4 октября 1941 года,

близ с. Бельдяжки Кромского района

Орловской области

Рассвет выдался тихий-тихий: ни птичьего гомона, ни буйства красок. Серенько. Даже ветер шелестит по-мышиному осторожно: вроде бы, есть, но словно и нет его. Тихая речка Тишинка по-матерински нежно перебирает ветви плакучей ивы, будто косу плетет. И напевает, Годунову слышится: «Тиш-ш-шь, тиш-ш-шь…»

Тихое утро — некапризный последыш бабьего лета.

Александр Васильевич специалист, конечно, невеликий, в метеорологии соображает постольку-поскольку, как краевед вообще только общедоступное читал, а из архива в первый же день — налево кр-ругом и марш-марш историю править. Однако ж где-то возле сердца не то ноет, не то ломит, аж в плечо отдаёт, — этот признак верней любого штормового предупреждения. Да и от бабки, что на Альшани жила, не раз слыхал: аккурат как немцы пришли, погода испортилась — «будто б назло им, иродам»: сперва несколько дней ливмя лило, потом ударил ночной мороз — ранний, крепкий. К такой партизанской диверсии природы оккупанты оказались не готовы. Совсем и вообще. «Первые-то прошли и, сказывают, о той поре возле Мценска где-то наши с ними дрались. А те, что следом, — так и встали за околицей, танки-то ихние с машинами как следовает приморозило, ни тпру, ни но, — смеялась бабушка, круглолицее солнышко в белом ситцевом платочке. — Бегали они, что тараканы, шумели чего-то, лаялись по-своему. А тут из туч — самолёты наши, маленькие такие… ну, дед тебе такой ладил, дощечка над дощечкой. Три их было не то четыре. Да как начнут чево-то немцам прям на головы бросать… как начнет бахать… немцы по им палят, а они знай бросают. Побросали да были таковы», — с той же сказово-горделивой интонацией, с которой совсем недавно повествовала Саньке о находчивости Колобка, заключала бабка. И, посерьезнев, добавляла: «Потом пособрали немцы деревенских с ломами, с лопатами и погнали, стал быть, помогать. Стрелять не стреляли, это уж потом, на Выселках, и наших, и солдатиков пленных… А тут — ружьём по хребту со злости — да и вся недолга…»

Ну что, Александр свет Василич, тебе уже есть чем гордиться. Хоть и не нашел ты нигде ни слова-ни полслова про «кукурузники», забросавшие вмерзших немцев гранатами, но сам воплотил бабкину сказочную быль в реальность. В альтернативную реальность. Да и дальше мал-мала продвинулся, теперь фрицы на Орловщине не до ранних заморозков проваландаются, а, считай, до настоящих морозов…

Во-от, кажется, дождь начинается… Годунов поежился. Ночью лило, теперь моросит. Ну да ничего, неприятность эту мы переживем. Главное, помнить, что не сегодня-завтра Дедушка Мороз зашлет разведку.

Несерьёзный настрой какой-то, мультяшный до изумления. Вдвойне странно, ежели учесть, что дело предстоит более чем серьёзное. Световое шоу со всяческими спецэффектами под кодовым наименованием «Капли датского короля».

Правда, название существует только в мыслях Годунова. Да и вообще, ни одной бумаге не доверен даже фрагмент информации о предстоящем. Единственный, кто мог бы озаботиться бумаготворчеством, — въедливый бригвоенинтендант с княжеской фамилией Оболенский. Но не озаботился: артиллерист победил в нём тыловика. Вот теперь и стоит бывший командир батареи Гренадёрского мортирного дивизиона на юру у места впадения тихой речки Тишинки в укромно спрятанную за густым кустарником речку Крому… Александр Васильевич чуть было не ляпнул по инерции «бывший артиллерист», но вовремя спохватился. Не важно, что говорил он не вслух, всё равно совестно, давно ведь, в ранние годы своей прошлой жизни, определил: бывших профессионалов не существует, существуют только бывшие люди. А Оболенский — настоящий.

На давешнем совещании — ага, очень давнем, аж четверо суток прошло! — главный тыловик вдумчиво, даже, вроде бы, сочувственно, слушал, как командующий оборонительным районом пытается облечь в слова смутные попаданческие мечты о сработанной на коленке вундервафле, а Годунов хоть и не без стеснения, но полной пригоршней черпал идеи из книжек и киношек. Слушал Оболенский, слушал — и вот неторопливо достал из кармана солидного вида записную книжку и карандаш в тусклой металлической, не иначе как серебряной, оправе. Но писать не ринулся — сделал пару быстрых пометок. Гм, все, что тыловых служб касалось, шпарил по памяти, как по писаному (гвозди бы делать из этих людей!), а тут вдруг за блокнот схватился… хорошо — не за голову. Годунову и самому этот план казался… «диким» — говорить как будто бы не по рангу, да и сомневаться в себе — оно не ко времени. Тогда скажем так: вызывающим некоторые опасения. Теоретически-то оно красиво, но…

У «князя» же по мере слушания вид становился все менее и менее княжеский: глаза разгорелись, плечи развернулись, будто бы росту прибавилось. Вдохновился, значит.

— Разрешите, товарищ старший майор? — только что руку не тянет, как прилежный гимназист. — Как я понимаю, все расчёты пока только по картам?

— Правильно понимаете, — старательно напустив на себя важный вид, ответствовал Годунов.

Не соврал. Почти. Разве что до вчерашнего дня он рассчитывал совсем другие вещи: вместе с завучем — нагрузку в только что начавшейся четверти (одна из преподавательниц ОБЖ вдруг засобиралась в декрет и щедро поделилась своими учебными часами с коллегами), а наедине с самим собой — остаток денег в портмоне, надеясь продержаться на плаву до пенсии или до зарплаты, ни у кого не одалживаясь. Ну а фрагменты топографических карт этого периода он когда-то в будущем по случаю скачал с одного толкового сайта.

В тот момент думалось с долей смущения: ну, когда в детстве отыгрываешь сражения по «Книге будущих командиров», — это в пределах нормы. Но когда стареющий мужик эдаким горьковским буревестником реет над распечаткой карты, испещрённой чужими карандашными пометками, — это или от не хрен делать, или диагноз… или то и другое разом. А взгляд тем временем скользил по камуфляжу рельефа местности, цеплялся за чётко пропечатанные названия населенных пунктов: Дмитровск-Орловский, Лубянки, Бельдяжки, Сизовы Дворы… Почти не в тему вспомнилась лекция некоей дамы, широко известной среди краеведов своими фундаментальными работами о том, где любили проводить лето графы П. и что едали по праздникам князья Г. И даже тогда, когда она повествовала о вещах более земных и обыденных, в её аристократическом прононсе отчетливо улавливался хруст французской булки и перестук изящных каблучков по панелям Галаты и Монмартра… Вот и в тот раз, морщась с легкой брезгливостью и подпустив в голос иронии, которая приличествует интеллигентке в третьем поколении, если она вынуждена говорить о столь низменных вещах, именитая краеведша просвещала собравшихся, откуда есть пошли не князья и графья, а географические названия на карте области. Вымолвив — с привычным французским акцентом — нечто вроде «Bell'дяжки», она с намёком улыбнулась и в категоричной манере заверила: этимология не вполне ясна.

Годунов, с его насквозь мужицким происхождением, о быте титулованных особ не знал ровным счетом ничего, зато с детства привык, вслед за бабкой, именовать куриную или свиную ногу булдыжкой, а чаще — бельдяжкой. И никакого, понимаешь, простора для озабоченной поиском научной истины фантазии!

А расположены те Бельдяжки вместе со всей их «не вполне понятной этимологией» в пяти километрах древнего города Кромы, чуть в стороне от дороженьки прямоезжей, коей любящие не только скорость, но и комфорт супостаты всяко не минуют. Через Сизовы Дворы та дорога и вовсе проходит, а дальше пересекает речку Тишинку близ места впадения в Крому.

Все продумано самой природой будто бы нарочно для хорошей подлянки недобрым людям.

В теории — фантастически красиво. На практике — как знать, не фантастика ли. Не приходилось в прошлой жизни капитану третьего ранга Годунову решать даже отдалённо похожих задач. Подначитался-поднахватался, над картой мозги потренировал — вот и весь его богатый опыт.