На Молочку он не собирался. Но всё равно вышел. Наличие чемодана прогулке никак не способствует, однако же… В конце концов, не такой уж он и тяжёлый, чемодан, в нём всего лишь стандартный дорожный набор да ноутбук «мечта попаданца» с горой военно-исторической литературы, кучей альтисторических романов и несколькими стратежками.

Годунов никогда не считал себя ни историком, ни, упаси Господи, геймером (на пятом-то десятке!), да и сказки о суперменах, с ходу начинающих менять историю, его уже изрядно притомили. Он вообще никогда не ставил увлечёния выше службы. То есть, по мнению бывшей супруги, был редкостным занудой. Бывшая всерьёз полагала: выше службы для него в этом мире не существует ничего. Вообще и вовсе. Именно она однажды сказала (без пафоса, скорее, с жалостью): такие, как он, Саня Годунов, созданы не для службы — для служения. А в череде предшествовавших разводу семейных сцен главным обвинением было сакраментальное: «Твои приборы тебе дороже живых людей!» Как-то, в довесок, чтоб уж точно наповал, Лариса бросила вообще несусветное: «Ты у нас весь такой правильный, здорового авантюризма в тебе ни на грош. Ты, наверное, и в детстве по деревьям не лазал, с мальчишками не дрался и девчонок за косички не таскал!» Бывшая в совершенстве владела пресловутой женской логикой, отягченной высшим образованием и природной склонностью к демагогии: в пару фраз могла заложить такое внутреннее противоречие, что оно от одного, даже очень осторожного, прикосновения детонировало. Начни он, допустим, объяснять: хороший, мол, командир должен, прежде всего, уметь находить контакт с людьми и при этом не терять выдержки, — тотчас услышал бы: у тебя машинное мышление, и ты инструкция ходячая, которой чужды спонтанные — истинно человеческие! — поступки. Хорошо, хоть профессионала в нём жена признавала без колебаний…

Впрочем, что теперь толку об этом думать? Он вернулся в Орёл, бывшая осела в Питере. Любовная лодка разбилась… не сказать что о быт, Ларку он и в приливе гнева не считал оранжерейным цветочком; тут больше всего подходило тривиальное определение «не сошлись характерами». Дело всей жизни тоже вдруг осталось… в прошлой жизни. И что дальше? Что такое его профессиональный опыт для срединной России? То-то и оно… Ни родных, ни друзей, ни хотя бы приятелей тут у него нет; как-то сразу выяснилось: все, кого он мог назвать друзьями, одновременно были и сослуживцами.

Совсем не к месту возникла мысль: а ведь он — идеальный попаданец. Уже почти ничем, кроме воспоминаний, не связанный с этой реальностью любитель околоисторических построений, вооружённый ништяком типа «ноутбук». Забавно… но совсем не смешно.

Он шагал вдоль цепочки замерших (хотелось бы сказать «триумфально», но на ум приходило — «подобострастно», в соответствии с чиновничьей волей, возведшей зрелище в ранг традиции) трамваев к скверу Танкистов по истёртой, местами вылущенной тротуарной плитке. А мысль никуда не двигалась, застыла, железной хваткой вцепившись в совпадение: прибыл ты, Александр свет Василич, не в абы какой день, впору задуматься: вдруг это не случайность, а волеизъявление судьбы? Говорят, судьба заботится о тех, кто в неё верит. Годунов по-прежнему верил. Именно «верил» и именно «по-прежнему», потому как разуму факты подавай да подтверждения регулярные, вера же охотно довольствуется остатками идеализма. А разум…Что ж ты, разум, не подсказал: надо, товарищ капитан третьего ранга, соответствовать моменту, прибыть на родину при параде? Вон, милиция на всех входах в сквер. Пропускной режим. Из штатских свободно перемещаются туда-обратно только чиновного вида господа с бейджиками на пиджаках, а всякий, кто в форме, — проходи без вопросов, будь ты военнослужащий, ветеран или юнармеец… Э-э-э, это кто ж такой одаренный обмундирование для юнармейцев придумывал, а? Во время оно у юнармейца Саньки Годунова была форма, похожая на общевойсковую. То, во что сейчас обрядили пацанву, больше всего напоминало плод фантазии безымянного дембельского модельера.

Годунов одёрнул себя. Вот так и превращаются в циников и снобов, и принимаются старчески брюзжать на весь мир. Пацанята в ёлочно-зелёной форме, украшенной серебристыми погонами и многоцветными аксельбантами, преисполнены гордости: они участвуют в воинском празднике. То, что они сейчас чувствуют, всяко важнее того, как они выглядят, нет? И ветераны смотрят на них с одобрением. Решающее слово — за ветеранами.

Площадь с «тридцатьчетверкой» и Вечным огнём обнесена временным ограждением: от одной металлической стойки к другой тянутся жёлто-черные ленты. Внутри периметра для ветеранов расставлены пластиковые кресла. И опять Годунов вздохнул: в странном направлении движется творческая мысль организаторов, неужели никто не понимает, что этот гибрид стройплощадки и уличной забегаловки может оскорбить чьи-то чувства… и эстетические, и куда более глубокие и значимые? И снова себя выругал. Проще надо быть, товарищ капитан третьего ранга! А там, глядишь, и люди к тебе потянутся.

Пока что он был один в густеющей толпе. Малышня уже не могла так проворно лавировать между взрослыми, и игры переместились на трамвайную линию: в кои-то веки доведется без всяких опасений и без бабушкиных окриков попрыгать по рельсам?

Из динамиков на крыше припаркованного поблизости микроавтобуса зазвучало щемяще знакомое «Где же вы теперь, друзья-однополчане?», и воздух уплотнился, и стало трудно дышать. Судьба, в которую Годунов так безоглядно верил, благословила его чувством Родины, чувством кровной общности, не требующим определений и пояснений, даже словесного выражения не требующим. Благословила двумя дедами-фронтовиками и отцом-фронтовиком. И всё же было, было необъяснимо личное в том, что временами накатывало на него штормовой волной. Как будто бы отголосок собственных воспоминаний… а откуда бы им взяться? Проще раз и навсегда определиться: это всего лишь игра воображения. Но Годунов терпеть не мог все виды неправды, включая самообман и исключая военную хитрость.

Звук фанфар обрезал песню на полуслове, и не видимая отсюда ведущая хорошо поставленным голос принялась, профессионально имитируя восторг, нараспев читать кое-как срифмованные стихи.

Традиционные речи Годунова не раздражали — он слушал их вполуха. Он с детства усвоил, что приходит не на митинг — на возложение. «Возложение» — так говорили дед и бабушка, и все соседи, фронтовики и дети фронтовиков, а следом — и внуки.

— …торжественный митинг, посвящённый…

Он слушал не голоса людей — он слушал самих людей.

— …администрации города…

Не толпу — общность.

— …во имя жизни будущих поколений…

Малышня, прыгающая через трамвайные рельсы…

— …никто не забыт, ничто не забыто…

И серьёзные юнармейцы…

— …наш вечно юный город…

И девушка, замершая с не донесенной до уха мобилкой…

— …преодолевать любые трудности…

И погруженная в свои мысли, явно далекие от происходящего, женщина средних лет…

— …праздничное настроение…

И мужичок в изрядном подпитии, что-то исступленно доказывающий прапорщику ОМОНа…

— …мероприятия, приуроченные к этому знаменательному дню…

И омоновец, с профессиональным равнодушием поглядывающий в сторону.

Каждый из них часть общности, ни убавить, ни прибавить. И общностью их делают отнюдь не слова…

— …память — не долг, память — честь…

То есть — слова, но не всякие. Надо признать, и среди легковесных велеречивостей встречаются верные слова.

— …пятого августа тысяча девятьсот сорок третьего года разведчики триста восьмидесятой стрелковой дивизии Иван Санько и Василий Образцов водрузили флаг освобождения Орла над домом по улице Московской…

Соврали, милостивая государыня! Вряд ли нарочно, по злому умыслу такие дела другими людьми делались, и всё-таки не Московская она тогда была, а Сталина.

— …а в день двадцатилетия освобождения Маршал Советского Союза Иван Христофорович Баграмян зажёг Вечный огонь у подножия памятника танкистам. С тех пор не угасает огонь, как никогда не угаснет наша память о воинах-освободителях. В их честь дважды в год над Домом Победы взвивается красный флаг…