Они у меня непромокаемые.

Вполне.

А так, если повезет и с Васей сейчас нормально договоримся, – завтра уже на катер в путь-дорогу.

Позвонил в номер мужикам, объяснил, где договорились встретиться, прокричал то же самое залезшему в душ и что-то там уже бодро фальшивящему под струи воды своему постоянному напарнику Сереге.

Убедился, что он расслышал, накинул легкую флисовую куртку, да и вышел из гостиничного домика.

На улицу.

Вдохнул прохладного, чуть леденящего привычное к московской каменной летней духоте лицо, свежего ямальского воздуха.

Хорошо…

…Осень на Ямале вообще прекрасна.

Особенно ранняя.

Комара уже почти что нет.

Воздух прозрачен.

Видно все – далеко.

Там, южнее, куда мы поедем, еще зелены листья деревьев, и только изредка, среди мрачноватой темно-зеленой сосновой хвои и многочисленной по берегам Оби шелестящей лиственной зелени, вспыхнет нечаянным золотом листвы белизна редких берез.

А вот позже, где-то через неделю-другую, – уже зажгутся красным осины, и тогда наступит вообще полное умиротворение и лепота.

Лишь бы только на нельму попасть.

На нормальную.

Не на эту мелочевку, как в дурацком прошлом году…

Впрочем, – это пока что завтра.

А сегодня надо идти в ресторан, обниматься с Василием Николаевичем, выпивать с ним рюмку-другую под хрусткие соленые грузди или рыжики: другую закусь под водочку он, конечно, признает, но эту предпочитает особенно.

И вот не могу сказать, что мне эта идея не по душе.

Не могу.

Так что закуриваем сигарету и – вперед.

Пока дойду до ресторанчика, как раз ее, родимую, и докурю.

Проверено.

И не раз.

Который уже год в эти благословенные места болтаемся три с лишним часа по воздуху, и то если повезет.

А не так, как в этом году, через этот клятый Надым…

…Ну да ладно.

Вот и лестница, ведущая в расположенный на холме ресторан.

Вид из него, кстати, какой-то прямо-таки нереальный.

Так что – окурок в урну.

А тело – наверх, в тепло…

…Василий Николаевич, он же Вася, он же известный не только в здешних местах и довольно модный художник с очень необычной техникой, он же седой и обманчиво-сутуловатый субтильный и интеллигентный дядька «слегка за пятьдесят», в тяжелых очках, залихватском бархатном берете и с щегольской черно-седой аккуратно стриженой «шкиперской» бороденкой, действительно сидел в глубине абсолютно пустынного и огромного, что твое футбольное поле, ресторанного зала.

И вдумчиво смаковал искренне им уважаемую ледяную русскую водочку.

А что еще, скажите, должен смаковать истинный, хоть и «модный» северный русский народный художник кроме русской народной водочки?!

Не эту же шотландскую дрянь.

Хотя, кстати, он ее тоже с большим удовольствием выпивал, но при других обстоятельствах времени, места и образа действия: он вообще был большого лукавства человеком, наш друг Василий.

И кстати, во всем.

Не исключая модной субтильности и вялых движений тонких холеных рук. Которыми он уверенно орудовал не только кисточкой в мастерской или рисуя «на пленэре». При известных обстоятельствах ружьишком опытный и фанатичный тундровой охотник-«гусятник» тоже совсем не брезговал.

И кстати, мог в этом качестве своей сутуловатой, чуть подпрыгивающей походкой пропилить по тундре в день километров эдак за пятьдесят, причем с ощутимым рюкзачком, да еще и любимой старенькой тульской «вертикалочкой» за этой самой спиной.

Жилистый так-то дядька.

А то, что в бархатном берете и в очках, – так это еще и ни о чем таком особенном не говорит.

Севера…

– Привет, – обнимаю его, поднявшегося мне навстречу.

– Привет, – хлопает меня по плечу.

Усаживаемся.

Вася немедленно разливает.

Мне очень хочется закурить, и очень жаль, что сейчас в ресторанах нельзя: в глазах немного щиплет.

Реально давно не виделись.

– Ну, – поднимает рюмку, насадив предварительно на вилку хрустящий соленый рыжик и окунув его в густую сметану, – за встречу, что ли?!

Я киваю.

Чокаемся.

Проглатываем.

Он тщательно разжевывает рыжик.

Я просто выдыхаю, немного поморщившись.

– Только, – хмыкаю, – давай сразу еще по одной да покурим пойдем. Ты же не бросил еще, надеюсь?

Он только хмыкает.

Кивает на коробочку с самокрутками из тонкой папиросной бумаги, издающую ни с чем не сравнимый запах светлого вирджинского табака.

Старый пижон.

– Так-то трубочку, как всегда, – усмехается. – Но в ресторацию самокрутки кручу. Задолбали они со своей борьбой с курением, если честно. У нас тут зимой, между прочим, под пятьдесят. На улицу не набегаешься. И очень, знаешь, смешно, когда взрослые толстые дядьки по сортирам, как школьники, свои цигарки смолят. В туалет потом не зайдешь после них, хоть топор вешай. Ну да ладно. Как сам-то? Пишешь чего? Или пока так, публицистикой потихоньку пробавляешься?

Я тоже хмыкаю.

Жму плечами.

Разливаю водку по стопкам.

– А сам-то как думаешь, – ухмыляюсь, – Вась? В нашем возрасте уже или пишешь, или нет. Работаю потихоньку. А про тебя так даже и не спрашиваю…

Он досадливо машет рукой.

Поднимает рюмку, смотрит ее на свет.

– Да ладно, – морщится. – Ты еще молодой. Раньше в твоем возрасте только-только в Союз писателей принимали. Это у нас, рисовальщиков, с этим была благодать, а у вас старпер на старпере. Но хорошо, что уже кое-что потихоньку соображаешь…

Выпиваем по второй, закусываем.

Идем курить.

Не спеша.

Через весь пустынный в это время пока еще гостиничный «ресторанный зал», старательно обставленный «богато».

По-северному.

Мимо огромных плазменных телевизионных панелей на стенах, небрежно перемешанных со звериными шкурами и остротой оленьих рогов. Мимо длинных низких столиков, заботливо укрытых белоснежными скатертями.

Через тяжелую вращающуюся дверь…

…На улице у урн неожиданно для себя еще раз коротко, но крепко обнимаемся.

Давно все-таки не виделись.

Ой, давно…

– Старый ты черт, – смеюсь.

Он тоже немного подхихикивает.

Снизу лестницы тем временем раздаются знакомые голоса: движется наше «пополнение» в лице Лени, Сереги и Гарика.

– И, кстати, да, – тычет меня кулачонком в плечо Василий Николаевич, – пока в мастерскую ко мне не заглянем, хрен я вас куда повезу. Есть чем похвастаться, есть. Хотя пару лучших работ уже, сволочи, раскупили…

Я кашляю, затягиваясь.

– Заметано…

– Ну, – Леня решительно подзывает официанта, заказывает еще графинчик «беленькой», соленых рыжиков и строганины на закусь. Серега дополняет заказ рюмочкой – именно рюмочкой, к черту эти фужеры – хорошего армянского коньяка и чашкой кофе «американо». – Какие планы, парни? И вообще, как решать-то будем?

Вася тем временем разливает остатки из первого графинчика уже по четырем рюмкам. Серега свою, пятую, решительно накрывает ладонью: куда бы он ни приехал на рыбалку и дайвинг, первая «порция» обязательно должна быть коньячной.

Традиция.

А традиции – надо чтить.

Ну, а остальные тем временем все-таки выпивают, закусывая остатками Васиных соленых грибов.

– Да, в принципе, с братом я уже договорился, – жмет плечами маститый салехардский художник. – Коля тоже не против дня на два Германа в его берлоге навестить, время свободное есть. Ну, а я с вами на все две недели, если, конечно, не прогоните…

Герман, наш будущий «хозяин», кстати, – тоже художник.

И очень, очень серьезный, хотя и несколько своеобразный.

Васин однокашник по «суриковке», на секундочку, хоть и живет в лесу, да пням, на полном серьезе, молится.

Хант.

Ну – как хант.

Метис, на три четверти хант, а на одну – ненец, из древнего, кстати, и вполне себе шаманского рода: бабушка его была знаменитой на всю тундру ненецкой шаманкой, по странному стечению обстоятельств советской власти, вышедшей замуж за парня из древнего рода хантыйских самых настоящих старейшин. «Заслуженным» он стал еще все при той же советской власти, и, думается мне, не только по принадлежности к симпатичному национальному меньшинству.