Со стороны растянувшаяся посреди поля обозная вереница станичных разношерстных повозок была больше похожа на спешное переселение непоседливых кочующих цыган. Можно было подумать, что эта орава вечных странников вместе со всем своим табором только что снялась с временной стоянки и погнала лошадей куда глаза глядят.

Каждый глава семьи старался загодя попасть на свою делянку. Корней Кононович Богацков со своим малочисленным семейством тоже спешил. Он непременно хотел успеть добраться на свою делянку до восхода солнца, пока ночная роса не высохла, тогда, решил он, и косить будет легче.

Старым казакам, таким, как Артем Силантьевич, тоже не сиделось дома, и они не мытьем так катаньем старались увязаться следом за своим молодняком. По такому ответственному случаю надел Артем Силантьевич свою отбеленную домотканную холщовую рубаху, тщательно расчесал деревянной гребенкой реденькие волосенки на голове, пригладил пятернею седую бороденку и по старой привычке с гордостью устроился в передке повозки. Со стороны похоже было, что все его непоседливые казаки-сверстники как будто собрались ехать не в поле, а в церковь, к причастию, или на веселый праздник, устроенный на станичной площади. Счастливо возбужденные нетерпением, они вертели головами по сторонам и с радостью на душе оглядывали степную буйную травяную вольницу, а если подворачивалась такая возможность, шутили друг с другом.

На просветленных лицах старых казаков была заметна хозяйская озабоченность и много раз пережитая радость от предстоящего сенокоса, посадки овощей или прополки своего земельного надела. Когда повозки останавливались на делянках, хозяева распрягали лошадей и с Богом отпускали их на выпас. Тут лошади, дорвавшись до сочной полевой травы, набрасывались на нее с жадным наслаждением.

За какие-нибудь два-три дня из станицы Кавнарской успели перекочевать на свои земельные делянки целые семьи. Хозяйство они оставляли под присмотром своих немощных стариков, которым работа в поле была уже не под силу, или в крайнем случае повзрослевшим детям, которым они могли доверять.

К удовольствию Корнея Кононовича его семья благополучно добралась до своего совсем не близкого земельного надела. И вскоре он со своим сыном Петром Корнеевичем приступил к обустройству стоянки и первым делом намеревался изготовить балаган, чтобы укрыться в случае непогоды. А супруга Корнея Кононовича Ефросинья Платоновна вместе с невесткой Ольгой- тут же не мешкая закинули черенки тяпок на плечи и поспешили туда, где собирались прополоть рано взошедшую бахчу.

По всему необозримому кубанскому степному простору, который уходил далеко за горизонт, как грибы после дождя, вырастали казачьи балаганы, похожие на цыганские шатры. Вот уж где чувствовалась казачья волюшка вольная. Ликовало сердце Корнея Кононовича, взволнованное степным раздольем. В его балагане, который он поставил на скорую руку и сверху накрыл тяжелой свежескошенной травой, стояла паркая духота и преснота молодого молочая и порея.

Работа косарей начиналась с рассветом. Уходили они в травостой по росе, чтобы успеть как можно больше скосить до восхода солнца, пока трава не стала жестко-дротяной.

К утру поле, одетое белесой дымкой, серебрилось от выпавшей росы.

С восходом солнца, вытесняя прохладу, накопившуюся за ночь, набирала сил докучливая паркая теплынь, пахнущая кубанским степным разнотравьем. Волнующим душу божественным, завораживающим разноцветьем играли в лучах восходящего солнца удивительные серебряно-изумрудные капельки росы, которая выпала на заре. Влажный утренний туман с особой заботливой нежностью укрывал кубанскую степь белесым и легоньким пушистым одеялом.

Взволнованному Корнею Кононовичу как радивому казаку-хлеборобу, завороженному такой степью, казалось, что находится он, как в раю, не иначе. Помолившись Богу за такую благостную красоту, которая придавала ему в его нелегкой работе небывалые утроенные силы, он брал в руки косу, кивал молившемуся сыну Петру, чтобы тот не медлил и непременно начинал косить вслед за ним. С лица Корнея Кононовича еще долго не сходила улыбка счастья от удовлетворения видеть сочную траву, которая после покоса высохнет как следует, а зимой за милую душу пойдет на корм домашнему скоту. Степь ободряла и окрыляла возмужалого казака – собственника, влюбленного в свой земельный надел, который был выделен его отцу по велению самого царя-батюшки, Российского самодержца, почитаемого всеми кубанскими казаками.

Как только ободнялось чуть, высоко в небе над млеющей кубанской степью был виден жаворонок, который завис над зачарованной утренней степью. Его возбуждающе заливистая песня долго висела в вышине и ободряюще действовала на душу Корнея Кононовича, очутившегося в поле в такую рань на своем земельном участке.

А неугомонный серенький и невзрачный птах бил об воздух крылышками и своей полусонной, но до захлеба заливистой трелью до изнеможения начинал славить кормилицу казаков – кубанскую землю. Этот жаворонок будоражил и заражал своей жизнерадостной песней проснувшихся кузнечиков, которые вскоре, придя в себя, дружным хором начинали трескуче подпевать неуемному певуну-жаворонку.

Вскоре минует весна, и в начале лета будет млеть разнеженная кубанская степь, которую и глазом не окинешь. А в июле, когда подопрет макушка лета, эта степь уже будет томиться, угоревшая от несносной жары.

На следующий день Корней Кононович, проснувшись до зари, выползал на карачках из своего балагана наружу и сипло откашливал накопившуюся за ночь мокроту после вчерашнего курева. Его торопливая и тоже непоседливая жена Ефросинья Платоновна выползла вслед за мужем.

Корней Кононович остановился возле балагана, потом поскреб пятерней за пазухой под рубахой и долго приходил в себя. И, еще не ожив как следует, уже начинал крутить цигарку и, щурясь, оценивающим взглядом приноравливался к косам, которые с вечера висели на шарабане повозки и теперь сверкали своими крючковатыми носами.

Молодоженам – снохе и сыну в их отдельном балагане – Корней Кононович решил дать немного позоревать и досмотреть сладкие предутренние сны.

Ефросинья Платоновна расстелила на траве, которая была вытоптана, около балагана домотканую цветастую попону. Эта попона в полевых условиях служила столом, и она быстро поставила на нее съестное для каждого едока. Скудный завтрак состоял из куска свиного сала с хлебом, с головкой – на любителя – злющего лука и чеснока, а также поставила перед каждым тружеником по большущей кружке, наполненной ядреным домашним квасом.

Настоящий казак за стол не сядет, пока не сотворит молитву во славу Богу и три раза не перекрестится. Первым это сделал озабоченный Корней Кононович, а затем подошел и сын Петр Корнеевич со своей женой Ольгой, и они тоже помолились, повернувшись лицом на разрумяненный восток.

Только после молитвы все присели за импровизированный стол. С завтраком семья Богацковых управилась быстро, каждый понимал, что рассиживаться некогда.

Спозаранку, пока не ободнялось, Корней Кононович не спеша обошел свой земельный надел. Ефросинья Платоновна собрала посуду со стола и спрятала в балагане. Ее сын Петр и сноха Ольга ей с удовольствием помогали. В образовавшемся прерыве Ефросинья Платоновна, глядя на эту пару молодожонов, вспомнила свою молодость и с увлечением начала незамысловатый рассказ:

– Счас и смех и грех вспоминать, как твой, Петро, батюшка Корней Кононович в молодости после недолгих ухаживаний и катаний мине на качелях заслал к нам своих сватов. А усе началося с качелей и куруселей, которые в станице завлекали молодежь по праздничным дням на станичную площадь. А я, глупая ворона, рот раскрыла и, глядя на такого жениха-красавца, уже и глаз не могла от него отвести. Словно околдовал мине женишок. Недолго думая я тут же бух в ноги моему строгому батюшке, мол, согласна замуж за етого казака, тольки благослови. Тады мой батюшка, до того как согласиться, вышел во двор и прежди всиво посмотрел, на каких лошадях приехали сваты. А кады он открыл калитку и увидел перед своими воротами расписную тачанку, запряженную лихими конями, сразу помягчел, смилостивилси и без разговору дал мине свое отцовское благословение. И тольки апосля свадьбы мой строгий папаня раскусил, што Корней Кононович приезжал мине сватать на чужих конях, которых он выклянчил у кого-то в станице по случаю своего сватовства. Вот тады мой папаня за голову взялся и понял, что его окрутили, но диваться было некуды. Вот каким, Петро, премудрым оказалси твой папаня. Как видишь, он и смолоду был не простой казак, обведеть вокруг пальца кого захочить.