– Не было с тобой, Петро, печали, так, видно, черти накачали! Ты, вот, Петро, постоянно так куролесишь в станице, што я уже не один раз берусь за свою седую голову и не успеваю расхлёбывать твои очередные чудачества, – сказал он и в растерянности развёл руками, потом добавил, – Я уже и не знаю, што с тобою делать. Приходится, хучь бери мине и забигай, на усе четыре стороны с твоих глаз долой.

– Потерпи, отец, ишо трохи. Вот скоро женим Петра, тады он и образумится, – поторопилась заступиться за сына Ефросинья Платоновна и скорбно пожала губы.

Корней Кононович, замордованный очередными проказами неугомонного сына, строго посмотрел на неё и, в отчаянии обращаясь к сыну, удручённым голосом сказал:

– Ты, у мине, Петро, как чиряк, который образовалси на одном моём неподходящем месте. А мине етот чиряк и выдавить больно и оставлять опасно потому, как можно получить заражению крови и загудеть на тот свет. Просю тибе, сынок, не доводи мине, ради бога, до греха. Ты жа знаишь, што у мине рука чижолая, ежели приложуся, то мало тибе не покажитца.

Не успела Ефросинья Платоновна разлить по кружкам узвар, как взвинченный и не сдержанный Корней Кононович в поисках виновника за плохое воспитание сына, сверкнул недобрыми глазами и накинулся на неё:

– Ето ты во всём виновата, усю жизню сюсюкаешься с Петром, а я должон теперича отдуваться.

Ефросинья Платоновна решила остудить его пыл.

– А то кто ж виноват в данном случае. Конечно же, невестка …, как у нас у станице казаки говорять. Зато тольки ты один у нас такой безгрешный ангелочек. А тады куды ты смотрел, кады Петро подрастал на твоих глазах?

Эта взрывоопасная ругань, как началась, так и закончилась ни чем, кроме семейного расстройства.

Тем временем разгоряченный и настырный Степан Андреевич Кривохижа, как затравленный волк, начал мыкаться по судам. Даже к Екатеринодарскому судье добрался этот строптивый казак, чтобы засудить зловредного и ненавистного Петра Богацкова. Но секретарь Екатеринодарского суда его вежливо выпроводил за дверь и посоветовал разбираться со своей жалобой в суде по месту жительства. Только тут Степан Андреевич понял, что Екатеринодарский и его местный судья – это одного поля ягодки, что ворон ворону в данном случае глаз не выклюет. Против местного судьи, как он небеспочвенно подозревал, своевременно подкупленного Корнеем Кононовичем, побоялся попереть. Решил, что это все равно, что против ветра п?сать: все брызги на тебя же и полетят. Когда порочный круг замкнулся, Степан Андреевич, как говорится, на то место и сел, с которого только что встал.

Через некоторое время, когда улеглись у Петра Корнеевича зуд и блажь насчет соблазнительного щегольства, и дело с судом отец благополучно уладил, втемяшилось Петру Корнеевичу в голову и так приспичило, что заегозил молодой нетерпеливый казак: женюсь, заявил он родителям, и все тут. Такая спешка подпирала Петра Корнеевича потому, что он предчувствовал и боялся, что уведет Семен Кривохижа у него из-под носа Ольгу Паршикову. Такой уж был Петр Корнеевич, что ему вынь да положь. Хоть яловая корова, а ему все равно бери и телись, и никаких гвоздей. Отец и мать на дыбы встали и воспротивились.

Корней Кононович не успел очухаться от разорительных судебных тяжб со Степаном Андреевичем Кривохижей, поэтому вылупил на бестолкового и настырного сына набрякшие, как после похмелья, глаза и, обращаясь к жене, тоненько присвистнул:

– Ты послухай, мать, что чадо твое буровить! Ты тольки послухай, чиво он хочить учудить. До чего додумался наш олух царя небесного? – и, не дождавшись поддержки жены, немного подумал и как отрезал сыну: – Какая, Петро, может быть счас женитьба, когда у тибе служба на носу! Ты хучь об етом подумал? Ты хучьсоображаешь, што сидим мы с матерью счас в долгах, как в шелках, после судов праведных по твоей же прихоти? Иде я счас деньги ишо и на свадьбу возьму, скажи мине на милость? А такому, мать, как наш упёртый и настырный Петро, и бай дюже. Яму хучь яловая корова, а он усеримно требуеть, давай-ка телись и никаких гвоздей! И не блажи, слухать не хочу такого бестолкового сына.

Грубее что-либо сказать Петру у него язык не повернулся, да и слов подходящих больше не нашлось.

Ефросинья Платоновна даже опешила от скоропалительного намерения сына и в свою очередь испуганно уставилась на Петра Корнеевича. Изумлению ее не было предела.

– Ты что, совсем сказился? – спросила она непутевого сына растерянным голосом. – Ишо сопли под носом не успели просохнуть, а он жениться собрался. Это ж надо!

– Погоди трохи, ишо успеешь, сынок, себе ярмо на шею одеть, – предупредил Корней Кононович, и без того отягощенный непомерными хлопотами, которые создавал ему сын и которые в последнее время не выпускали его из своих цепких когтистых лап.

Однако, как ни бились, как ни отговаривали родители своего упрямого сыночка Петра, но так и не смогли отговорить его от безумной затеи с женитьбой. Такого настырного переубедить было не так-то просто. А он изо дня в день продолжал талдонить одно и то же, как блаженный. Уши прожужжал отцу и матери своей прихотью. Все родительские уговоры повременить с женитьбой оказались – как об стенку горох.

Родительской твердости хватило ненадолго. Вскоре они поостыли и уже глядели на Петра Корнеевича, как на безнадежного душевно больного молодого казака.

Петр Корнеевич хорошо знал, что делать в данном тупиковом случае и недолго думая бухнулся в ноги своенравному родителю и не ошибся. Любовь и не до такого унижения доводила влюбленных молодых станичных казаков.

Корней Кононович в конце концов понял, что не в силах совладать с упертым сыном, что с таким ему все равно теперь уже не справиться, и махнул на него рукой. Поэтому он тут же снял со святого угла икону Николая Угодника, подозвал жену и вместе с нею наконец благословил настырного сына. Допек надоедливый молодой казак своих родителей каждодневным нытьем и нудным зудом.

– Кому што, а вшивому подай баню. Так, Петро, и тебе. Женись, мать твою так, раз уж женилка выросла и невтерпеж стало, – в конце концов сказал Корней Кононович, – тольки не забывай, што тибе вскорости служба предстоить. Делай теперича что хочешь, хучь об стенку головою бейся! – с признаками крайнего недовольства и с присущей ему грубостью выдавил из себя Корней Кононович. – Будя тибе, Петро, по станице неприкаянно шляться и баклуши бить зря.

Он попытался подыскать другие, более грубые слова, но таких не нашлось.

Материнская милость сразу вслед за мужем обернулась тоже согласием, потому что жалость взяла верх.

– Женитьба, сынок, не напасть, лишь бы, женившись, не пропасть, – предостерегла сына Ефросинья Платоновна и, повернувшись к мужу, поддакнула ему. – Пущай женится! Видно, мы с тобою, отец, полагаем, а Господь Бог располагает.

В результате доконал Петр Корнеевич родителей и добился своего. Корнею Кононовичу, сломленному настырностью сына и ссылкой жены на соображения Бога, наконец пришлось заявить:

– Вот через месяц, кады в поле и дома с огородами загодя управимся, деньжат трохи подкопим, тогда и свадьбу можно будить справлять.

Ровно через месяц в воскресенье вечером, как и было Корнеем Кононовичем обещано, его проворные сваты, боясь оплошать перед Георгиевским кавалером, появились в доме Паршиковых. Там они с нескрываемой дотошной придирчивостью принялись знакомиться с Петровой невестой Ольгой Паршиковой. Ее родителям они сразу дали понять, что не кота ведь в мешке собрались покупать, поэтому должны присмотреться и немного попытать невесту. После некоторого капризного раздумья Ольгиных родителей она все-таки получила их благословение. Ведь семья Богацковых в станице была не из последних, всегда на виду и на хорошем слуху.

Корней Кононович был такой казак, что из кожи вылезет, чтобы устроить свадьбу как следует, чтобы получилась она не хуже, чем у других станичных казаков.

Он такой, что готов последние штаны снять и заложить в ломбард по такому случаю, но Боже его упаси, чтобы в грязь лицом ударить перед станичниками с подготовкой достойной свадьбы. Иначе не мог он поступить, казачья совесть не позволяла. И не приведи Господи, чтобы оплошать перед языкатыми станичными сплетниками, которым только дай повод позлословить, поэтому пришлось основательно раскошелиться и еще больше залезть в долги к богачам – заемщикам. Недельки через две после удачного сватовства свадьбу Богацковы закатили действительно на славу, и получилась она не хуже, чем у других богатых станичников. При этом Корнею Кононовичу непременно хотелось утереть нос всем станичным богатеям и доказать им, что Богацковы хоть и не их поля ягодка, но тоже не лыком шиты.