— Комендантский патруль! Ваши документы!

Ну, какие там документы? Не прежние времена, когда у каждого бойца была при себе «книжка красноармейца»: нынче все числятся в списках личного состава подразделения. А увольнительной записки у Марины нет. Откуда?! Да и недействительна она была бы после официального времени отбоя…

Круто развернувшись, Полынина дёрнулась бежать, благо все окрестные переулки-тупички были ей знакомы с малолетства. Ан не тут-то было! Крепкие пальцы патрульного вцепились в горловину заплечного мешка, сильным рывком чуть не опрокинув девчонку на спину:

— Куда! А ну стоять!

… Гарнизонная гауптвахта — место унылое и неприятное. А когда всех «пассажиров» там трое, причём сидишь ты, девушка, в индивидуальном помещении, в обычное время предназначенном для проштрафившихся лиц комначсостава, то ещё и до псиной тоски скучное! Не считать же развлечением тупую шагистику и переползания под командой опирающегося на суковатую палку сердитого младшего сержанта с новенькими чёрными петлицами танкиста на выцветшей гимнастерке третьего срока и багровеющей свежезалеченным шрамом щекой? Ну, и хозработы — куда без них! Переборка в мерзлом бетонном складе громадных буртов грязного картофеля, мытьё стен и полов в помещениях комендатуры и гауптвахты, отупляющее откачивание помпой воды из аварийного коллектора… Ничего, скажу я вам, воодушевляющего! А учитывая вероятность грядущего суда — и вовсе хочется свернуться клубочком и завыть…

Два дня гауптвахты для Маринки тянулись как два года. Вечером третьего, вместо получения полагающегося ужина, её отвели в кабинет с обшитыми темной рейкой стенами, где, предварительно задав несколько вопросов о прохождении службы, образовании, происхождении и даже о часах налетов в аэроклубе, передали с рук на руки незнакомому капитану с родными авиационными петлицами на пропахшей специфическим амбре госпитального склада шинели.

И вот красноармеец Полынина вновь на своем аэродроме. Только теперь уже не в качестве аэродромной обслуги, а как полноправный, хотя и абсолютно «зелёный» пилот. И вместе с ней в этой роли выступают ещё пятеро девчат с аэроклубов: четверо орловских и одна эвакуированная из Минска ещё в июне месяце. Командуют ими недолеченный капитан Полевой и ветеран Гражданской и Империалистической войн сорокавосьмилетний красвоенлёт Селезень, не прошедший аттестацию на присвоение воинского звания, но гордо сверкающий выделяющимся на потертой кожаной куртке значком краскома. Да ещё «штурманы» — такие же бывшие аэроклубовки, только не налетавшие и трёх часов каждая. «Теоретики», так сказать. Их задача — следить за ориентирами, прокладывать курс и швырять на головы фашистов всю взрывучую начинку, какой только удастся нагрузить самолётики. Плюс механики и вооруженцы — вот и вся свежесформированная легкобомбардировочная эскадрилья, подчиняющаяся пока что непосредственно Штабу обороны. Хотя Полевой хмурится — какая эскадрилья? И добавляет: какая эскадрилья, такая и матчасть. Верно, не матчасть это вовсе, а сплошное надсмехательство! Четыре аэроклубовских, латанных-перелатанных ещё до войны, У-2 с давно выработавшими ресурс двигунами (есть ещё три, но, глянув на них Полевой отвернулся, только что не зажмурился, а Селезень сплюнул в сердцах), да три самолёта поновее — УТ-2. Под фюзеляжи каждой из машин умельцы-механики уже ухитрились приделать кронштейн-подвеску для стокилограммовой ФАБки и теперь гадали, как приспособить на самолёт хоть по одному курсовому пулемёту из полутора десятков привезённых с окружных складов ДА и ШКАС-32. Воевать на безоружных учебных самолётах было бы чистым самоубийством. Одно хорошо: никаких согласований с вышестоящим авианачальством не предвиделось. Эскадрилья в мобпланах сроду не значилась, появившись на свет в результате волевого решения командующего Орловским оборонительным районом старшего майора НКВД Годунова. Значит, не без гордости говорил Полевой, подведомственна она наверняка будет чекистам. Впрочем, учитывая характеристики машин фронтовой авиации Люфтваффе (на этот счёт Маринка ещё во время своих военкоматских мытарств крепко подковалась), велик был шанс, что после установки на «кукурузниках» и «уточках» пулемётов винтовочного калибра означенное самоубийство попросту несколько затянется.

Но Маринка, как ни странно, мимо всех этих соображений проскальзывала походя. Куда больше было волнения и тревоги: сможет ли она оправдать доверие Родины? А еще, совестно признаться, жуть как хотелось поболтать с девчонками, почти что два месяца их не видела. Они-то — слегка красовалась перед самой собой красноармеец Полынина — оказались не такими упёртыми, как она, день на десятый сдались. Катюшка — та и вовсе в эвакуацию собиралась. А Клавочка сразу честно призналась, что на фронт попасть боится. И каково же было Маринкино удивление, когда она увидела их обеих на аэродроме. Обрадовалась, что и говорить. Со своими-то — и на земле, и в небе уютней.

Девчонки посмеиваются: самолёты — «уточки», самый опытный лётчик — Селезень. Не эскадрилья, а утиная стая! Но ко всему, что говорит красвоенлёт, прислушиваются. Как-никак, настоящий лётчик и вообще — в отцы им годится.

На формирование и «усушку-утруску», говоря словами все того же Селезня, матчасти и личного состава ушли почти сутки. И уже следующим вечером, не дожидаясь, пока начнет смеркаться, четыре признанных годными к вылету У-2 один за другим поднялись следом за капитанской «уточкой». Сделав круг над аэродромом, восемь девчонок — пилотов и штурманов — в фанерных самолётиках направились на юго-запад, в сторону приближающегося фронта…

30 сентября 1941 года,

Дмитровск-Орловский

Ещё во времена, претендующие на почётное звание незапамятных (ну, хотя бы потому, что, принадлежа личному прошлому, теперь они объективно являлись будущим), Годунов вывел для себя правило: составляя план на ходу, рискуешь завалить работу. А результат надо как раз таки выхаживать. В самом прямом смысле слова. Ножками. С поправкой на текущий момент — выезживать. Вот и моталась его «эмка» остаток дня и весь вечер по городу и окрестностям, прокладывая экскурсионно-туристические маршруты для искушенных европейцев. Сперва командующий внимательнейшим образом осмотрел город. Потом, подхватив по пути Нефёдова, выехал на место будущей пламенной встречи — в междуречье Нессы и Неруссы. Полюбовался пока ещё мирными ландшафтами, прикидывая, как бы половчее приспособить их для войны, — и двинулся в лес, с притворным видом большого знатока вслушиваясь в диалог старлея и партсекретаря: они с мальчишеским азартом обсуждали (а что, по возрасту оба куда ближе к пацанам, нежели к дедам), как половчее организовать засаду. И снова — в город, с заездом на станцию: все ли готово к отправке эвакуируемых и к принятию состава из Орла?

Попутчики менялись, но чаще других рядом с командующим оказывались Федосюткин и Мартынов. Заодно появлялась лишняя минутка, чтобы частности обсудить, без отрыва от бурной деятельности. А частности — это совсем не обязательно мелочи. Скажем, сорок пять тонн ГСМ — это не то чтобы очень много, но довольно внушительно. А ежели учесть, что до них всего-то полчаса пути, так и вовсе подарок судьбы. И не успеть толком воспользоваться им — идиотизм, если не преступление. Следовательно, ещё пару машин в деревню с красивым русским именем Лубянки направить просто необходимо.

…Годунов понятия не имел, насколько был прав, мысленно поименовав содержимое лубянских складов подарком. Тем паче, представить себе не мог, что одним только своим распоряжением аккумулировать горючее в Дмитровске внес дополнительные коррективы в историю. Никаких хитрых взаимосвязей, никакого эпического, высокого эффекта бабочки; все просто, приземленно — эффект гусеницы, которой вместо ветки с сочными листьями подсунули сухую. Ибо в прежней истории «быстроходный Хайнц» был настолько стремителен и пока ещё непугано нахален, что оставил тылы далеко позади и в город вошел с почти опустошёнными баками. Час-другой — вроде, пустяк, да не тогда, когда счёт идёт на эти самые часы. А тут — лубянская горючка, подарок если не царский, то уж княжеский — точно. На той дарёной горючке и двинули к Орлу.