Джеф склонялся к ней, успокаивая её губами, но Николь ещё больше нервничала. И сейчас это вселяло тревогу. Казалось бы, чего беспокоиться?
Николь дома, с родителями, и вместе с тем его тревога терзала сейчас ничуть не меньше, чем её. Джеф сунул руку в карман, нащупал маленькие бусинки чёток. Сама же сказала, что молитва успокаивает. А вместе с ним не молилась. Хотя сегодня утром пришла на утреннюю мессу, сопровождая Марину. Джеф был тронут таким знаком внимания. Потом она с сожалением отправилась в школу. После болезни у Николь появилась новая черта: она перестала прогуливать. Это его и радовало, и удивляло. Радовало потому, что он был доволен, когда у неё всё было хорошо. А удивляло потому, что ему опять казалось: он где-то что-то просмотрел в её умозаключениях.
Вскоре он болтался в тряском автобусе: какой смысл арендовать машину, если всё равно не знаешь куда ехать? Картой пользоваться не хотелось, хотелось подумать. А автобус идёт прямо до места. Поглядывал на обочины дороги, изумляясь. Как же это так? Всего несколько часов по воздуху, и ты попадаешь в другой мир.
Подумать не получилось.
Он, поражённый, взирал на эту великую разницу. Давно он никуда не выезжал: удивляет отличающееся, от привычного ему, окружающее пространство. Панельные трехэтажные дома, желтовато-коричневый, унылый пейзаж, словно выжженный солнцем. Худые чахлики по краям дороги, не дающие не то что самой тени, а даже и намёка на невидимую тень, покрытые серой пылью, жалкие и печальные. Не особенно чистое автобусное стекло с ветвящейся длинной трещиной посередине, подрагивает в металлических сочленениях, потому, что придерживающая его резина давно высыпалась отсюда.
Почему здесь вдоль дороги столько мусора? Какие-то пустые пакеты, бутылки, банки, бумаги, коробки. Когда автобус огибал аэропорт, Джефу было видно местную "башню" и ему вдруг захотелось туда попасть. Посмотреть, как там работает народ. Он, морщась, прижал стекло пальцем: до того надоело его дребезжание, особенно усиливающееся на погрешностях асфальта и грунтовых участках. Так и кажется – вот стекло, наконец, треснет до конца и вывалится. Ветер медленно кружил тучи пыли, заставляя жмурить глаза прохожих и нещадно трепля их одежду. Тоненько пищал, проникая в щелястые окна. Лучи солнца ярко выделялись в пылевой взвеси на резиновом автобусном полу. Чем тут приходится дышать? Джеф вскидывал глаза на своих невольных сострадальцев. Они ехали. Не обращая внимания на такие мелочи. Не переживая о ветре. Не глядя по сторонам. Видимо, следовали старой истине: лучше плохо ехать, чем хорошо идти.
Когда ему объясняли дорогу, говорили: "О, это недалеко! Совсем рядом. Всего несколько остановок". О, эти испанские восторги!: судя по длине перегонов, Джеф смог понять, что здесь в иных случаях действительно – уж лучше плохо ехать. Он пожалел, что не взял напрокат машину. Тогда у него был бы воздух. Не совсем же он неграмотный, разобрался бы в карте как-нибудь. И тут же ему стало ясно, почему он не взял машину. Ники сравнила его путешествие с паломничеством. Все её рассказы о паломничествах сводились к простой истине: паломничество – это не просто передвижение к какому-то священному месту для поклонения. Паломничество – добровольное лишение себя каких-то удобств ради более высокой цели, жертва. Ему просто хотелось понять её, нужно было почувствовать на собственной шкуре, что она имела в виду. Странное ощущение. К лишениям Джеф привык, и они его ничуть не смущали. Но определить ЦЕЛЬ оказалось непросто. Он мог принять как цель стремление помочь конкретному Теду. Но воспринимать как цель своё собственное духовное возрастание – нет. Что за чушь? Ради чего? Вот она, проблема любви к себе и людям, так и высовывается из каждой ситуации.
Он отбросил на некоторое время эти размышления, отдавшись созерцанию этих самых людей вокруг. Больше всего его поражали дети. Шустрые, маленькие, чёрные от солнца, худые и неуловимые – они так и притягивали взгляд. Напротив него сидел отец, с девочкой на коленях. Джеф понятия не имел, сколько ей было лет. Вот в чём он не разбирался совершенно, так это в детском возрасте. Малышка соскочила с колен, отец позвал её, она вернулась. Когда отец пытался её водворить на свои колени назад, она уворачивалась и смеялась. Автобус покачивался, и девочка покачивалась тоже. Однажды она едва не упала, но Джеф поймал её, поскольку она была близко к нему, чем заслужил доброжелательный взгляд её отца. Она всё прыгала и смеялась, и так-таки шлёпнулась, упрыгав в конец салона. Отец окликнул её и, когда она пришла, рыдая, вытер ей глаза, может чуть грубовато, но достаточно нежно. Нельзя сказать, что его платок был снежно бел, но всё же почти чистый.
Закончилась эта маленькая сценка разговорами. Они, дружно устроившись друг против друга, беседовали на такой тарабарщине, которую Джеф понять со своими ещё школьными знаниями был просто не в состоянии. Человек был без руки и обнимал прыгающую на его коленях девочку и весело смеялся, когда она попадала малюсеньким пальцем ему в нос. Нельзя сказать, что этот человек был очень молод, рядом сидела его жена с усталым и грустным лицом. Но девочка была весела, хоть и худовата. Впрочем, сколько ни оглядывал Джеф людей, попадающих в поле его зрения, он не видел здесь толстых в таком количестве как дома. Наверное, тут таких не было вообще. Судя по выжженной растительности, тут тает всё, что угодно – под непримиримым солнцем.
Попетляв по узким улицам небольшого города, автобус выбрался на площадь перед храмом и Джеф вышел, вместе с толпой пропылённых людей. Он чувствовал себя вдвое тяжелее от той ноши которая осела на нём за время этого путешествия. Закатное солнце смягчило дневную жару, но всё равно ему показалось, что он по ошибке вместо того, чтобы выйти на улицу, залез прямо в печь огромного пирожника. Приближалась ночь. И его путешествие было закончено, и можно было бы отправиться домой, но разве из этой тьмутаракани выберешься тогда, когда захочешь. Придётся смирно сидеть и ждать, когда будет рейс обратно. Стюардесса, на карточке которой было написано Джейн, сказала ему что он с ними же полетит назад. Оказывается, она знала и его, и Нору, и Стива.
Ну, Нору – понятно, у Норы были довольно обширные связи среди стюардов и лётчиков. Она со своей профессиональной памятью знала почти все экипажи. А поскольку их вокзал не так уж и велик, экипажи вполне можно было и запомнить. Но то, что одна из стюардесс знает кого-то из диспетчеров, обозначало только одно: они пересекались где-то на вечеринках, устраиваемых на вокзале. И, видимо, пересекались давно – он уже невесть сколько лет не ходил на вокзальные вечеринки. Джеф её вспомнить совершенно не мог. Промолчал об этом, чтобы не портить ей настроения на работе. Она была мила и вежлива, ей было приятно увидеть в салоне знакомое лицо, тем более, что хлопот Джеф не доставлял.
Он прошёл в широченную классическую дверь, скорее напоминавшую ворота и привычно встал на правое колено. Неподалеку от алтаря сидел прижавшись спиной к стене человек в альбе. На шум шагов он неторопливо повернул голову. Джеф поднялся и двинулся к нему.
Это был странный вечер. Священники, их было двое: отец Хуан и отец Джозеф, пригласили его на ужин, состоящий из бобового супа и паровой рыбы. Интересно было смотреть на них. Чем-то это напоминало общение отца Вильхельма, Теодора, Франциска и Рея. Но всё более степенно, возможно потому, что тут священники были старше. Они из уважения к Джефу перешли с родного языка на английский. Ужин был после вечерней мессы и затянулся: оказалось, есть немало тем, на которые можно было поговорить после обстоятельного знакомства.
Его не спросили крещён ли он, не спросили, как он пришёл к Богу, наверное, это подразумевалось: раз он сидит с ними тут, то он свой. Поинтересовались, чем он занимается в жизни и когда Джеф сообщил, что он бывший лётчик, сказали: "О"! Здесь это большая редкость: такое образование стоит дорого. Спросили о жене и детях, на что пришлось ответить, что его невеста слишком молода и приходится по закону откладывать свадьбу. Это вызвало поощрительный смех и предложение приехать сюда совсем. "Здесь нет таких невероятных ограничений" – сказали ему. А что, это была дельная мысль. Джефу было хорошо тут, с ними. Хотя иногда они срывались на свой испанский, да и он сам тоже, но даже ни акцент, ни неправильное построение фраз не мешали им понимать друг друга.
