Татьяна. Ну так а я-то причем?

Лев. У меня скоро поезд.

Татьяна. Ну и с Богом.

Лев. Время еще есть.

Татьяна. Не понимаю, у вас последние часы в этом городе, а вы сидите в темном дворе. Сделали бы что-нибудь, чтобы запомнилось… Пошли бы куда-нибудь. Да хоть в пивную, тут, в соседнем квартале…

Лев. А ведь не было, знаете, не было! Фирмы какие-то, издательство – это я еще понимаю. Но чтобы пивная? У дома графини?.. Напротив Петра Ильича?.. (Касаясь ее рукава.) Садитесь, я вам расскажу, что там было. Ну, садитесь же…

Татьяна (высвобождаясь). Послушайте, если вы клинья подбиваете, то это не ко мне. Ведь вы мне в отцы годитесь.

Лев. Ну, уж и в отцы.

Татьяна. Ей-богу, не меньше. Голова-то седая.

Лев. Да вы что!

Татьяна. А то вы не знали?

Лев. А меня сегодня в магазине назвали «молодой человек».

Татьяна. Это кто-то из слабовидящих.

Лев. Дело большое – голова. Я, если хотите знать, когда сюда приезжаю, возраста не чувствую. Так, какая-то усталость… А лет мне, я думаю, девять…

Из окна позади Мужчины раздается звонкий, самозабвенный голос мальчика.

Голос. Кто мчится, кто скачет под хладною мглой? Ездок запоздалый, с ним сын молодой. К отцу, весь иззябнув, малютка приник. Обняв его, держит и крестит старик.

Пауза.

Лев. Кто это?.. Вот уже в третий раз. И все с той же интонацией…

Пауза.

С обреченной… Понимаете, ужас сердце сковал! И не освободиться. Душа сомлела.

Пауза.

С вами так не бывало?

Татьяна. Это Павлуша… Мальва, фу!..

Лев. Бывало?

Татьяна. Слушайте, в самом деле, пошли бы куда-нибудь напоследок. Мало ли хороших мест в городе?

Лев. Ну, а я что?.. Разве здесь плохо? Вот, дерево выросло… Свежий воздух… Музыка… Можем выпить даже. (Достает флягу.)

Татьяна. Ну вот, начинается…

Лев. Коньяк неплохой. (Отвинчивает крышку-стопочку, наливает.) Прошу.

Татьяна. Без меня.

Лев. Ну, хорошо. За наш дом. Зачем куда-то ходить? Все лучшее – в своем доме. (Выпивает.)

Татьяна. В какой парадной жили?

Лев. А в той, из которой вы появились. Вон мои окна. (Встает, прохаживается.) И с того момента, как вы возникли в дверях, я вам мысленно задал сотню вопросов.

Татьяна отходит к скамье и садится.

Татьяна. О чем?

Лев (широко улыбаясь). Ну, как там… вообще?

Татьяна. Что?

Лев. В нашей парадной.

Татьяна. А что в нашей парадной?

Лев. Ну, как вам сказать… Жизнь идет?

Татьяна. Вопрос, прямо скажем, детский.

Лев. Да, пожалуй… Но, знаете, как-то странно…

Татьяна. Что странно?

Лев. Все почти вымерли, а жизнь идет.

Татьяна. А вы хотели, чтобы остановилась?

Лев. Да нет, что вы… (Пауза.) Собачка ваша что-то роет.

Татьяна. Пусть роет. Так ваши окна… которые?

Лев. На самом верху. Квартира двадцать девятая.

Татьяна (после паузы). Да?.. А, ну, конечно, давно. Там Боженковы сто лет живут. (Пауза.) Ладно, налейте мне.

Лев (возвращаясь на место). С удовольствием.

Татьяна. И охота вам?.. Ну, жили. Все где-нибудь жили… И чего вы пришли?

Лев. Выпейте. (Отдает стопочку.) Сам не знаю. Тянет. А Виктор Потапыч жив?

Татьяна. Виктор Потапыч?.. (Выпивает.) Жив. По утрам посиживает там, где вы сейчас… Палкой постукивает… А что?

Лев. Да ничего…

Татьяна. Значит, вы до войны.

Лев. И в блокаду. Как вас зовут?

Татьяна. Татьяна. А вы?..

Лев. Лев.

Татьяна. А с отчеством?

Лев. Дважды.

Татьяна. Ого! Лев Львович. Как дразнили?

Лев. Кошкин.

Татьяна. Понятно… То-то вы такой робкий.

Лев. Не доказано.

Татьяна. Господи!.. Неужели и я так приду?

Лев. Не советую. Ничего хорошего.

Татьяна. Слушайте, а что-то вы путаете… Боженковы тоже с блокады.

Лев. Ну и что?

Татьяна. В двадцать девятой.

Лев. Ну да.

Татьяна. А вы?

Лев. И мы. Нас было четверо. Двое взрослых и двое детей. Потапыча в начале сорок второго к нам подселили. Соседка у нас умерла, освободилась комната. Давайте выпьем. (Отвинчивает стопочку.) Он был милиционером. Ракетчиков ловил.

Татьяна. Да это я знаю… У него медали. Он рассказывал.

Лев. Вы пейте, пейте!..

Татьяна. Ой, господи!.. Это я собачку выгуливаю. (Пьет.)

Лев. На самом верху было опасно. Но, как ни странно, удобно. Ведро свежего снега с крыши – это большое благо – кастрюлька воды. А иначе надо было идти на Неву, к проруби. Одна беда – выходить на чердак и крышу строжайше запрещалось. Считалось, что ракетчики посылают свои сигналы вражеским самолетам с крыш. Поэтому висел замок.

Татьяна. Понятно. А у вашего отца был ключ.

Лев. Был. Отец в начале войны возглавлял домовую команду, называлась – МПВО. Местная противовоздушная оборона. Ну, а когда в команде никого не осталось, ключ у него отобрали. А после он обнаружил у себя дубликат. Боженков его выследил. Ну и…

Татьяна. Ну и… принял его за ракетчика?.. Вы что, серьезно?

Лев. Да полно вам. Начитались. Какого ракетчика – отец еле двигался. Боженков узнал и сказал: «Это, сосед, хорошо, давай я тоже буду туда ходить».

Татьяна. Понятно.

Лев. А что, милиционеры не люди? (Встает, прохаживается, поглядывая на окна.) Нас было четверо – двое взрослых, двое детей.

Татьяна. Да, вы говорили.

Лев. Собачка ваша стоит у парадной, соскучилась с нами.

Татьяна. Ничего, подождет.

Лев. Вот и я так же стоял, скулил.

Татьяна. Она-то хоть открыть не может, а вы?

Лев. Открывал.

Татьяна. И что?

Лев. Вдыхал запах. Подымал голову. Там наверху пролета вместо крыши – стеклянная призма. Да?

Татьяна. Да. А потом?

Лев. Брался за перила… по которым когда-то так хорошо было съезжать на пузе.

Татьяна. Ужас какой. Ну?..

Лев. Подымался на десять-пятнадцать ступеней…

Татьяна. Ну, так какого черта!..

Внезапно раздается чистый, отчаянный голос мальчика.

Голос. Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?.. Ездок запоздалый, с ним сын молодой. К отцу, весь иззябнув, малютка приник. Обняв его, держит и крестит старик…

Пауза.