«Работники».

Не «рабочие».

Непривычно немного.

Хотя, конечно, с чисто рациональной точки зрения это вполне объяснимо: Герман и сам из «старейшин», из «рода лучших людей». И они тут всегда были на первых ролях: и до революции, естественно, и при советской власти.

И в наши, разумеется, дни.

Есть в этом какая-то трогательная старина.

Вот уж, действительно, время тут «горизонтально течет».

Нда…

…Выбрались из катеров, работники Германа вытолкали их подальше на берег, оттащив якоря еще дальше, к яру, да еще и закрепили их валунами: по радио передали плохой, ветреный прогноз, мог пойти знаменитый обский «вал».

Так что уж лучше так.

От греха.

Пообнимались по поводу долгожданной встречи.

Пыхтя, по деревянной лестнице, проложенной прямо по крутому склону, подняли шмотки наверх, к домикам, по дороге будучи совершенно безжалостно зализаны Германовыми добродушными лайками, Алмазом и Серышом.

Лай, переходящий в восторженный взвизг.

Уши торчком.

Хвосты бубликом.

Влажные черные носы тычутся в ладони: ну погладьте же вы меня!

Почешите за ушком!

Потрепите!

А может, давайте вообще поиграем?!

Ну вот совсем немного?!

Попрыгаем?!

Мы – за!

Серега даже на середине пути рюкзак сбросил, чтобы со старыми знакомыми потетешкаться: он единственный среди нас не только рыбак, но еще и охотник, и местные псы за это его особенно уважают.

Потом еще, правда, долго отплевывался, вытирая слюни со щек.

Ну да не беда.

Закинули сумки и рюкзаки в домики, распределились.

Я с Серегой и Василий Михайловичем, Ленчик с Гариком (Николай решительно сказал, что поскольку он тут коротко, на пару дней, то ночевать будет в хозяйском чуме, там «привольнее»).

Коротко распаковались, развесив по вбитым в стены вместо вешалок гвоздям и коронам лосиных рогов самое необходимое.

Быстренько переоделись из «походного» в «домашнее».

Переобулись, с наслаждением шевеля освободившимися пальцами ног, в легкие шлепанцы.

Разложили каждый по своему подоконнику «мыльно-дрочильные аппараты» и дружной гурьбой вывалились на улицу, к балагану, где Герман уже разделывал здоровенного муксуна под неизменную в таких случаях строганину.

Уважаемых гостей в этих краях ханты встречают только строганиной из «благородной рыбы».

А больше, простите, ничем.

Хотя в этот раз Герман еще и, памятуя наше уважение к данному виду продукта (местные его, фактически, совсем не едят), поставил на дощатый балаганный стол еще и эмалированную миску со свежепробитой малосольной икрой из попавшего, видимо, в сетку местного обского осетра.

Икра у него, конечно, помельче, чем у астраханского.

Да и куда менее вкусная.

Но, знаете ли, – все равно.

Свежачок-с.

С деревенским сливочным маслом.

Да под лимончик.

Красота…

Серега даже сразу и пару бутылочек беленькой прихватил, чтобы, что называется, потом два раза не вставать.

А я, хлопнув себя с досады по лбу, ускакал галопом обратно в домик, откуда появился уже с бутылочкой соевого соуса, васаби для строганины (местные ее едят просто макая в смесь соли с перцем, но нас как-то больше устраивает, признаться, японский вариант) и подарочным набором японских же керамических столовых ножей.

Для хозяина…

…Подарок Гере, слава Богу, понравился.

Попробовал каждый нож ногтем, поинтересовался, какой для чего именно, согласно покивал головой, когда я его предупредил, что режут-то они отлично, но хрупкие, и поэтому надо быть с ними поаккуратней.

Восхитился, когда узнал, что их вообще не надо точить.

А когда я еще сверху выложил и охотничий клинок доброй златоустовской ковки, так, несмотря на всю знаменитую выдержанность северных народов, даже забыв про строганину для дорогих гостей, чуть не затанцевал от восторга, тут же побежав в чум.

Во-первых, за «копеечкой» (по народной примете «дарить» ножи нельзя).

А во-вторых, за отдарками.

Мы его даже еле успокоили: «отдарки» дарить можно только при отъезде гостей, а мы еще вроде как даже и не расположились как следует.

Но было приятно.

Не скрою…

Разлили.

Причем – только себе: хозяева вообще не пьют.

Особенность северного организма.

Хантам – лучше даже и не начинать.

Раве что сам хозяин очень-очень редко, но все-таки позволяет себе маленькую рюмочку коньяка.

Нет.

Раньше-то он выпивал, художник все-таки, – да еще и счастливый, по местным меркам, организм, который понимал слово «мера».

Но потом стало сердечко прихватывать.

Пришлось даже лечь в больницу.

Прооперироваться, вставить искусственный клапан.

И теперь – если только совсем чуть-чуть.

Два раза по десять грамм, на самое донышко.

И все.

Гарик тем временем усердно мешал в небольшой пластмассовой мисочке соевый соус с васаби.

Он, молчаливый наш, как и все мы, грешные, тоже очень любит свежую сырую рыбу и, как большинство, предпочитает ее вкус соевым соусом «подчеркнуть».

Разлили.

Говорить доверили мне.

Я прокашлялся.

– Ну, – говорю, – люди мои дорогие. За «встречу» мы еще выпьем. А пока: есть такие места, куда хочется возвращаться. И люди, к которым хочется приезжать. За хозяев! И не только хозяев этого места, но за хозяев этой прекрасной земли. Ура, что ли?

– Ура! Ура!! Ура!!!

Смеемся.

Вообще-то – это наша жизнь, однако.

И живем мы ее – как хотим.

Как-то, простите, так…

…Гера кивает, чтобы ему тоже налили.

Капаем на самое донышко.

– Когда-то, – встает, – именно здесь были наши родовые земли, здесь стояли чумы людей нашего языка. Сейчас же во всем поселке найдется только пять-шесть стариков, знающих десяток слов на древнем остяцком наречии. Не, я не жалуюсь, вы не подумайте. Русский язык и богаче, и удобнее, и для меня он просто родной язык. Я не про это. Мы как-то смогли остаться хантами, став при этом вполне нормальными русскими. Я, хантыйский художник, сам долго жил и выставлялся в Москве. Я горжусь тем, что мой сын воевал русским снайпером в Чечне. И я очень рад и горд, что земля, помнящая чумы людей моего языка, видит моих гостей. Потому что это очень важно, меняясь, оставаться самими собой. Как это произошло с моим народом, как это происходит со всеми нами: каждый год, когда вы приезжаете, вы приезжаете немного другими, но все же прежними, как вода в этой великой реке. Она тоже каждый раз другая, но та же самая. И выпить я хочу не только за эту землю, где стояли чумы людей моего народа. А за всю большую землю, через которую течет эта река. За Россию. За наш общий дом, дорогие гости, за землю, где все мы хозяева. Как вы там говорите: ура?

– Ура! Ура!! Ура!!!

Выпиваем.

Растроганный Ленчик лезет целоваться с Германом.

Герман шутливо отбивается.

На них виснут Гарик с Серегой – почти что куча мала.

Довершая этот кавардак вокруг радостно скачут хозяйские лайки: лайкам нравится, когда люди играют, – значит, у них все хорошо.

А когда у людей все хорошо – тогда хорошо и собакам.

Так уж заведено.

Вася что-то радостно и яростно втолковывает своему брату Николаю, как я понимаю, уговаривает остаться подольше.

Я отхожу покурить.

Подальше от балагана.

Поближе к костерку, разложенному в стационарном, любовно обложенном камнями, уличном очаге.

Прикуриваю от уголька.

Затягиваюсь.

Над горизонтом висит низкое, вечернее солнце.

Скоро оно ненадолго закатится за горизонт и настанет «серая ночь», волшебное короткое время, в которое даже жалко спать, потому что очень хорошо у костра.

– Мечтаешь, Валерьяныч?

Гера.

Выбрался из кучи-малы, значит.

Молодец.

Я жму плечами.

– А можно, – смеюсь, – я не буду в десятый раз за день рассказывать, как мне здесь у тебя хорошо?

Он подхватывает мой смешок: дробно, негромко.

Северно.

Я несильно хлопаю его по плечу, приобнимая.