем сами себе хозяева, да, Савельев?

Первый. Да, Петров! А пока надо терпеть. Верь, настанет день! Мы займемся искусством! Знаешь, Лев Толстой, когда попадал в сложную ситуацию, успокаивал себя так. Но ведь это, рассуждал он, могло кончиться еще хуже. Разумно?

Второй. Разумно.

Первый. Далее. Я всегда должен помнить, говорил он, что есть люди, которым хуже, чем мне. Правильно?

Второй (пожимает плечами). Наверное…

Первый. И третье! Это когда-нибудь кончится… Да-да, кончится.

Пауза. Смотрят друг на друга.

Второй. Это когда-нибудь кончится… (Посреди двора, задрав голову к окнам, громогласно.) Это когда-нибудь кончится?..

Первый. Нет, ты не Лев Толстой…

Пауза.

Второй (задрав голову к небу, потрясая руками). Это когда-нибудь кончится?!.

Пауза.

Первый. Это когда-нибудь кончится?!.

Пауза.

Вместе. Это когда-нибудь кончится?!!

Далее звук выключается. Певцы, вздымая руки к небу, продолжают что-то выкрикивать, но их не слышно. Свет меркнет.

Здесь можно закончить спектакль. Но если будет желание, на финал можно сыграть пантомиму.

Они стерпят все, утрутся, умоются, поселятся в подвале – что называется, обустроятся. Костюмы их превратятся в грязные лохмотья. Струны порвутся, инструменты расстроятся. Они простужено захрипят, засипят, но петь будут: под бубен и губную гармонику. Всякую дребедень. То ли золотой дождь, то ли елочная мишура в разноцветных огнях, будет летать и кружиться над ними как символ надежды, как обещание грядущего праздника.

Однажды утром во двор придут другие, слепые певцы – мать и сын. Держась друг за друга, обогнув двор, чисто и свято споют псалом.

Падшие артисты подстроятся к ним. Так, не переставая петь, положив руки друг другу на плечи, они и уйдут вчетвером.

Действующие лица:

Авель, грузинский князь

Елена, петербургская обывательница

Майя, ее дочь

Глеб Галемба, режиссер

Соня, актриса

Кирьянов, бизнесмен

Кассандра, пенсионерка

Сокольников, пенсионер

Паша Куделин, деятель

Анюта, его жена

Бабушка

Бугор

Действие происходит в Санкт-Петербурге на исходе ХХ века.

Большая квартира на последнем этаже старого петербургского дома с выходом на крышу, кое-как приспособленная под совместное проживание нескольких семей. Взаимное раздражение можно излить тут не только на кухне, но и в просторной прихожей-холле, куда выходит множество дверей. Частная жизнь, не умещаясь за ними, частично овладела прихожей. Благодаря этому она стала похожа на кладовую краеведческого музея. Здесь нет хлама, здесь скорее эмблемы воинствующего несогласья эпох, вещей и хозяев. Старый сундук с висячим замком соседствует с пластмассовыми бутылочными контейнерами, уложенными штабелем. Афиша спектакля „Гамлет“ и множество одинаковых масок украшают простенок, напротив которого расположился диван-рекамье под овальным зеркалом в потертой позолоченной раме. Небольшой кабинетный рояль под чехлом дожидается лучшей участи рядом с допотопной швейной машинкой фирмы «Зингер». На одной стене репродукция с картины „В.И. Ленин читает газету „Правда“. На другой – автомобильные фары, рулевое колесо и радиатор автомобиля „Фольксваген“. Здесь много разнообразных осветительных приборов – от декадентского торшера и театральных софитов до аскетичной зарешеченной лампочки Ильича. Развешена и кем-то забыта елочная гирлянда. Есть и широкое многостворчатое окно с видом на крыши, небо и часть улицы – они, естественно, воображаемые, потому что вместо них – зрительный зал. Рядом выход на крышу – полоса старой железной кровли упирается в рампу. Здесь частное причудливо переплетено с общественным, а антиобщественное с коллективным. Жильцы часто путают эти понятия и забывают, что и кому принадлежит. То одна, то другая рука тянется не к своему выключателю. Именно поэтому каждый из них в какую-то минуту чувствует себя в прихожей, как дома. Это дает возможность постановщику при необходимости раздвигать пространство частного жилья. Кроме того, можно не особенно церемониться с тем, кто и где произнес ту или иную реплику, в прихожей или в комнате – она все равно будет услышана.